Стивен Сейлор - «Смерть от Эроса»

Стивен Сейлор 

«Гладиатор умирает только раз» 

 (сборник рассказов) 

 «Смерть от Эроса» 

– Неаполитанцы отличаются от нас, римлян, - заметил я Эко, когда мы гуляли по центральному форуму Неаполя. – Здесь можно почти почувствовать, что ты покинул Италию и волшебным образом перенесён в морской порт в Греции. Греческие колонисты основали город сотни лет назад, воспользовавшись необыкновенной бухтой, которую они назвали Кратер или Чаша. Местные жители до сих пор носят греческие имена, едят греческую пищу, следуют греческим обычаям. Многие из них даже не говорят на латыни. 

Эко указал на свои губы и сделал самоуничижительный жест, чтобы сказать: «Я тоже!» В пятнадцать лет он имел обыкновение шутить обо всём, в том числе и о своей немоте. 

– А, но ты можешь слышать латынь, - сказал я, ткнув пальцем в одно из его ушей, достаточно чувствительно, - а иногда даже понимать её. 

Мы прибыли в Неаполь на обратном пути в Рим после того, как немного поработали для Цицерона на Сицилии. Вместо того, чтобы останавливаться в гостинице, я надеялся найти жильё у богатого греческого торговца по имени Сосистридес. 

– Этот парень должен мне услугу, - сказал мне Цицерон. – Зайди к нему и назови моё имя, и я уверен, что он устроит вас на ночь. 

Получив несколько указаний от местных жителей (которые были достаточно вежливы, чтобы не смеяться над моим греческим), мы нашли дом торговца. Колонны, перемычки и декоративные детали фасада были окрашены в разные оттенки бледно-красного, синего и желтого цветов, которые, казалось, светились под тёплым солнечным светом. Несоответствующим этой игре красок был чёрный венок на двери. 

– Как ты думаешь, Эко? Можем ли мы попросить друга Цицерона, на самом деле совершенно незнакомого человека, разместить нас, когда домочадцы в трауре? Кажется, это неправильно. 

Эко задумчиво кивнул, затем указал на венок и выразил любопытство взмахом запястья. Я кивнул. 

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Если это умер Сосистридес или член его семьи, Цицерон хотел бы, чтобы мы выразили его соболезнования, не так ли? И мы должны узнать подробности, чтобы сообщить ему в письме. Я думаю, мы должны хотя бы разбудить привратника, чтобы узнать, что случилось. 

Я подошел к двери и вежливо постучал ногой. Ответа не было. Я снова постучал и стал ждать. Я уже собирался постучать в дверь костяшками пальцев, грубо или нет, когда она распахнулась. 

Человек, который смотрел на нас в ответ, был одет в траурное чёрное одеяние. Он не был рабом; Я взглянул на его руку и увидел гражданское железное кольцо. Его седеющие волосы были растрепаны, а лицо расстроено. Его глаза были красными от слёз. 

– Что тебе надо? – спросил он голосом скорее настороженным, чем недобрым. 

– Простите меня, гражданин. Меня зовут Гордиан. Это мой сын, Эко. Эко слышит, но молчит, поэтому я буду говорить за него. Мы путешественники, едем домой в Рим. Я друг Марка Туллия Цицерон. Это он …

– Цицерон? Ах да, римский администратор на Сицилии, тот, кто действительно умеет читать и писать, для разнообразия, – мужчина наморщил лоб. – Он отправил сообщение или…?

– Ничего особенного. Цицерон просил меня напомнить вам о своей дружбе. Я так понимаю, вы хозяин дома, Сосистридес? 

– Да. А ты? Извини, ты уже представился? Мои мысли блуждают… - он посмотрел через плечо. Позади него, в вестибюле, я увидел погребальную гробницу, усыпанную свежесрезанными цветами и лавровыми листьями. 

– Меня зовут Гордиан. А это мой сын…

– Гордиан, ты сказал? 

– Да. 

– Цицерон как-то упомянул тебя. Что-то о судебном процессе по делу об убийстве в Риме. Ты помог ему. Тебя называют сыщиком. 

– Да. 

Он долго пристально посмотрел на меня. 

– Заходи, сыщик. Я хочу, чтобы ты его увидел. 

Носилки в вестибюле стояли под углом, чтобы было хорошо видно лежащего в них. Это был труп юноши, вероятно, ненамного старше Эко. Его руки были скрещены на груди, и он был одет в длинное белое платье, так что были видны только его лицо и руки. У него были мальчишеские длинные волосы, жёлтые, как просо летом, увенчанные лавровым венком, каким награждают чемпионов по бегу. Его изящно сформированные черты лица были восковыми и бледными, но даже после смерти было видно, насколько красив он был при жизни. 

– Его глаза были голубыми, - тихо сказал Сосистридес. – Теперь они закрыты, вы не можете их видеть, но они были синими, как у его дорогой, покойной матери; он получил свой внешний вид от неё. Самый чистый синий цвет, который вы когда-либо видели, как цвет Чаши в ясный день Когда мы вытащили его из бассейна, они все были налиты кровью…

– Это твой сын, Сосистридес? 

Он подавил рыдания. 

– Мой единственный сын, Клеон. 

– Ужасная потеря. 

Он кивнул, не в силах говорить. Эко нервно переминался с ноги на ногу, украдкой изучая мёртвого мальчика, почти робко. 

– Они называют тебя сыщиком, - наконец сказал Сосистридес хриплым голосом. – Помоги мне найти монстра, убившего моего сына. 

Я посмотрел на мёртвого юношу и почувствовал глубокое сочувствие к страданиям Со-систридеса и не только потому, что у меня самого был сын того же возраста. (Эко был усыновлён, но я люблю его как свою плоть.) Меня также взволновала потеря такой красоты. Почему смерть прекрасной незнакомки влияет на нас сильнее, чем потеря кого-то простого? Почему должно быть так, что если ваза изысканной работы, но не имеющая практического значения, должна разбиться, мы почувствуем потерю более остро, чем если бы мы разбили уродливую посудину, которой пользуемся каждый день? Боги заставили людей любить красоту больше всего на свете, возможно, потому, что они сами прекрасны, и желают, чтобы мы любили их, даже когда они причиняют нам вред. 

– Как он умер, Сосистридес? 

– Это было вчера в спортзале. Было общегородское состязание среди мальчиков – метание диска, борьба, скачки. Я не мог присутствовать. Я был в Помпеях по делам весь день… - Сосистридес снова утёр слёзы. . Он протянул руку и коснулся венка на лбу сына. – Клеон взял лавровую корону. Он был великолепным спортсменом. Он всегда побеждал во всем, но говорят, что вчера он превзошел самого себя. Если бы я только был там, чтобы увидеть это! Потом, когда другие мальчики удалились в ванны внутри, Клеон один искупался в длинном бассейне. Во дворе никого не было. Никто не видел, как это произошло… – Мальчик утонул, Сосистридес? – это казалось маловероятным, если бы мальчик в плавании преуспел так же хорошо, как и во всём остальном. 

Сосистридес покачал головой и крепко зажмурил глаза, выдавливая из них слезы. 

– Гимназиарх – старый борец по имени Капутор. 

Именно он нашел Клеона. Он сказал, что услышал всплеск, но ничего об этом не подумал. Позже он вошёл во двор и обнаружил Клеона. Вода была красной от крови. Клеон был на дне бассейна. Рядом с ним была сломанная статуя. Должно быть, она ударила его по затылку; оставив ужасную рану. 

– Статуя? 

– Эроса – бога, которого римляне называют Купидоном. Херувим с луком и стрелами, украшение на краю пруда. Небольшая статуя, но тяжёлая, сделанная из твёрдого мрамора. Она каким-то образом упала с пьедестала, когда внизу проплывал Клеон … - Он смотрел на бескровное лицо мальчика, потерянное в страдании. 

Я почувствовал присутствие ещё одного человека в комнате и повернулся, чтобы увидеть молодую женщину в чёрном платье с черной повязкой на голове. Она подошла к Сосистридесу. 

– Кто эти гости, отец? 

– Друзья провинциального администратора в Сицилии – Гордиан из Рима и его сын Эко. Это моя дочь Клейо. Дочь! Прикройся! – внезапное замешательство Сосистридеса было вызвано тем фактом, что Клейо уронила платок головы, обнаружив, что её темные волосы были грубо острижены, так коротко, что не доходили до плеч. Её лицо больше не было закрыто мантией, и на нём были признаки безутешного горя. На её щеках были видны длинные следы от слёз и синяки там, где она, казалось, ударила себя, портя красоту, которая не уступала красоте её брата. 

– Я оплакиваю потерю того, кого я любила больше всего на свете, - сказала она глухим голосом. – Мне не стыдно показывать это, – она бросила ледяной взгляд на меня и на Эко, затем выбежала из комнаты. 

В Риме презирают крайние проявления горя, там чрезмерный публичный траур запрещён законом, но мы были в Неаполе. Сосистридес, казалось, читал мои мысли. 

– Клейо всегда была больше гречанкой, чем римлянкой. Она позволяет своим эмоциям разгуляться. Прямая противоположность своему брату. Клеон всегда был таким крутым, таким отстранённым, – он покачал головой. – Она очень тяжело пережила смерть своего брата. Когда я вчера вернулся домой из Помпеи, я нашел его тело здесь, в вестибюле; рабы принесли его домой из спортзала. Клейо была в своей комнате, беспрестанно плакала. Она уже срезала свои волосы. 

Он посмотрел на лицо своего мёртвого сына и потянулся, чтобы прикоснуться к нему, его рука выглядела тёплой и румяной на фоне неестественной бледности холодной щеки мальчика. 

– Кто-то убил моего сына. Ты должен помочь мне узнать, кто это сделал, Гордиан, чтобы мой сын мог обрести покой и ради моей скорбящей дочери. 

– Верно, я слышал всплеск. Я был здесь, за своим прилавком, в раздевалке, а дверь во двор была настежь распахнута, как сейчас. 

Гимназиарх Капутор был седым старым борцом с огромными плечами, совершенно лысой головой и выдающимся животом. Его глаза продолжали скользить мимо меня, чтобы следить за приходом и уходом обнаженных молодых людей, и время от времени он прерывал меня на полуслове, чтобы выкрикивать приветствие, которое обычно включало какое-нибудь шутливое оскорбление или непристойность. В четвёртый раз, когда он потянулся взъерошить Эко волосы, Эко ловко покинул зону досягаемости и встал поодаль. 

– А когда ты услышал всплеск, ты сразу пошёл посмотреть? – спросил я. 

– Не сразу. Сказать по правде, я не особо об этом подумал. Я подумал, что Клеон ныряет в бассейн, что, заметьте, противоречит правилам! Это длинный неглубокий бассейн. только для плавания, прыжки запрещены. Но он всегда нарушал правила. Думал, что ему всё сойдет с рук. 

– Так почему же ты не пошёл и не велел ему прекратить? Ты же гимназиарх, не так ли? 

– Как ты думаешь, это имеет значение для этого испорченного мальчишки? Я могу быть мастером спортзала, но никогда не был его хозяином. Ты знаешь, что он сделал бы? Процитировал бы несколько причудливых строк из какой-то известной пьесы, скорее всего о старых борцах. с большим животом, повернулся бы ко мне своей голой задницей, а потом прыгнул обратно в бассейн! Мне не нужно горе, большое тебе спасибо. Эй, Маниус! – крикнул Капутор юноше позади меня. – Я видел, как ты и твой возлюбленный боролись сегодня утром. Ты изучал грязные вазы своего старика, чтобы изучить эти позы? Ха! 

Через плечо я увидел, как рыжеволосый юноша блеснул похотливой ухмылкой и сделал непристойный жест двумя руками. 

– Вернемся ко вчерашнему дню, - сказал я. - Ты слышал всплеск и не задумался о нём, но, в конце концов, пошёл во двор. 

– Просто чтобы подышать свежим воздухом. Я сразу заметил, что Клеон больше не плавает. Я подумал, что он направился в ванну. 

– Но разве ты не должен был встретить его по дороге? 

– Не обязательно. Во двор есть два прохода. Большинство людей идёт здесь мимо моей стойки. Другой – через небольшой коридор, который соединяется с внешним вестибюлем. Это более окольный путь, чтобы попасть внутрь к баням, но он мог бы пойти таким путём. 

– А мог ли кто-нибудь попасть во двор таким же образом? 

– Да. 

– Тогда нельзя сказать наверняка, что Клеон был там один. 

– А ты въедливый, парень! – саркастически заметил Капутор. – Но ты прав. Клеон был там один вначале, в этом я уверен. И после этого никто не проходил мимо меня, ни входя, ни уходя. Но кто-то мог прийти и уйти через другой проход. Во всяком случае когда я пошёл туда, то сразу понял, что что-то не так, серьёзно неправильно, хотя не мог точно сказать, что именно. Лишь позже я понял, что это было: статуя пропала, та маленькая статуя Эроса, которая была там с тех пор, как я взял на себя управление этим местом. Ты знаешь, что можно видеть что-то каждый день и принимать это как должное, и когда внезапно этого нет, ты даже не можешь сказать, чего не хватает, но чувствуешь, что чего-то не хватает? Вот как это было. Потом я увидел цвет воды. Вся розоватая и одно пятно темнее. Я подошел ближе и увидел его лежащего на дне, неподвижным и без пузырьков воздуха, и статую вокруг него, разбитую на куски. Сразу стало очевидно, что должно было произойти. Вот, я покажу вам место. 

Когда мы проходили через дверной проём, мускулистый борец, одетый только в кожаные повязки на голове и запястьях, протискивался по дороге внутрь. Капутор скрутил полотенце и хлестанул им по голой спине юноши. 

– Твою мать! – возмутился юноша. 

– Нет, твоя блестящая красная задница! – Капутор запрокинул голову и засмеялся. 

Бассейн был осушен и вымыт, не оставив следов крови Клеона среди луж. Кусочки статуи Эроса были собраны и положены рядом с пустым пьедесталом. Одна из крохотных ножек херувима отломилась, как и вершина лука Эроса, острие его зазубренной стрелы и острие крыла. 

– Ты говоришь, что статуя стояла здесь много лет? 

– Это так. 

– Стояла тут на пьедестале? 

– Да. Никогда не двигалась с места, даже когда мы слышали небольшой грохот с Везувия. 

– Странно, что она упала вчера, когда никто не почувствовал толчков. Ещё более странно, что она упал прямо на пловца…

– Это странная загадка. 

– Я думаю, что это убийство. 

Капутор проницательно посмотрел на меня. 

– Не обязательно. 

– Что ты имеешь в виду? 

– Расспроси мальчиков. Увидишь, что они тебе скажут. 

– Я и хочу расспросить всех, кто был здесь, что они видели или слышали. 

– Тогда ты можешь начать с этого маленького человека, – он указал на обломки Эроса. 

– Говори прямо, Капутор. 

– Другие знают больше, чем я. 

– И что же? 

– Клеон был неотразим. Ты видел только, как он лежал на похоронах. Ты не представляешь, насколько он был красив, как выше шеи, так и ниже. Его тело было похожее на статую Аполлона работы Фидия. От него захватывало дух! Умный, к тому же лучший спортсмен в гимназии. Каждый день расхаживающий здесь обнажённым, бросая вызов всем юношам, желавшим бороться с ним, чтобы, цитируя Гомера, праздновать его победы. Тут за ним волочилась половина юношей, все желали быть его особенным другом. Они были поражены им. 

– И всё же вчера, после того как он выиграл лавровый венок, он плавал один. 

– Может, потому, что им всем он, наконец, надоел. Может, они устали от его зазнайства. Может, они поняли, что он не из тех, кто когда-либо ответит хоть каплей любви или привязанности. 

– У тебя это звучит как-то тоскливо, Капутор. 

– Что? 

– Ты уверен, что говоришь только о юношах? 

Его лицо покраснело. Он двигал челюстью взад и вперёд и сгибал массивные плечи. Я старался не задрожать. 

– Я не дурак, сыщик, - наконец сказал он, понизив голос. – Я здесь достаточно долго, чтобы кое-чему научиться. Урок первый: такой мальчик, как Клеон, - не что иное, как неприятности. Смотри, но не трогай. – его челюсть расслабилась в слабой улыбке. – У меня крепкая шкура. Я дразню и шучу с ними, но ни один из этих парней не влезет мне в душу. 

– Даже Клеон? 

Его лицо окаменело, затем расплылось в улыбке, когда он посмотрел дальше меня. 

– Кальпурний! – крикнул он юноше через двор. – Если ты будешь держать копьё между ног так же, как и это, ты поразишь сам себя! Милосердный Зевс, позволь мне показать тебе, как надо! 

Капутор протиснулся мимо меня, взъерошив по дороге волосы Эко, оставил нас размышлять о сломанном Эросе и пустом бассейне, в котором умер Клеон. 

В тот день мне удалось поговорить с каждым юношей в спортзале. Большинство из них были там накануне: принимали участие в спортивных играх или смотрели. Большинство из них были готовы идти на контакт, но только до определенной степени. У меня было ощущение, что они уже поговорили между собой и решили как можно меньше говорить о смерти Клеона посторонним, таким как я, независимо от того, что я пришёл как представитель отца Клеона. 

Тем не менее, по неловким взглядам, задумчивым вздохам и незавершённым фразам я понял, что то, что сказал мне Капутор, было правдой: Клеон разбил сердца чуть ли не всей гимназии и в результате нажил немало врагов. По общему мнению, он был самым умным и красивым мальчиком в группе, и вчерашние игры убедительно доказали, что он также был лучшим спортсменом. Он также был тщеславным, высокомерным, эгоистичным и отчуждённым; его легко можно было полюбить, но он был неспособен любить в ответ. Юноши же, которые не попадали под его чары, не любили его из чистой зависти. 

Мне удалось узнать всё это как из того, что осталось недосказанным, так и из того, что сказал каждый юноша, но когда дело дошло до получения более конкретных деталей, я натолкнулся на стену молчания. Слышали ли когда-нибудь, чтобы кто-нибудь произносил серьёзную угрозу Клеону? Сказал ли кто-нибудь хоть что-нибудь, даже в шутку, о потенциально опасном размещении статуи Эроса у бассейна? Кто-нибудь из мальчиков особенно расстроился из-за побед Клеона в тот день? Ускользнул ли кто-нибудь из них из ванны в то время, когда был убит Клеон? А что с гимназиархом? Всегда ли поведение Капутора по отношению к Клеону было безупречным, как он утверждал? На эти вопросы, как бы прямо или косвенно я их ни задавал, я не получил чётких ответов, только ряд двусмысленных отговорок. 

Я уже начинал отчаиваться найти что-либо значительное, когда, наконец, я поговорил с Ипполитом, борцом, задницу которого Капутор игриво щёлкнул полотенцем. Он готовился окунуться в горячий бассейн, когда я подошёл к нему. Он развязал кожаную повязку, позволив прядям угольно-черных волос упасть ему на глаза, и начал распутывать запястья. Эко казался немного напуганным мускулистостью этого парня; мне, с его детским лицом и красными, как яблоки, щеками, этот Геркулес казался сильно выросшим ребенком. 

Я понял от других, что Ипполит был достаточно близок Клеону. Я начал разговор с этих слов, надеясь застать его врасплох. Он невозмутимо посмотрел на меня и кивнул. 

– Полагаю, это правильно. Он мне нравился. Он был не так плох, как некоторые думают. 

– Что ты имеешь в виду? 

– Клеон не виноват в том, что все упали из-за него в обморок. Не он был виноват, если сам не упал в обморок от других. Я не думаю, что у него были какие-то чувства по отношению к другим юношам, – он нахмурился и наморщил лоб. – Некоторые говорят, что это неестественно, но Боги делают нас всех разными. 

– Мне сказали, что он был высокомерным и тщеславным. 

– Не его вина, что он был лучше всех в борьбе, беге и метании. Не по его вине он был умнее своих наставников. Но я полагаю, ему не следовало так зазнаваться. Гордыня – ты знаешь, что это такое? 

– Тщеславие, оскорбляющее богов, - сказал я. 

– Верно, как в пьесах. Те, кто получают слишком много просто так, становятся слишком самоуверенными, чуть ли не умоляют, чтобы их ударила молния или поглотило землетрясение. Что боги дают, они могут и забрать. Они дали Клеону всё. Потом они все это забрали. 

– Боги? 

Ипполит вздохнул. 

– Клеон заслужил наказание, но он не заслужил этого наказания. 

– Наказания? От кого? За что? 

Я следил за его глазами и видел, как в нём постоянно идут какие-то внутренние споры. Если я стану слишком сильно давить на него, он может замкнуться; если я вообще не буду направлять его, он может продолжать отвечать благочестивыми общими фразами. Я начал говорить, но потом увидел, что в нём что-то назрело, и придержал язык. 

– Ты видел статую, которая упала на него? – Да. Эрос с луком и стрелами. 

– Ты думаешь, это было просто совпадением? 

– Я не понимаю. 

– Ты говорил со всеми в спортзале, и никто тебе не сказал? Все они так думают, но они слишком суеверны, чтобы говорить это вслух. Это Эрос убил Клеона за то, что тот отверг его. 

– Ты думаешь, что это сделал сам бог? Используя свою статую? 

– Любовь текла к Клеону со всех сторон, как реки к морю, - но он повернул реки вспять и жил в своей собственной каменистой пустыне. Эрос выбрал Клеона своим любимцем, но Клеон отказал ему. Однажды он рассмеялся в лицо бога. 

– Как? Что сделал Клеон, чтобы, наконец, слишком сильно разгневать бога? 

Я снова увидел в его глазах внутреннюю дискуссию. Ясно, что он хотел мне всё рассказать. Мне оставалось только набраться терпения. Наконец он вздохнул и заговорил. 

– В последнее время некоторые из нас думали, что Клеон, возможно, наконец полюбил. У него был новый наставник, молодой философ по имени Малсибер, который приехал из Александрии около шести месяцев назад. Клеон и его сестра Клейо каждое утро ходили в маленький домик Малсибера возле форума говорить о Платоне и читать стихи. 

– Клейо тоже? 

– Сосистридес считал нужным дать образование обоим своим детям, независимо от того, что Клейо – девочка. В любом случае, довольно скоро стало известно, что Малсибер ухаживает за Клеоном. Почему нет? Он был поражён, как и все остальные. Малсибер присылал ему маленькие целомудренные любовные стихи, а Клеон присылал ему свои. Клеон на самом деле показал мне некоторые из стихотворений Малсибера и попросил меня прочитать те, которыми он отвечал. Они были прекрасны! Конечно же, он умело владел словом. – Ипполит печально покачал головой. 

– Но всё это было жестокой мистификацией. Клеон просто разыгрывал Малсибера, выставляя его дураком. Только позавчера, прямо на глазах у некоторых других учеников Малсибера, Клеон устроил публичное представление, вернув все стихи учителя и попросил вернуть свои собственные стихи. Он сказал, что написал их просто в качестве упражнений, чтобы научить своего учителя, как правильно писать любовные стихи. Малсибер был ошеломлён! Все в гимназии слышали об этом. Люди говорили: «Клеон, наконец, зашел слишком далеко!». Одно дело отвергнуть ухаживания своего наставника, но сделать это в такой жестокой, намеренно унизительной манере – это было высокомерием, говорили люди, и боги за это отомстят. И теперь они сделали это. 

Я кивнул. 

– Но довольно часто боги используют человеческие сосуды для достижения своих целей. Неужели ты думаешь, что статуя упала в бассейн сама по себе, без руки толкнувшей её? 

Ипполит нахмурился и, казалось, спорил сам с собой перед тем, как открыть ещё один секрет. 

– Вчера, незадолго до того, как утонул Клеон, некоторые из нас видели в спортзале незнакомца. 

«Наконец-то, - подумал я, - конкретное доказательство, что-то реальное, с чем можно бороться!» 

Я сделал глубокий вдох. 

– Больше никто не говорил, что видел незнакомца. 

– Я же говорил тебе, они все слишком суеверны. Если юноша, которого мы видели, был посланником бога, они не хотят об этом говорить. 

– Юноша? 

– Возможно, это был сам Эрос в человеческом обличье, хотя ты бы подумал, что богу надо лучше следить за собой и носить подходящую одежду. 

– Ты ясно видел этого незнакомца? 

– Не очень ясно, как и все остальные, насколько могу судить. Я только мельком увидел его, слоняющегося во внешнем вестибюле, но могу сказать, что он не был одним из мальчиков, посещающих гимназию. 

– Почему же? 

– По тому факту, что он вообще был одет. Это было сразу после игр, и все ещё были обнажены. И большая часть толпы в спортзале была из довольно обеспеченных семей; у этого же парня была ужасная стрижка, а его туника выглядела как заплатанная роба ... от старшего брата. Я подумал, что это какой-то незнакомец, который забрёл с улицы, или, может быть, посыльный раб, стесняющийся зайти в раздевалку. 

– А его лицо? 

Ипполит покачал головой. 

– Я не видел его лица. Хотя у него были тёмные волосы. 

– Ты говорил с ним, или слышал, как он говорит? 

– Нет. Я направился к горячей ванне и забыл о нем. Потом Капутор нашёл тело Клеона, и после этого все обезумели. Я не вспоминал о незнакомце до сегодняшнего утра, когда я узнал, что некоторые другие тоже его заметили. 

– Кто-нибудь видел, как этот молодой незнакомец проходил через ванны и раздевалку? 

– Я не думаю. Но есть ещё один способ попасть из внешнего вестибюля во внутренний двор – через небольшой проход в дальнем конце здания. 

– Да. Капутор говорил мне. Тогда кажется возможным, что этот незнакомец мог войти во внешний вестибюль, пробраться через пустой коридор, натолкнуться на Клеона одного в бассейне, толкнуть статую на него, а затем сбежать тем же путём, которым пришёл. 

Ипполит глубоко вздохнул. 

– Вот это возможно. Так что, видишь ли, это, должно быть, был бог или какой-то агент бога. У кого ещё могло быть такое идеальное время, чтобы совершить такой ужасный поступок? 

Я покачал головой. 

– Я вижу, что ты немного разбираешься в поэзии и остальных науках, а не только в борцовских приёмах, молодой человек, но разве никто не обучал тебя логике? Мы получили ответ на вопрос, как, но это не отвечает на вопрос, кто? Я уважаю твоё религиозное убеждение в том, что бог Эрос мог иметь мотив и волю убить Клеона таким хладнокровным образом, но, похоже, тут хватало простых смертных с таким же мотивом. В моей сфере деятельности я предпочитаю подозревать в первую очередь наиболее вероятного смертного и предполагать наличие божественной причинности только в крайнем случае. Главным среди таких подозреваемых должен быть этот наставник, Малсибер. Мог ли он быть тем незнакомцем, которого ты видел прячущимся в вестибюле? По стрижке или поношенной одежде. 

– Нет. Незнакомец был ниже ростом и имел более тёмные волосы. 

– Тем не менее, я бы хотел поговорить с этим влюбленным наставником. 

– Боюсь, что это невозможно, - сказал Ипполит. – Малсибер вчера повесился. 

– Неудивительно, что смерть Клеона окружает такой суеверный страх, - заметил я Эко, когда мы шли к дому Малсибера. – Золотой мальчик Чаши, убитый статуей Эроса; его отвергнутый наставник повесился в тот же день. Это тёмная сторона Эроса. Она отбрасывает тень, заставляющую всех замолчать. 

Слушая меня, Эко жестикулировал и испустил приглушенное, неопределённое ворчание, которое он иногда издаёт, просто чтобы заявить о своем существовании. Я улыбнулся его самоуничижительному юмору, но мне казалось, что то, что мы узнали этим утром, обеспокоило и расстроило Эко. Он был в таком возрасте, чтобы остро осознавать своё место в системе вещей и задумываться о том, кто мог бы когда-нибудь его любить, особенно несмотря на его физический недостаток. Казалось несправедливым, что такой мальчик, как Клеон, который только презирал своих воздыхателей, вызвал столько безответного увлечения и страсти, когда другие оставались жить в одиночестве. Боги изобрели парадокс несправедливости любви, чтобы развлечь себя, или это было одним из зол, которое вырвалось из ящика Пандоры и поразило человечество? 

Дверь философского дома, как и дверь Сосистридеса, была украшена чёрным венком. После моего стука пожилой раб открыл её, чтобы пропустить нас в маленькую прихожую, где на носилках было положено тело, гораздо менее привлекательное, чем Клеона. Я сразу понял, почему Ипполит был уверен, что невысокий тёмноволосый незнакомец в гимназии не был александрийским наставником, поскольку Малсибер был довольно высоким и светловолосым. Это был довольно красивый мужчина лет тридцати пяти или около того, примерно моего возраста. Эко указал на шарф, который был неуклюже обернут вокруг горла мертвеца, а затем схватился за собственную шею удушающей хваткой: «Чтобы скрыть следы веревки», - говорил его жест. 

– Вы знали моего хозяина? - спросил встретивший нас раб. 

– Только по репутации, - сказал я. – Мы – гости Неаполя, но я слышал о преданности вашего учителя поэзии и философии. Я был потрясён, узнав о его внезапной смерти, – в конце концов, я говорил только правду. 

Раб кивнул. 

– Он был человеком образованным и талантливым. Тем не менее, немногие пришли засвидетельствовать своё почтение. У него здесь не было семьи. И, конечно же, есть многие, кто не пойдёт в дом самоубийцы из страха неудач.

– Значит, он точно покончил с собой? 

– Это я нашёл его висевшим на верёвке. Он привязал её к балке, прямо вот тут, над головой мальчика, – Эко закатил глаза. – Затем он встал на стул, надел петлю на шею и оттолкнул стул в сторону. У него сломалась шея. Мне хочется думать, что он умер быстро, – раб нежно посмотрел на лицо своего хозяина. – Какая утрата! И всё из любви к этому никчемному мальчишке! 

– Ты уверен, что именно поэтому он покончил с собой? 

– Почему же ещё? Он хорошо зарабатывал здесь, в Неаполе, достаточно, чтобы время от времени посылать немного денег своему брату в Александрию, и даже думать о покупке второго раба. Я не знаю, как я смог это пережить. Я ведь был с ним с детства. Я носил с собой его восковые таблички и свитки, когда он был маленьким, и у него был собственный наставник. Нет, его жизнь шла хорошо во всех отношениях, кроме этого ужасного мальчишки! 

– Ты знаешь, что Клеон вчера умер. 

– О да. Вот почему мастер покончил с собой. 

– Он повесился, узнав о смерти Клеона? 

– Конечно! Только… - старик выглядел озадаченным, как будто прежде не рассматривал никакой другой возможности. - А теперь дай мне подумать. Вчера всё вокруг было странно, понимаешь. Хозяин отправил меня рано утром, до рассвета, с конкретным поручением и сказал не возвращаться до вечера. Это было очень странно, потому что обычно я провожу здесь весь день, впускаю его учеников и готовлю еду хозяину. Но вчера он послал меня, и до сумерек меня не было. Я услышал о смерти Клеона по дороге домой. Когда я вошёл, тут был господин, висевший на этой верёвке. 

– Тогда ты не знаешь наверняка, когда он умер – только то, что это должно было случилось между рассветом и наступлением темноты. 

– Я полагаю, ты прав. 

– Кто мог видеть его днём? 

– Обычно ученики приходят и уходят весь день, но не вчера, из-за игр в гимназии. Видите ли, все его обычные ученики принимали участие или пошли смотреть. Учитель думал сам быть зрителем. Видишь ли, он отменил все свои обычные занятия, кроме самого первого – он, конечно же, не мог отказаться от него, потому что это было с этим несчастным мальчиком! 

– Ты имеешь в виду с Клеоном? 

– Да, с Клеоном и его сестрой Клейо. Они всегда приходили на первый час дня. В этом месяце они читали Платона о смерти Сократа. 

– Значит, Малсибер думал о самоубийстве. А вчера Клеон и его сестра пришли на занятия? 

– Я не могу сказать. Полагаю, они знали. К тому времени меня не было дома. 

– Мне придется спросить Клейо, но пока мы предположим, что они это сделали. Возможно, Малсибер надеялся уладить отношения с Клеоном, – раб с любопытством посмотрел на меня. – Я знаю об унизительном эпизоде с возвращением стихов накануне, - пояснил я. 

Раб осторожно посмотрел на меня. 

– Ты, кажется, много знаешь для человека, который не из Неаполя. Что ты здесь делаешь? 

– Только пытаюсь узнать правду. А теперь: предположим, что Клеон и Клейо пришли на занятия рано утром. Возможно, Малсибер готовился к новому унижению, и даже уже планировал самоубийство – или он дико надеялся со слепой верой любовника, о каком-то невозможном примирении? Возможно, поэтому он отпустил тебя на день, потому что не хотел, чтобы его старый раб стал свидетелем этого. Но всё должно было пройти плохо, или, по крайней мере, не так, как надеялся Малсибер , потому что он не приходил смотреть игры в спортзале в тот день. Кажется, все полагают, что именно известие о смерти Клеона довело его до самоубийства, но мне кажется столь же вероятным, что Малсибер повесился сразу после ухода Клеона и Клейо, не в силах перенести ещё один отказ. 

Эко, сильно взволнованный, изобразил спортсмена, бросающего диск, затем человека, надевающего петлю на шею, а затем лучника, запускающего стрелу из лука. 

Я кивнул. 

– Да, горькая ирония: когда Клеон наслаждался своим величайшим триумфом в спортзале, бедняга Малсибер, возможно, прощался с жизнью. А потом смерть Клеона в бассейне. Неудивительно, что все думают, что Эрос сам сбил Клеона, – я изучал лицо мертвеца. – Твой хозяин был поэтом, так ведь? 

– Да, - сказал раб. – Он писал хотя бы несколько строк каждый день. 

– Он оставил прощальное стихотворение? 

Раб покачал головой. 

– Можно подумать, что он мог бы, хотя бы попрощаться со мной после всех этих лет. 

– Но ничего не было? Даже записки? 

– Ни строчки. И это ещё одна странность, потому что накануне вечером он ложился намного позже полуночи, всё писал и писал. Я подумал, что, возможно, он решил забыть этого мальчика и бросился сочинять какое-нибудь эпическое стихотворение, пленённый музой! Но я не смог найти от него никаких следов. Что бы он ни писал так неистово, это, кажется, исчезло. Возможно, когда он решил повеситься, он передумал о том, что написал, и сжег всё. Кажется, он избавился и от некоторых других бумаг. 

– Каких бумаг? 

– Любовных стихов, которые он написал Клеону, тех, которые Клеон вернул ему, - они исчезли. Я полагаю, что мастер был смущён мыслью о том, что кто-то прочитает их после его ухода, и поэтому он избавился от них. Возможно, не так уж странно, что он не оставил прощальной записки. 

Я неопределенно кивнул, но мне все равно это показалось странным. Судя по тому, что я знал о поэтах, самоубийцах и неразделенных любовниках, Малсибер почти наверняка оставил бы несколько слов, чтобы наказать Клеона, вызвать жалость, оправдать себя. Но безмолвный труп наставника ничего не объяснял. 

К концу дня я наконец вернулся в дом Сосистридеса с гудящими ногами и измученный душой. Раб впустил нас. Я остановился, чтобы внимательно посмотреть на безжизненное лицо Клеона. Ничего не изменилось, и всё же он показался мне не таким красивым, как раньше. 

Сосистридес позвал нас в свой кабинет. 

– Как всё прошло, сыщик? 

– У меня был продуктивный день, хотя не очень приятный. Я поговорил со всеми, кого смог найти в спортзале. Я также был в доме наставника твоих детей. Ты знаешь, что Малсибер вчера повесился? 

– Да. Я узнал об этом только сегодня, после разговора с тобой. Я знал, что он был немного увлечён Клеоном, писал ему стихи и тому подобное, но я понятия не имел, что он был так страстно влюблен в него. Ещё одна трагедия, вроде ряби в пруду, – Сосистридес тоже, казалось, без сомнений полагал, что самоубийство наставника последовало за новостью о смерти Клеона. – И что ты нашёл? Ты обнаружил что-нибудь… значительное? 

Я кивнул. 

– Думаю, я знаю, кто убил твоего сына. 

На его лице появилось выражение странно смешанного облегчения и тревоги. 

– Тогда расскажи мне всё. 

– Не мог бы ты сначала послать за своей дочерью? Прежде чем я буду уверен, мне нужно задать ей несколько вопросов. И когда я думаю о глубине её горя, мне кажется, что она тоже должна услышать то, что я должен сказать. 

Он позвал раба, чтобы тот позвал девушку из её комнаты. 

– Ты, конечно, прав, Клейо должна быть здесь, несмотря на её… неприглядный вид. В конце концов, её горе показывает, что она женщина, но я вырастил её почти как сына, знаешь ли. Конечно, она научилась читать и писать. Я отправил её к тем же наставникам, что и Клеона. В последнее время она читала Платона с ним, они оба учились у Малсибера… 

– Да, я знаю. 

Клейо вошла в комнату, её накидка демонстративно откинулась с остриженной головы. Её щёки были покрыты свежими синеватыми царапинами – признаками того, что её траур не утихал весь день. 

– Сыщик думает, что знает, кто убил Клеона, - объяснил Сосистридес. 

– Да, но сначала мне нужно задать тебе несколько вопросов, - сказал я. - Ты достаточно здорова, чтобы говорить? 

Она кивнула. 

– Это правда, что ты и твой брат вчера ходили на обычное утреннее занятие с Малсибером? 

– Да, – она отвела глаза, покрасневшие от слез, и заговорила хриплым шепотом. 

– Когда вы пришли в его дом, Малсибер был там? 

Она замерла. 

– Да. 

– Это он открыл вам дверь? 

Опять пауза. 

– Нет. 

– Но его раба не было дома, он ушёл на целый день. Кто вас впустил? 

– Дверь была открыта… приоткрыта…

– Значит, ты и Клеон просто вошли внутрь? 

– Да. 

– Твой брат и Малсибер обменивались резкими словами? 

Её дыхание стало прерывистым. 

– Нет. 

– Ты уверена? Только накануне твой брат публично отверг и унизил Малсибера. Он вернул его любовные стихи и высмеял их перед другими. Это, должно быть, было ужасным ударом для Малсибера. Правда ведь, что когда вы двое вчера утром явились в его дом, Малсибер вышёл из себя с Клеоном? 

Она покачала головой. 

– Что, если я предположу, что Малсибер впал в истерику? Что он выступал против твоего брата? Что он угрожал убить его? 

– Нет! Ничего подобного не было. Малсибер был не таким – он никогда бы не сделал такого! 

– Но я предполагаю, что он это сделал. Я предполагаю, что вчера, после того, как Малсибер пострадал от обмана и издевательств твоего брата, его отношение переменилось. В нём что-то оборвалось и его страсть пропала. К тому времени, когда ты и твой брат покинули его дом, Малсибер, должно быть, бредил как сумасшедший… – Нет! Он не был! Он был…

– А после того, как вы ушли, он задумался. Он взял любовные стихи, в которые он вложил свое сердце и душу, те самые стихи, которые Клеон так презрительно возвратил ему накануне. Когда-то они были для него прекрасны, но теперь они были гнусными, поэтому он сжёг их. 

– Ничего подобного! 

– Он планировал посетить игры в спортзале, чтобы подбодрить Клеона, но вместо этого он дождался окончания соревнований, а затем пробрался в вестибюль, крадясь, как вор. Он наткнулся на Клеона, плававшего в одиночестве в бассейне. Он увидел статую Эроса – горькое напоминание о его собственной отвергнутой любви. Больше никого не было рядом, и был Клеон, плывущий лицом вниз, даже не подозревающий, что кто-то ещё находится во дворе, ничего не подозревающий и беспомощный. Малсибер не мог сопротивляться – он ждал до того самого момента, когда Клеон проплывал под статуей, а затем столкнул её с пьедестала. Статуя ударила Клеона по голове. Клеон опустился на дно и утонул. 

Клейо заплакала и покачала головой. 

– Нет, нет! Это был не Малсибер! 

– О да! А потом, охваченный отчаянием из-за того, что убил мальчика, которого он любил, Малсибер бросился домой и повесился. Он даже не потрудился написать записку, чтобы оправдаться или просить прощения за убийство. Считавший себя поэтом, но что может быть для поэта большей неудачей, чем отказ от его любовных стихов? И поэтому он повесился, не написав ни строчки, и молча отправится на свой погребальный костер, обычный убийца ... 

– Нет, нет, нет! – Клейо схватилась за щёки, рвала волосы и причитала. Эко, которому я сказал быть готовым к такой вспышке, тем не менее отстранился назад. Сосистридес в ужасе посмотрел на меня. Я отвёл глаза. Как я мог просто сказать ему правду и заставить его поверить в нее? Ему нужно было показать. Клейо пришлось ему показать. 

– На самом деле он оставил прощание, - воскликнула Клейо. – Это было самое красивое стихотворение, которое он когда-либо писал! 

– Но его раб ничего не нашёл. Стихи Малсибера Клеону исчезли, и не было ничего нового…

– Потому что я взяла их! 

– Где они тогда? 

Она полезла за пазуху своего чёрного платья и вытащила два свёртка мятого папируса. 

– Это были его стихи Клеону! Ты никогда не видел таких прекрасных стихов, такой чистой, сладкой любви, выраженной в словах! Клеон высмеивал их, но они разбили мне сердце! А вот его прощальное стихотворение, которое он оставил лежать перед собой, чтобы Клеон обязательно его увидел, когда вчера мы пришли к нему домой и нашли его висящим в зале со сломанной шеей, грязным телом… мёртвым… ушедшим от меня навсегда! 

Она сунула мне в руки обрывок папируса. Это было по-гречески, буквы были написаны ярким, отчаянным почерком. Мое внимание привлекла фраза посередине: 

Однажды даже твоя красота поблекнет; 

Однажды даже ты полюбишь безответно! 

Тогда пожалей и почти мой труп

Первым, последним, прощальным поцелуем ... 

Она схватила папирус и прижала его к груди. Мой голос был глухим в ушах. 

– Когда вы вчера пришли в дом Малсибера, ты и Клеон нашли его уже мёртвым. 

– Да! 

– И ты плакала. 

– Потому что я любила его! 

– Даже, зная, что он не любил тебя? 

– Малсибер любил Клеона. Он ничего не мог с собой поделать. 

– Клеон тоже плакал. 

Её лицо настолько исказилось от ненависти, что я услышал, как Сосистридес задохнулся от ужаса. 

– О нет, - сказала она, - он не плакал. Клеон засмеялся! Он засмеялся! Он покачал головой и сказал: «Какой дурак», - и вышел за дверь. Я крикнула ему, чтобы он вернулся, чтобы помог мне снять Малсибера, а он только сказал: «Я опоздаю на игры!» - Клейо рухнула на пол, плача, листки со стихами рассыпались вокруг неё. - «Опоздаю на игры!» - повторила она, как если бы это была эпитафия брата. 

Во время долгой поездки обратно в Рим через Кампанию руки Эко утомились, а я охрип, споря, правильно ли я поступил. Эко утверждал, что мне следовало держать свои подозрения о Клейо при себе. Я утверждал, что Сосистридес заслуживает того, чтобы знать, что сделала его дочь, и как и почему умер его сын, а также нужно было показать, насколько глубоко и жестоко его прекрасный любимый Клеон причинял страдания другим. 

– Кроме того, - сказал я, - когда мы вернулись в дом Сосистридеса, я сам не был уверен, что Клейо убила Клеона. Обвинение мёртвого наставника было способом вызвать её признание. То, что она владела пропавшими стихами Малсибера, было единственным вещественным доказательством. Последовавшие события развернулись, как я и подозревал. Я тщетно пытался придумать какой-нибудь способ, кроме взлома дома, обыска её комнаты без ведома Клейо или её отца, но, как оказалось, такой поиск ничего бы не дал. Я должен был знать, что она будет хранить стихи при себе, рядом с сердцем! Она была так же безумно, безнадежно влюблена в Малсибера, как тот был влюблён в Клеона. Эрос может быть ужасно беспечным, когда он разбрасывает свои стрелы! 

Мы также обсуждали степень и характер вероломства Клеона. Возможно, увидев мёртвое тело Малсибера, Клеон был так ошеломлён масштабами того, что сделал – довёл влюбленного человека до самоубийства – что пошёл по своим делам в своего рода ступоре, посещая игры и выполняя свои спортивные трюки, как автомат? Или он был так холоден, потому что ничего не чувствовал? Или, как доказывал Эко чрезвычайно запутанной серией жестов, фатальная демонстрация Малсибером любовной слабости на самом деле стимулировала Клеона каким-то извращенным образом, раздувая его эго и вдохновляя его как никогда раньше преуспевать в играх? 

Какими бы ни были его личные мысли, вместо того, чтобы горевать, Клеон беспечно ушёл и выиграл свою лавровую корону, оставив Малсибера болтаться на верёвке, а Клейо замышлять свою месть. В припадке горя она остригла волосы. Вид её отражения в бассейне атриума Малсибера натолкнул её на мысль сойти за мальчика; плохо сидящая туника из гардероба наставника завершила её маскировку. Она несла с собой в спортзал нож, тот самый, которым она стригла волосы, и была готова зарезать своего брата на глазах у его друзей. Но оказалось, что нож ей не нужен. По воле случая – или ведомая Эросом – она оказалась во дворе, где статуя представляла собой идеальное орудие убийства. 

Что касается Клейо, роль статуи в преступлении являлась доказательством того, что она действовала не только с одобрения бога, но и как инструмент его воли. Этот благочестивый аргумент, по крайней мере, после нашего отъезда из Неаполя, удерживал Сосистридеса от наказания её. Я не завидовал бедному купцу. Сможет ли он вынести, когда его жена и сын мертвы, уничтожить жизнь только оставшегося потомства даже за столь тяжкое преступление? И всё же, как он мог позволить ей жить, зная, что она убила его любимого сына? Такая головоломка проверила бы мудрость Афины! 

Эко и я также обсуждали достоинства поэзии Малсибера. Я попросил у Сосистридеса копию прощального письма наставника, чтобы я мог обдумать его на досуге: 

Дикий, угрюмый мальчик, детеныш львицы, 

Каменный и пренебрежительный к любви, 

Дарю тебе любовное кольцо - свою петлю! 

Больше не стану надоедать тебе; 

Я иду в единственное место, которое даёт утешение убитым сердцам: забвение! 

Но разве ты не остановишься и не заплачешь обо мне, 

Хотя бы на мгновение…

Поэма продолжалась ещё много строк, колеблясь между повторным обвинением, жалостью к себе и покорностью уничтожающей силе любви. 

Безнадежно сентиментальный! Приторно слащавый! Самая ужасная дрянь, утверждал Эко серией жестов, столь стремительных, что чуть сам не упал с лошади. Я просто кивнул и подумал, почувствует ли мой сын то же самое через год или около того, после того как Эрос ранит его шальной стрелой или двумя и даст ему более ясное представление на личном опыте о том, насколько глубоко может бог любви пронзить сердца беспомощных смертных.