Стивет Сейлор
«Гладиатор умирает только раз»
сборник рассказов
«Жена консула»
- Честно говоря, - проворчал Луций Клавдий, уткнувшись носом в свиток, - если читать эти заметки в Ежедневных известиях, то можно подумать, что Серторий просто непослушный школьник, а его восстание в Испании - безобидная шутка. О чём только думают консулы? Осознают ли серьёзность ситуации? Когда они примут меры?
Я откашлялся.
Луций Клавдий опустил свиток и приподнял густые красно-рыжие брови.
– Гордиан! Ей-богу, ты вовремя! Присаживайся.
Я поискал стул и вспомнил, где нахожусь. В саду Луция Клавдия посетители не искали мебель. Посетители просто садились, и под них подставляли стул. Я ступил на солнечное пятно, где грелся Луций, и подогнул колени. Конечно же, стул подхватил мой вес.
- Что-нибудь выпьешь, Гордиан? Я сам наслаждаюсь чашкой горячего бульона. Для вина слишком рано, даже просто утолить жажду.
– Уже полдень, это вряд ли рано, Луций. Во всяком случае, не для тех, кто встаёт с рассветом.
- С рассветом? – Луций скривился от такой неприятной мысли. - Тогда тебе чашу вина? И слегка закусить?
Я поднял руку, чтобы отмахнуться от предложения, и обнаружил, что в ней оказалась серебряная чаша, в которую хорошенькая рабыня направила струю фалернского вина. Слева от меня появился небольшой столик-тренога, на котором стояла серебряная тарелка с тиснёными изображениями танцующих нимф, наполненная оливками, финиками и миндалем.
– Ознакомься немного с Известиями! Я только закончил со спортивными новостями, – Луций кивнул на груду свитков на столе рядом с ним. – Они говорят, что белые наконец-то собрались вместе в этом сезоне. Новые колесницы, новые лошади. Это должно дать красным шанс выиграть призы в завтрашних скачках.
Я громко рассмеялся.
– Какую жизнь ты ведёшь, Луций Клавдий! В полдень валяешься в саду, читая свой личный экземпляр Ежедневных известий.
Луций приподнял бровь.
– Это просто разумно, если хочешь знать. Кому охота толкаться в толпе на Форуме, щурясь и глядя мимо незнакомцев, чтобы читать Новости на досках объявлений? Или, что ещё хуже, слушать, как какой-нибудь клоун читает статьи вслух, вставляя свои собственные остроумные комментарии.
– Но в этом весь смысл Известий, - возразил я. – Это общественная деятельность. Люди отдыхают от шума и суеты Форума, собираются вокруг досок для объявлений и обсуждают то, что их больше всего интересует - новости войны, браки и рождения, гонки на колесницах, любопытные предзнаменования. Это одно из удовольствий городской жизни – смотреть новости и спорить с согражданами о политике или лошадях.
Луций вздрогнул.
– Нет, спасибо! Мой способ лучше. Я отправляю пару рабов на Форум за час до времени публикации. Как только выходит Известия, один из них читает его вслух от начала до конца, а другой записывает под диктовку стилусом на восковых дощечках. Потом они спешат домой, переписывают слова на пергамент, и, когда я встаю, мой личный экземпляр Известий уже ждёт меня в саду, чернила всё ещё сохнут. Солнце. Удобное кресло, солнечное место, сытная чашка бульона и мой собственный экземпляр Ежедневных известий – говорю тебе, Гордиан, нет более цивилизованного способа начать день.
Я положил в рот миндаль.
– Мне всё это кажется довольно антиобщественным, не говоря уже о экстравагантности. Стоимость одного пергамента!
– Прищуривание от восковых табличек вызывает у меня напряжение глаз, – Луций отпил бульон. – В любом случае, я не просил тебя здесь критиковать мои личные удовольствия, Гордиан. В Новостях есть кое-что, что я хочу, чтобы ты увидел.
– Что, новости о том, что мятежный римский генерал терроризирует
Испанию?
– Квинт Серторий! – Луций переместил свою статную фигуру. – Вскоре он получит под свой контроль весь Пиренейский полуостров. Местные жители ненавидят Рим, но обожают Сертория. О чём могут думать наши два консула, не оказывая военной помощи правительству провинции? Децим Брут – старый книжный червь, я вам скажу, не боец; трудно представить, чтобы он возглавил экспедицию. Но его товарищ-консул Лепид – ветеран войны; сражался за Суллу в гражданской войне. Как эти двое могут сидеть сложив руки за спиной, пока Серторий создаёт себе собственное государство в Испании?
– Это всё написано в Ежедневнике? – спросил я.
– Конечно, нет! – Луций фыркнул. - Ничего, кроме официальной линии правительства: ситуация под контролем, нет причин для беспокойства. Ты найдёшь больше подробностей о непристойных заработках возничих, чем об Испании. Чего ещё ты можешь ожидать? Ежедневные новости – издаётся правительством. Деци, вероятно, сам диктует каждое слово военных новостей.
– Деци?
– Децим Брут, конечно, консул, – имея древние патрицианские связи, Луций имел привычку коверкать имена даже самых уважаемых граждан. – Но ты отвлекаешь меня, Гордиан. Я не просил тебя здесь говорить о Сертории. Децим Брут, да; Серторий, нет. Вот, взгляни на это.
– Общественные сплетни? – я просмотрел свитки. - Сын A обручен с дочерью B… C посетил Д на его загородной вилле… E делится своим знаменитым семейным рецептом яичного заварного крема, датируемого временами, когда Ромул кормил волчицу, – я хмыкнул. - Всё очень интересно, но я не вижу…
Луций наклонился вперёд и постучал по свитку.
– Прочти эту часть. Вслух.
– «Книжный червь завтра высунется наружу.
Лёгкая добыча для воробья,
но куропатки останутся голодными.
Светоглазая Сафо говорит:
Будь подозрительным!
Кинжал поражает быстрее молнии.
Ещё лучше: стрела.
Пусть Венера победит всех!»
Луций сел и скрестил свои мясистые руки.
– Что ты думаешь об этом?
– Я считаю, что это своеобразная тайнопись; какие-то всякая ерунда – сплетни, переданные с помощью кода. Никаких собственных имён, только ключи, которые не имеют смысла для непосвященных. Учитывая упоминание Венеры, я полагаю, что этот конкретный предмет связан с каким-то незаконным любовным романом. Я сомневаюсь, чтобы знал вовлечённых лиц, даже если бы они были чётко написаны. Ты узнаешь это с большей вероятностью, чем я. Что всё это означает, Луций?
– В самом деле. Боюсь, что знаю, по крайней мере частично. Вот почему я позвал тебя сегодня, Гордиан. У меня есть дорогой друг, которому нужна твоя помощь.
Я приподнял бровь. Богатые и влиятельные связи Луция раньше давали мне прибыльную работу; они также подвергали меня большой опасности.
– Кто этот твой друг, Луций?
Он поднял палец. Окружавшие нас рабы молча удалились в дом.
– Осмотрительность, Гордиан. Осмотрительность! Прочти это ещё раз.
– Книжный червь…
– А кого я только что назвал книжным червём? – я моргнул.
– Децима Брута, консула.
Луций кивнул.
– Читай дальше.
– Завтра книжный червь высунется наружу…
- Деци завтра отправится в Большой цирк, чтобы посмотреть скачки из консульской ложи.
– Лёгкая добыча для воробья ...
– Сделай свой вывод из этого, особенно с упоминанием кинжалов и стрел позже!
Я приподнял бровь.
– Ты решил, что существует заговор против жизни консула, на основе заметки с намёками в Ежедневных известиях? Это кажется неправдоподобным, Луций.
– Это не то, что я думаю. Это то, что думает сам Деци. Бедняга в ужасном состоянии; пришёл ко мне домой и поднял меня с постели час назад, отчаянно нуждаясь в совете. Ему нужен кто-то, чтобы разобраться в этом тихо и быстро. Я сказал ему, что знаю только этого человека: Гордиана сыщика.
– Меня? – я нахмурился, глядя на оливковую косточку между указательным и большим пальцами. – Поскольку Известия издаются правительством Рима, несомненно, сам Децим Брут, как консул, находится в лучшем положении, чтобы определить, откуда эта новость появилась и что она на самом деле означает. Для начала, кто её написал?
– В этом как раз и проблема.
– Я не понимаю.
– Ты видишь, что тут советует «Сафо»?
– Да.
– Гордиан, послушай, что я тебе скажу. Сами консулы диктуют статьи о том, что делается в политике Рима внутри республики и за её пределами, высказывая свою собственную официальную точку зрения. Более сухие детали – данные о торговле, подсчёт поголовья скота и т.д. – собираются клерками в конторе цензуров. Спортивные новости приходят от магистратов, отвечающие за Большой цирк. Авгуры редактируют рассказы о странных вспышках молний, кометах, овощах необычной формы и других знамениях. Но кто, как ты думаешь, следит за общественными новостями – свадьбами и объявлениями о рождении, социальными мероприятиями, «всякой ерунде», как ты это называешь?
– Женщина по имени Сафо?
– Отсылка к поэтессе древнего Лесбоса. Жена консула сама в некотором роде поэт.
– Жена Децима Брута?
– Она написала эту ерунду, – Луций наклонился вперёд и понизил голос. – Деци думает, что его хотят убить, Гордиан.
– Моя жена… – консул шумно прочистил горло. Он нервно провёл рукой по своим серебристым волосам и прошёл взад и вперёд по большому кабинету, от одного книжного шкафа к другому, его пальцы лениво касались маленьких ярлыков с заголовками, свисавших со свитков. За пределами библиотеки в Александрии я никогда не видел столько книг в одном месте, даже в доме Цицерона.
Дом консула находился недалеко от Форума, всего в нескольких минутах ходьбы от дома Луция Клавдия. Меня сразу же приняли; благодаря Луцию мой визит был ожидаемым. Децим Брут отпустил группу секретарей и провел меня в свой личный кабинет. Он обошёлся без формальностей.
– Моя жена… – он снова откашлялся. Децим Брут, высший судья республики, привыкший произносить предвыборные речи на Форуме и речи в судах, казалось, не мог начать.
– Она определённо красивая, - сказал я, глядя на портрет, украшавший одно из немногих мест на стене, не закрытых книжными шкафами. Это была небольшая картина, выполненная энкаустическим воском на дереве, но она доминировала в комнате. С картины смотрела молодая женщина удивительной красоты. Нити жемчуга украшали каштановые волосы, схваченные заколками с жемчужными насадками на ее голове. Ещё несколько жемчужин свисали с её ушей и вокруг горла. Целомудренная простота её украшений контрастировала с блеском её зелёных глаз, вызывающим, отстранённым, почти хищным.
Децим Брут подошёл к картине. Он приподнял подбородок и прищурился, подойдя так близко, что его нос практически задел воск.
– Красиво, да, - пробормотал он. – Художник не запечатлел даже частичку её красоты. Я женился на ней за это, за это и за сына. Семпрония подарила мне и свою красоту, и мальчика. А вы знаете, почему она вышла за меня замуж?
Консул смущённо подошёл ближе и пристально посмотрел на меня. С другим мужчиной я бы воспринял такое пристальное внимание как запугивание, но близорукий консул просто пытался рассмотреть моё выражение лица.
Он вздохнул.
– Семпрония вышла за меня замуж из-за моих книг. Я знаю, это звучит абсурдно – женщина, которая читает! - но вот оно: она не вступала в брак, пока не увидела эту комнату, и это повлияло на её согласие. Хотела прочитать здесь каждый том – больше, чем было у неё! Она даже немного пишет сама - стихи и всё такое. Её стихи слишком… страстны… на мой вкус.
Он снова прочистил горло.
– Семпрония, видите ли, не такая, как другие женщины. Иногда мне кажется, что боги подарили ей душу мужчины. Она читает, как мужчина. Она разговаривает, как мужчина. У неё свой пёстрый круг друзей-поэтов, драматургов, есть среди них и сомнительные женщины. Когда Семпрония разговаривает с ними, остроты сходят с ее языка. Кажется, она даже думает. В любом случае, у неё есть своё мнение. Мнение обо всём – искусстве, гонках, архитектуре, даже политике! И у неё нет стыда. В компании из своего маленького круга она играет на лютне – лучше, чем наша обученная рабыня, должен признать. И она танцует для них, – он поморщился. – Я сказал ей, что такое поведение неприлично, совершенно неподходящее для жены консула. Она говорит, что, когда она танцует, боги и богини говорят через её тело, и её друзья понимают то, что не понимаю я.
Он вздохнул.
– Должен отдать ей должное: она неплохая мать. Семпрония хорошо поработала, воспитывая маленького Децима. И, несмотря на свою молодость, она безупречно выполняла служебные обязанности в качестве жены консула. И она не позорила меня публично. Её ... эксцентричность ... ограничивается этим домом. Но ...
Он, казалось, выдохся. Его подбородок упал на грудь.
– Одна из её обязанностей, - подсказал я ему, - следить за общественными новостями в Ежедневных известиях, не так ли?
Он кивнул. Он на мгновение покосился на портрет Семпронии, затем повернулся к нему спиной.
– Луций объяснил вам причину моего беспокойства?
– Только самым осторожным образом.
– Тогда я буду откровенен. Пойми, сыщик, тема ... очень неловкая. Луций сказал мне, что ты можешь держать язык за зубами. Если я ошибаюсь, если мои подозрения не обоснованы, я не могу распространять новости о моей глупости по всему форуму. И если я прав - если то, что я подозреваю, правда, - я могу позволить себе скандал ещё меньше.
– Я понимаю, консул.
Он подошёл очень близко, посмотрел мне в лицо и остался удовлетворённым.
– Ну, тогда… с чего начать? Думаю, с этим проклятым возничим.
– Возничий?
– Диокл. Ты слышал о нём? – я кивнул. – Он мчится за красных.
– Не знаю. Я не слежу за спортом. Но мне сказали, что Диокл довольно знаменит. И богат, даже богаче, чем актёр Росциус. Скандально, что гонщики и актёры в наши дни могут быть богаче сенаторов. Наши предки были бы в ужасе!
Я сомневался, что мои собственные предки будут так же расстроены, как и Децим Брут, но я кивнул и попытался вернуть его к теме.
– Этот Диокл…
– Один из друзей моей жены. Только… ближе, чем друг.
– Подозрение, консул? Или у вас есть достоверные сведения?
– У меня есть глаза в голове! – он, казалось, осознал иронию того, что называл своё слабое зрение надёжным свидетелем, и вздохнул. – Я никогда не ловил их с поличным, если вы это имеете в виду. У меня нет доказательств. Но каждый раз, когда она проводила свой круг в этом доме, валяясь на диванах и читая друг другу сочинения, они оба, казалось, всегда заканчивали в углу сами по себе. Шепот… смех… - он стиснул челюсть. – Меня не выставят дураком, позволив моей жене развлечься с её любовником под моей крышей! Я так разозлился, когда он был здесь в последний раз, я ... я устроил сцену. Я прогнал их всех, и я сказала Семпронии, что Диокл больше никогда не будет входить в этот дом. Когда она запротестовала, я приказал ей никогда больше не разговаривать с ним. Я её муж. Я имею право говорить, с кем она может и не может общаться! Семпрония это знает. Почему она не могла просто подчиниться моей воле? Вместо этого она взялась спорить. Она изводила меня, как гарпия - я никогда не слышал таких слов от женщины! Она как раз упирала на то, что у меня нет доказательства того, что её отношения с этим мужчиной выходят за рамки приличия. В конце концов, я запретил пускать сюда весь круг её друзей и приказал Семпронии не выходить из дома даже по служебным обязанностям. Когда её призывают обязанности, она просто должна говорить: «Жена консула сожалеет, но ей мешает болезнь». Так было уже почти месяц. Напряжение в этом доме ...
– Но у неё осталась одна официальная обязанность.
– Да, она диктует светские темы для Ежедневных известий. Для этого ей не нужно выходить из дома. Заходят жены сенаторов – респектабельные посетители по-прежнему приветствуются – и они сообщают ей всё, что для этого нужно. Если вы спросите моё мнение, то по мне этот раздел новостей ужасно утомителен, даже больше, чем спортивные новости. Я бросаю на него лишь беглый взгляд, чтобы увидеть, упоминаются ли солидные семьи и правильно ли написаны их имена. Семпрония это знает. Вот почему она думала, что может прислать своё маленькое послание Диоклу через Ежедневные известия, незамеченным.
Он взглянул на портрет и поиграл челюстью взад и вперёд.
– Моё внимание привлекло слово «книжный червь». Когда мы только поженились, она дала мне такое домашнее прозвище: «Мой старый книжный червь». Полагаю, она теперь зовёт меня так за моей спиной, смеясь и шутя с такими, как этот возничий!
– А Сафо?
– Её друзья иногда так называют её.
– Как вы думаете, почему обращение адресовано Диоклу?
– Несмотря на то, что меня не интересуют скачки, я всё же кое-что знаю об этом конкретном возничем – больше, чем мне нужно! Его ведущую лошадь зовут Воробей. Как начинается сообщение? «Книжный червь завтра высунется наружу. Лёгкая добыча для воробья…» Завтра я буду в Большом цирке …
– А твоя жена?
– Семпрония останется здесь, в доме. Я не собираюсь позволять ей публично пялиться на Диокла в его колеснице!
– Разве тебя не будут окружать телохранители?
– Среди такой толпы, кто знает, какие возможности могут возникнуть, если со мной случится «несчастный случай»? На Форуме или в Сенатском доме я чувствую себя в безопасности, но Большой цирк - это территория Диокла. Там он должен знать каждый тупик, каждое укрытие. И ... это вопрос моего зрения. Я более уязвим, чем другие мужчины, и я знаю это. Семпрония тоже. Диокл тоже.
– Позволь мне убедиться, что я понимаю, консул: ты считаешь, что это сообщение между твоей женой и Диоклом, а предмет – заговор против твоей жизни ... но у тебя нет других доказательств, и ты хочешь, чтобы я установил истину. Так?
– Я оплачу твои услуги.
– Зачем всё же обращаться ко мне, консул? Разумеется, у такого человека, как ты, есть свои агенты, сыщик, которому ты доверяешь, способный узнать правду о твоих союзниках и врагах.
Децим Брут неуверенно кивнул.
– Тогда почему бы не поручить эту миссию своей ищейке?
– Да, у меня был такой парень. По имени Скорпус. Вскоре после того, как я изгнал Диокла из дома, я направил Скорпуса узнать правду о возничем и моей жене.
– Что же он обнаружил?
– Не знаю. Несколько дней назад Скорпус пропал без вести.
– Так и не объявился?
– До вчерашнего дня. Его тело выловили в Тибре, вниз по реке от Рима. На нём нет никаких следов. Говорят, он, должно быть, упал и утонул. Очень странно.
– Как же так? Такое случается.
– Скорпус был отличным пловцом.
Я вышел из дома консула со списком всех, кого Децим Брут мог назвать из ближайшего окружения своей жены, и с мешком, полным серебра. В мешочке была половина моего гонорара, остальная часть должна была быть выплачена по усмотрению консула. Если его подозрения верны, и, если я его подведу, я больше ничего не получу. Мертвецы не платят долгов.
Остаток дня и до поздней ночи я потратил на то, чтобы узнать всё, что мог, о жене консула и возничем. Мой друг Луций Клавдий мог вращаться среди богатых и влиятельных, но у меня были собственные связи. Я решил, что лучших информаторов о круге близких друзей Семпронии можно найти в сенианских банях. Такая сплоченная группа посещала бани в общении, парами или группами, мужчины приходили в свои учреждения, а женщины - в свои. Массаж и горячие ванны расслабляют язык; отсутствие противоположного пола порождает ещё большую откровенность. То, что не могут подслушать массажисты, массажистки, носильщики воды и мальчики с полотенцами, вряд ли стоит знать.
Были ли Диокл и Семпрония любовниками? Может были, а может и нет. По словам моих информаторов в банях, передавших из вторых рук сплетни о друзьях Семпронии, Диокл был известен своим острым языком, а Семпрония умела замечать недостатки; их отношения могли быть не чем иным, как желанием шептаться и сплетничать по углам. Семпрония выбирала себе друзей, мужчин и женщин, потому что они развлекали её, радовали глаз или стимулировали её интеллект. Никто не считал её рабой страсти; запал, с которым она танцевала или декламировала свои стихи, показывали лишь часть её персоны, один маленький мазок на портрете волевой женщины, женившей на себе консула и читавшей все тома в кабинете консула.
Что касается заговора против консула, я не слышал ни единого шепота. Окружение Семпронии возмущалось её заточением и собственным изгнанием из дома консула, но впечатление, произведённое купающимися прислужниками, было скорее развлечением, чем возмущением. Друзья Семпронии считали Децима Брута уклончивым и безобидным дураком. Они игриво спорили между собой, сколько времени понадобится Семпронии, чтобы подчинить старого книжного червя своей воле и возобновить свою общественную жизнь.
Одно открытие меня удивило. Если верить банщикам, Серторий, генерал-отступник в Испании, был гораздо более горячей темой для разговоров в кругу Семпронии, чем консул, его жена и возничий. Как и мой друг Луций Клавдий, они считали, что Серторий намеревался вырвать испанские провинции у Рима и стать там правителем. В отличие от Луция, друзья Семпронии тихонечко перешептывались и аплодировали Серторию и его восстанию.
Децим Брут отвергал друзей своей жены как легкомысленных людей, беспечных, наивных в политике. Я попытался представить себе, чем такой бунтарь, как Серторий, мог приглянуться этим дилетантам. Были ли они просто увлечены сладостно-горьким очарованием, исходящим от отчаянного шага?
От бань я двинулся к Большому Цирку или, точнее, к нескольким тавернам, лупанариям и игорным домам в непосредственной близости от ипподрома. Я давал взятки, когда это было необходимо, но часто мне приходилось упоминать только имя Диокла, чтобы получить информацию. Цирковые толпы сходились во мнении, что по вкусу возничему всегда были юные спортсменки. Его нынешним увлечением была нубийская летучая мышь-акробат, которая выступала в перерывах между гонками и, как считалось, выступала в частном порядке после гонок в спальне Диокла. Конечно, нубийка могла быть лишь прикрытием для другого, более незаконного дела; или Диокл, когда дело касалось его возлюбленных, мог быть чем-то вроде жонглера.
Если круг Семпронии гудел о Сертории, то цирковая толпа, пренебрегая политикой, гудела о скачках следующего дня. Меня мучило неприятное ощущение, что некоторые из моих осведомителей что-то скрывают. Среди разговоров о лошадях и скрежета игральных костей, хриплого смеха и криков «Венера!» на счастье, я почувствовал некоторую тревогу, даже дурное предчувствие. Возможно, это была всего лишь общая нервная вспышка в ночь перед гоночным днём. Или, возможно, к тому времени я выпил слишком много вина, наслушался слишком много всяких болтунов, чтобы ясно смотреть на вещи.
И всё же мне казалось, что в Большом цирке творится что-то неприятное.
С пением петухов я покинул окрестности цирка, поплёлся через Рим на Эсквилинский холм. Бетесда ждала меня. Её глаза загорелись при виде мешочка с серебром, несколько истощенного расходами, который она с нетерпением выхватила из моих рук и положила в пустой домашний сундук.
Через несколько часов, когда у меня болела голова от слишком большого количества вина и слишком короткого сна, я снова оказался в кабинете консула. Я договорился приехать к нему домой за час до первой гонки, чтобы доставить свой отчёт о том, что успею узнать к этому времени.
Я рассказал ему всё, что узнал. Слухи из вторых рук о купальщицах и пьяных в таверне казались мне банальными, но Децим Брут молча слушал и серьёзно кивнул, когда я закончил. Он покосился на портрет своей жены.
– Тогда ничего! Скорпус утонул, а сыщик ничего не нашёл. Ты всё-таки перехитрила меня, Семпрония?
Портрет не ответил.
– Я ещё не закончил, консул, - сказал я ему. – Сегодня я пойду на скачки. Я буду держать глаза и уши открытыми. Я ещё могу…
– Да, да, как хочешь, – Децим Брут неопределенно махнул рукой, чтобы отпустить меня, не сводя яростно прищуренных глаз с изображения Семпронии.
Раб проводил меня из кабинета консула. В атриуме дорогу нам пересекла небольшая свита. Мы остановились, когда мимо проплывала вереница женщин, сопровождавший свою хозяйку из одной части дома в другую. Я вгляделся в их глубину и увидел пышные каштановые волосы, украшенные жемчугом. Зелёные глаза встретились с моими и посмотрели в ответ. Раздался хлопок в ладоши и процессия остановилась.
Семпрония вышла вперёд. Децим Брут был прав: картина не передавала её красоту. Она была выше, чем я ожидал. Даже сквозь пышную драпировку её столы была заметна её гибкая элегантная фигура, которая подтверждалась тонкостью её длинных рук и изящной шеей. Она сверкнула отчуждённой вызывающей улыбкой, которую так хорошо уловил её портретист.
– Ты новенький. Ты из людей мужа? – спросила она.
– У меня… были дела с консулом, - ответил я.
Она осмотрела меня с головы до ног.
– У тебя круги под глазами. Ты выглядишь так, как будто гулял всю ночь. Иногда мужчины попадают в неприятности, не ложатся спать допоздна… суют нос, куда не следует.
В её глазах блеснул вызов. Она мне угрожала? Я должен был держать язык за зубами, но я не стал.
– Как Скорпус? Я слышал, у него проблемы.
Она сделала вид, что озадачена.
– Скорпус? Ах да, эта надоедливая ищейка моего мужа. Скорпус утонул.
– Я знаю.
– Странно. Он умел плавать, как дельфин.
– Я слышал.
– Такое может случиться с кем угодно, – она вздохнула. Её улыбка исчезла. Я увидел проблеск сочувствия в её глазах и взгляд, от которого у меня кровь застыла. Такой приятный парень, казалось, говорил её взгляд. Как жаль, если придётся тебя убить!
Семпрония присоединилась к своей свите, а меня провели до двери.
К тому времени, когда я добрался до Большого цирка, весь Рим, казалось, вылился в длинную узкую долину между холмами Палатин и Авентин. Я проталкивался сквозь толпу, выстроившуюся у закусочных и лотков, спрятанных под навесом, наступая на ноги и уворачиваясь от локтей, пока не подошёл к тому входу, который искал. Внутри стадиона места уже были забиты зрителями. Многие одели красные или белые туники или размахивали маленькими красными или белыми платками, чтобы показать свои пристрастия. Я окинул взглядом вытянутый внутренний овал стадиона, ослеплённый сумасшедшим лоскутным одеялом красного и белого, словно забрызганный кровью снег.
В ожидании скачек беспокойные и нетерпеливые зрители хлопали в ладоши, топали ногами и орали пожелания и речовки. Крики: «Диокл в красном! Сделай быстрее, чем сказал!» соревновались с «Белые! Белые! Быстрее всех!»
Высокий голос прорвался сквозь грохот.
– Гордиан! Сюда! – и я обнаружил Луция Клавдия. Он сидел у прохода, похлопывая рядом с собой пустую подушку. – Вот, Гордиан! Я получил твоё сообщение сегодня утром и послушно занял тебе место. Лучше, чем в прошлый раз, правда? Не слишком высоко, не слишком низко, с великолепным видом на финишную черту.
Что ещё более важно, консульская ложа была поблизости, немного ниже нас и справа от нас. Когда я занял своё место, я увидел серебристую голову, появившуюся там – Децим Брут и его товарищ-консул Лепид прибыли вместе со своими свитами. По крайней мере, он благополучно добрался до цирка. Отдельные песнопения были заглушены возгласами приветствия. Два консула повернулись и помахали толпе.
– Бедный Деци, - сказал Луций. – Он думает, что они его подбадривают. Дело в том, что они приветствуют его прибытие, потому что теперь гонки могут начаться!
Когда началась грандиозная процессия, раздался рёв труб, а затем ещё больше аплодисментов. Статуи богов и богинь проносились по ипподрому на повозках, ведомые крылатой богиней Победы. Когда проходила Венера, любимица игроков и влюблённых, монеты сыпались из толпы и подбирались её жрецами. Шествие богов закончилось огромной позолоченной статуей Юпитера на троне, которую везли на телеге, такой большой, что её тянули двадцать человек.
Затем шли колесницы, которые в тот день должны были участвовать в гонках, медленно кружа по трассе, украшенные цветами их команд, красным или белым. Для многих на трибунах они были героями больше, чем жизнь. Каждого гонщика встречали рукоплесканием и пением, что также касалось и ведущих лошадей. Раздающийся одновременно со всех сторон шум был оглушительным.
Я никогда не был игроком или страстным поклонником скачек, поэтому знал немногих возничих, но даже я знал Диокла, самого известного из красных. Его было легко заметить по необычайной ширине плеч, щетинистой бороде и развевающейся гриве угольно-чёрных волос. Когда он проходил перед нами, ухмыляясь и махая толпе, я пытался увидеть реакцию Децима Брута, но мог видеть только затылок консула. Улыбка Диокла стала саркастической, когда он проходил мимо консульской ложи, или я только вообразил это?
Шествие закончилось. Трасса была расчищена. Первые четыре гонщика заняли свои места у стартовых ворот – карцеров – на северной оконечности круга. Две Белые колесницы, главная – задающая темп, вместе со второй, предназначенной чтобы препятствовать соперникам, будут соревноваться с двумя красными колесницами.
– Ты взял гоночную карту? – Луций поднял деревянную табличку. Многие на трибунах использовали их, чтобы обмахиваться; Я видел, как по всему стадиону в красно-белую клетку трепыхались гоночные карточки.
– Нет? - сказал Луций. – Неважно, можешь воспользоваться моей. Посмотрим, первая гонка дня… – на карточках был указан каждый возничий, его цвет и имя ведущей лошади в его команде из четырех животных. – Принципал красных: Мусклосус, скачет на Аяксе - конечно же, герой на лошади! Второй красный: Епафродит, скачет на пятилетнем жеребце по кличке Пятно – я впервые о нём слышу. У белых: Талл, скачет на Подозрении, а его коллега Терес, мчится на Снежке. Вот уж глупое название для лошади, не правда ли, даже если она чисто-белая. Мне кажется, больше подходит для щенка - Геркулес, о, это стартовая труба?
Четыре колесницы выскочили из карцеров на трассу. Пройдя через белую линию, они яростно боролись за внутреннюю позицию рядом с барьером, проходящим посередине. Позади них клубились облака пыли. Кнуты взлетали и трескались, когда они сделали первый крутой поворот вокруг столба на конце барьера и направились обратно. Красные лидировали: Епафродит, игрок второго ряда, успешно блокировал основного белого, давая своему коллеге чистое поле, в то время как белый во втором ряду безнадёжно отставал, не в силах помочь. Но за семь кругов многое могло произойти.
Луций подпрыгивал на подушке. Вокруг нас зрители стали делать друг другу ставки на исход.
– Я ставлю на Снежка! – крикнул человек через проход от Луция.
Мужчина несколькими рядами ниже повернулся и крикнул в ответ.
– Белый из второго ряда? Ты смеёшься?
– Ставлю десять к одному на победу Снежка.
– Сколько?
Таков римский способ игры на скачках: вдохновленный вспышкой интуиции и под влиянием момента, обычно в присутствии незнакомца, сидящего рядом. Я улыбнулся Луцию, чья восприимчивость к такой спонтанной ставке была между нами постоянной шуткой.
– Не хочешь присоединиться к пари, Луций?
– Э… нет, - ответил он, глядя на трассу. Я слышал, как он пробормотал себе под нос: - Давай, Аякс! Давай!
Но Аякс не победил. Так же, как и Снежок. На заключительном круге вперёд вырвался Подозрение, главный Белый, который вышел в лидеры без помощи вторых белого, который остался далеко позади. Это было потрясающе. Даже красные болельщики в толпе приветствовали такое чудесное проявление благосклонности Фортуны.
– Хорошо, что ты не поставил на Аякса, - сказал я Луцию. Он только крякнул в ответ и посмотрел на свою гоночную карту.
По мере того как продолжались колесничные бега, мне казалось, что я никогда не видел Луция таким безумным, он подпрыгивал от возбуждения при каждой стартовой трубе, ликовал, когда его любимая лошадь побеждала, но чаще дулся, когда его лошадь проигрывала, и всё же никогда не делал ставки с кем-либо вокруг нас. Он неоднократно переворачивал свою гоночную карточку и рисовал мелом фигуры на обороте, бормоча и качая головой.
Меня отвлекало беспокойство моего друга, а еще больше – статичное поведение Децима Брута, который неподвижно сидел рядом со своим коллегой в консульской ложе. Он был так неподвижен, что я подумал, не заснул ли он; с таким плохим зрением неудивительно, что он не интересовался гонками. Конечно, подумал я, ни один убийца не осмелится совершить покушение на консула средь бела дня, в окружении десятков телохранителей и тысяч свидетелей. Тем не менее, мне было не по себе, и я продолжал сканировать толпу на предмет каких-либо признаков чего-то плохого.
С таким количеством мыслей, наряду с постоянной головной болью от вчерашнего вина, я уделял только мимолётное внимание гонкам. Когда объявляли каждого победителя, имена лошадей едва улавливались моим ухом: Молния, Прямая Стрела, Яркие Глаза.
Наконец настало время финальной гонки, в которой должен был участвовать Диокл. Присутствующие привстали, приветствуя его, когда он вел свою колесницу к стартовым воротам.
Его лошади были облачены в великолепные красные украшения. Украшенный золотом плюмаж на голове отмечал его ведущую лошадь, Воробья, рыжеватую красавицу с великолепными боками. Сам Диокл был полностью одет в красное, за исключением белого ожерелья. Я прищурился.
– Луций, почему Диокл надел лоскуток чего-то белого?
– Он?
– Посмотри на его шею. Твои глаза такие же острые, как и мои…
– Жемчуг, - заявил Луций. – Похоже на нитку жемчуга. Очень дорого для возницы.
Я кивнул. Во время первой процессии на Диокле его не было. Это была та вещь, которую колесничий мог надеть на удачу прямо перед своей гонкой – знак от его возлюбленной…
Децим Брут сидел в своей ложе, как всегда, неподвижно, не проявляя никакой реакции. С его зрением было мало шансов, что он заметил ожерелье.
Зазвучала труба. Колесницы рванулись вперед. Диокл сразу взял на себя инициативу. Толпа взревела. Диокл был их фаворитом; даже белые любили его. Я мог понять почему. Смотреть на него было любо дорого. Он ни разу не использовал свой хлыст, который все время оставался заправленным за пояс вместе с его аварийным кинжалом. В тот день в Диокле было волшебство. Казалось, что человек и лошади разделяют единую волю; его колесница была не изобретением, а существом, синтезом человеческого контроля и лошадиной скорости. По мере того как он удерживал и увеличивал своё преимущество, круг за кругом, волнение толпы росло до почти невыносимого уровня. Когда он с грохотом пересек финишную черту, зрители были в экстазе. Женщины плакали. Мужчины кричали беззвучно, охрипшие от стольких криков.
– Чрезвычайно! - заявил Луций.
– Да, - сказал я и почувствовал внезапную вспышку интуиции, мгновение ниспосланного богом озарения, которого жаждут игроки. – Диокл – великолепный гонщик. Как жаль, что он попал в такую схему.
– Что? Что ты говоришь? - Луций прижал ухо, отгораживаясь от рёва толпы.
– У Диокла есть всё: умение, богатство, любовь толпы. Ему не нужно обманывать, – я покачал головой. – Только любовь могла втянуть его в такой заговор.
– Заговор? Что ты говоришь, Гордиан? Что ты видишь?
– Я вижу жемчуг на его шее – взгляд, он тянется к нему, пока делает круг своей победы. Как он должен любить её. Какой мужчина может винить его за это! Но чтобы она использовала его таким образом…
– О чём ты? Деци! Деци в опасности? – Луций посмотрел на консульскую ложу. Даже Децим Брут, всегда заискивающий политик, поднялся на ноги, чтобы аплодировать Диоклу вместе с остальной толпой.
– Я думаю, вашему другу Дециму Бруту не нужно бояться за свою жизнь. Если только унижение не убьёт его.
– Гордиан, о чём ты говоришь?
– Скажи мне, Луций, почему ты сегодня ни разу не сделал ставку? И какие числа ты постоянно вычисляешь на обратной стороне своей гоночной карты?
Его яркое лицо покраснело ещё больше.
– Ну, если ты хочешь знать, Гордиан, я… боюсь, я… я сегодня потерял довольно много денег.
– Как?
– Что-то… что-то новое. Контора, создана солидными людьми.
– Ты сделал ставку заранее?
– Я поставил кое-что в каждую гонку. Это имеет смысл, не так ли? Если ты знаешь лошадей и делаешь ставку на лучшую команду заранее, с хладнокровной головой, а не во время заезда гонки…
– Тем не менее, ты сегодня проигрывал снова и снова, гораздо чаще, чем выигрывал.
– Фортуна непостоянна.
Я покачал головой.
– Сколько ещё людей так сделали ставки и кто это?
Он пожал плечами.
– Все мои знакомые. Только лучшие люди - ты понимаешь, о чём я.
– Только самые богатые люди. Интересно, сколько денег взяли сегодня организаторы этой схемы ставок? И сколько им на самом деле придется выплатить?
– Гордиан, к чему ты?
– Луций, сверься со своей гоночной карточкой. Вы отметили всех победителей мелом. Прочтите их мне – не цвет или гонщика, а только клички лошадей.
– Подозрение – это была первая гонка. Потом Молния… Прямая Стрела… Яркие Глаза… Золотой Кинжал… Куропатка… О! Клянусь Геркулесом! Гордиан, ты думаешь – это сообщение в Ежедневных известиях…
Я цитировал по памяти:
- «Книжный червь завтра высунет голову на улицу. Легкая добыча для воробья, но куропатки остаются голодными. Светоглазая Сапфо говорит: будь подозрительной! Кинжал поражает быстрее молнии. Ещё лучше: стрела. Пусть Венера победит всех!» От «Сафо» до «Воробья» - список лошадей, и каждая из них - победитель.
– Но как это могло быть?
– Я знаю вот что: Фортуна тут ни при делах.
Я покинул переполненный стадион и поспешил по пустым улицам. Децим Брут задержится на церемонии закрытия. У меня был, наверное, час до его появления дома.
Раб у двери узнал меня. Он нахмурился.
– Хозяин ...
– ... все еще в Большом цирке. Я подожду его. А пока ... скажи, будь добр, своей хозяйке, что у неё посетитель.
Раб приподнял бровь, но провёл меня в приемную за центральным садом. Когда солнечный свет падал на фонтан, плещущийся во внутреннем дворе, отраженные ромбы света танцевали по потолку.
Долго ждать мне не пришлось. Семпрония вошла в комнату одна, даже без служанки. Она не улыбалась.
– Дверной раб объявил тебя Гордианом сыщиком.
– Да. Мы встречались… ненадолго… сегодня утром.
– Я помню. Ты тот парень, который вчера ночью выискивал Деци, копался в Сенианских банях и в этих ужасных местах вокруг цирка. О да, слух вернулся ко мне. У меня есть свои информаторы. Что ты делаешь? Вот?
– Я пытаюсь решить, что мне сказать твоему мужу.
Она оценивающе посмотрела на меня.
– Что именно ты думаешь, что знаешь?
– Децим Брут думает, что ты и возничий Диокл – любовники.
– А что ты думаешь, сыщик?
– Я думаю, что он прав. Но у меня нет доказательств.
Она кивнула.
– На этом всё?
– Твой муж думает, что ты и Диокл сегодня замышляли убить его.
Семпрония громко рассмеялась.
– Дорогой старый книжный червь! – она вздохнула. – Брак с Деци было лучшим, что когда-либо случалось со мной. Я жена консула! Зачем мне, чёрт возьми, убивать его?
Я пожал плечами.
– Он неправильно понял то туманное объявление, которое ты поместила в Ежедневник.
– Какой… объявление?
– Их было больше, чем одно? Конечно. В этом есть смысл. Что может быть лучше для общения с Диоклом, раз ты была здесь взаперти, а ему запретили появляться в этом доме. Я не понимаю, как ты умудрилась убедить Диокла подкорректировать сегодняшние гонки.
Она скрестила руки и посмотрела на меня долгим расчетливым взглядом.
– Диокл любит меня; боюсь, больше, чем я люблю его, но разве Венера была когда-либо справедливой? Он сделал это из любви, я полагаю, и из-за денег. Диокл сегодня, как и все остальные, собирается заработать огромную сумму денег. Все возницы, которые участвовали в этом. Ты не представляешь, сколько денег. Миллионы. Мы работали над схемой месяцами. Настройка круга ставок, подкуп гонщиков…
– Мы? Ты имеешь в виду весь ваш круг занимался этим?
– Некоторые из них. Но в основном это были я и Диокл, – она нахмурилась. – А потом Деци психанул и устроил приступ ревности. Это не могло произойти в худшее время, ведь до гонок оставалось меньше месяца. Мне нужно было каким-то образом общаться с Диоклом. Ответом на это стали Ежедневные известия.
– У тебя должны быть необыкновенные способности…
– Убеждения?
– Организации, я собирался сказать.
– Как у мужчины? – она рассмеялась.
– Одна вещь меня всё же озадачивает. Что ты будешь делать с миллионами сестерциев, Семпрония? Ты не сможешь скрыть столько денег от своего мужа. Он захочет узнать, откуда так неожиданно они появились.
Она пристально посмотрела на меня.
– Как ты думаешь, что я собираюсь делать с деньгами?
– Я думаю, ты собираешься… избавиться от них.
– Как?
– Я думаю, ты хочешь … отправить сестерции за границу.
– Куда?
– В Испанию. К Квинту Серторию, мятежному полководцу, – её лицо стало бледным, как жемчуг в волосах.
– Сколько ты хочешь, Гордиан?
– Я покачал головой.
– Я пришёл сюда не для того, чтобы шантажировать тебя.
– Нет? Это то, чего хотел Скорпус.
– Ищейка твоего мужа? Он открыл правду?
– Только о гоночной схеме. Он, кажется, думал, что это даёт ему право на часть выручки.
– Должно быть много вещей, можно было не делать.
Она покачала головой.
– Скорпус никогда бы не перестал желать большего.
– Итак, он утонул.
– Это устроил Диокл. В цирке есть люди, которые сделают такую работу за бесценок, особенно для такого человека, как Диокл. Шантажисты не заслуживают ничего лучшего.
– Это угроза, Семпрония?
– Это зависит от обстоятельств. Чего хочешь ты, Искатель?
Я пожал плечами.
– Правду. Это единственное, что меня когда-либо удовлетворяло. Почему Серторий? Зачем так рисковать всем, чтобы помочь его мятежу в Испании? Между вами семейные узы? Любимый человек, который связал свою судьбу с мятежниками? Или это вы с Серторием…
– Любовники? – она невесело рассмеялась. – Неужели это всё, что ты можете думать, что, будучи женщиной, мной должна руководить страсть? Разве ты не можешь себе представить, что у женщины может быть своя собственная политика, свои собственные убеждения, свои собственные планы, совершенно отдельно от мужа или любовника? Мне не нужно оправдываться перед тобой, Гордиан.
Я кивнул. Чувствуя на себе её взгляд, я ходил по комнате. Солнце садилось. Вспышки тёплого солнечного света, отраженные от фонтана снаружи, ласкали мое лицо. Децим Брут вернётся домой в любой момент.
Я решил.
– Ты спросила меня, что я хочу от тебя, Семпрония. На самом деле, есть вопрос о возмещении, который, я думаю, ты должна признать, вполне уместен, учитывая обстоятельства…
В полдень следующего дня я сел рядом с Луцием Клавдием в его саду, наслаждаясь солнечным светом и чашкой вина. Его интерес к утренним Ежедневным известиям затмили мешки с монетами, которые я принёс с собой. Сбросив со стола свитки, он опустошил мешки и собрал сестерции в кучу, весело считая и пересчитывая их.
– Всё здесь! – объявил он, хлопая в ладоши. – Каждый сестерций, который я проиграл вчера на скачках. Но Гордиан, как ты вернул мои деньги?
– Это, Луций, должно остаться секретом навсегда.
– Если ты настаиваешь. Но это как-то связано с Семпронией и этим возничим, не так ли?
– Секрет есть секрет, Луций.
Он вздохнул.
– Твоя осмотрительность раздражает, Гордиан. Но я усвоил урок. Я никогда больше не стану пользоваться такой конторой ставок!
– Я только хотел бы организовать, чтобы каждый человек, которого вчера обманули, вернул свои деньги, - сказал я. – Увы, их уроки обойдутся им дороже, чем тебе. Я не думаю, что эта группа заговорщиков попытается осуществить такую схему во второй раз. Надеюсь, римские гонки могут вернуться к своей первозданной невинности.
Луций кивнул.
– Важно то, что Деци теперь в безопасности.
– Он всегда был в безопасности.
– Однако не солидно было с его стороны не заплатить тебе остаток гонорара.
Я пожал плечами.
– Когда я вчера вечером увидел его в доме после скачек, мне больше нечего было ему сообщить. Он нанял меня, чтобы я раскрыл заговор против его жизни. Я не смог этого сделать.
«И что, - подумал я, - если бы я сообщил обо всем консулу – о супружеской неверности Семпронии, о гонках, схеме ставок, о попытке шантажа Скорпуса и его убийстве, о крамольной поддержке Семпронии Сертория? Боясь скандала, Децим Брут бы просто замолчал. Семпрония была бы ему верна не больше, чем раньше, и никто бы не вернул пари. Нет, меня наняли, чтобы тайно спасти жизнь консула; и что касается меня, то мой долг перед Децимом Брутом закончился, когда я обнаружил, что в конце концов не было никакого заговора против его жизни. Лучше лишнего не говорить».
– И всё же, Гордиан, Деци было скупо не заплатить тебе…
Осмотрительность не позволила мне сказать Луцию, что вторую половину моего гонорара действительно заплатила Семпрония. Это был единственный способ спасти свою шею. Я убедил её, что, заплатив гонорар за мое расследование, она дала мне свободу действий в отношении её мужа. Таким образом, я избежал участи Скорпуса.
В то же время я потребовал возмещения ставок Луция, что казалось справедливым.
Луций сложил ладонями стопку монет, как будто они испускали тёплый свет. Он печально улыбнулся.
– Что я тебе скажу, Гордиан - в качестве комиссии за возмещение моих проигрышей в азартных играх, что, если я дам тебе… пять процентов от общей суммы?
Я втянул воздух и посмотрел на монеты на столе. Бетесда была бы очень рада, если бы домашний сундучок был переполнен. Я улыбнулся Луцию и приподнял бровь.
– Гордиан, не смотри на меня так!
– Как смотреть?
– Ой, хорошо! Я дам тебе десять процентов. Но ни сестерцием больше.
Комментариев нет:
Отправить комментарий