ГЛАВА 2
В которой коронер Джон разговаривает с канониками.
Если сэр Джон де Вулф с утра не был занят, то около девяти часов он обычно наслаждался вторым завтраком со своими двумя помощниками. Он уже ел в семь часов утра в своём промёрзлом, пустом зале в переулке Мартина. Мэри дала ему горячую овсяную кашу, несколько ломтиков солонины и два утиных яйца на ячменном хлебе. Это была пышная, темноволосая женщина лет двадцати пяти, её матерью была саксонка, а отцом норманнский солдат, который исчез, не дождавшись рождения дочери.
Она стояла рядом с де Вулфом, чтобы налить ему ещё эля, а он рассеянно положил руку на её округлые бёдра, больше для комфорта, чем из похоти. В прошлом был период, когда коронер встречался с ней в её хижине на заднем дворе, но когда Мэри заметила, что вредная служанка Матильды – Люсиль подозрительно смотрит на них, то вынуждена была прекратить любовные отношения с хозяином из боязни потерять работу. «Я снова в опале, Мэри», - объявил Джон тихим голосом, показывая взглядом на выходящее в зал узкое окно второго этажа, за которым располагалась хозяйская спальня.
«Она чуть не умерла от злости прошлой ночью, - прошептала горничная. - Когда вы ушли с архидиаконом. И, особенно, когда её брат последовал за вами – за ним сразу же ушли остальные гости. Так что вам придётся долго дожидаться прощения».
Матильда демонстративно не появилась за столом. После завтрака и посещения уборной Джона имел обыкновение слегка умыться холодной водой из кожаного ведра во дворе, кроме того, два раза в неделю он брился. Мэри положила его еженедельную смену одежды перед тлеющим очагом, и он медленно залез в льняную камизу и верхнюю, длинную тунику из простой серой саржи. Снизу натянул толстые шерстяные рейтузы - он не одевал штаны, если не собирался ехать верхом - и сапоги заостренными носками. Тунику подпоясал широким поясом, на котором был подвешен кинжал - на городских улицах меч был ему не нужен. Сверху он накинул на плечи пёстрый серый плащ из волчьих шкур, закрывавший его до колен. Завершающим элементом гардероба коронера стала простая шапка из чёрного фетра, типа ушанки, которая подвязывалась под подбородком. Потом, попрощавшись с Мэри, он отправился в замок, в котором шериф с неохотой выделил ему крохотную комнату над сторожкой.
На подъемном мосту Ружмона одинокий часовой приветствовал его, ударив тыльным концом пики о землю - уважительный салют воину, которого все солдаты гарнизона знали, как доблестного крестоносца и компаньона самого короля Ричарда Львиное Сердце.
По узкой лестнице он поднялся на верхний этаж высокой сторожки, которая была построена, как и остальная часть замка, вскоре после завоевания Англии королём Вильгельмом Бастардом, который снёс пятьдесят один дом саксонцев, чтобы освободить место под него. Кабинет коронера располагался на пустом чердаке под балками крыши из дранки. Помещение насквозь продувалось, а дверью служила занавеска из грубой мешковины. Здесь не было никакого камина или очага, и убогая комната отражала то презрение, которое Ричард де Ревелль испытывал к новой королевской должности коронера. Он считал это покушением на собственную монополию в осуществлении правосудия в графстве – его мнение разделяло большинство шерифов по всей Англии.
Команда коронера обычно собиралась здесь каждое утро, чтобы выяснить, произошли ли за ночь какие-либо катаклизмы, а сегодня, несмотря на большой праздник, у них на повестке дня была смерть каноника Роберта де Хане.
Де Вулф сел на лавку у сбитого из грубых досок стола, над другим концом которого, сидя на стуле, сгорбился Томас. Писарь тщательно переписывал список казнённых на прошлой неделе преступников на другой пергамент. При этом гусиное перо почти касалось его тонкого, острого носа. Старательно выписывая изящным почерком латинские слова, он от усредия зажал губами высунутый язык.
Гвин из Полруана, названный так в честь корнуоллской рыбацкой деревни, в которой родился, сидел на своем любимом месте, на каменном подоконнике небольшого оконного проема. Отсюда он смотрел вниз, на узкую улицу, что вела круто вниз к разводному мосту, и рассеяно чистил ногти остриём своего кинжала.
Коронер сидел, опустив своё длинное тёмное лицо на ладони рук, локти которых опирались на стол. Обычно утренние часы он проводил за изучением латинской грамматики, так как после двадцати лет походов захотел восполнить пробел в своём образовании и научиться читать и писать, тем более, что должность коронера была связана с документами. Уроки он брал у одного из старших священников собора. Но сегодня его мысли были сосредоточены на других церковных делах, он силился понять, кому понадобилось убивать безобидного старого каноника.
«Томас, ты знаешь многое из того, что происходит на территории собора, - вдруг звучным голосом обратился он к своему секретарю. – О чём там говорили, были ли там последнее время какие-то интриги или скандалы?»
Писарь, всегда готовый поделиться своими церковными знаниями, отложил перо. Его яркие, похожие на кнопки, глаза взглянули на коронера, а голова наклонилась, как у птицы. Как и его хозяин, он всегда носил одежду чёрного или серого цвета, хотя его длинная туника, как и плащ, были потертые и изношенные, так как он был беднее самой скупой церковной мыши. «О Роберте де Хане, ничего, коронер. Он был самым тихим из всех каноников. У него не было любовниц или секретной семьи, живущей в далёкой деревне, как у некоторых из его коллег».
«Почему ты так уверен, - прервал Томаса Гвин. - Я бы не оставил без наблюдения ни перед одним священником и полпенни, тем более - свою жену!»
Де Вулф не знал причины ярко выраженной антипатии корнуолльца к духовенству, несмотря на то, что двадцать последних лет провёл в его компании. «О чём в эти дни говорили в соборе? - Поинтересовался коронер. – Все тамошние слуги, управляющие, певчие, несомненно, среди них должны быть какие завистники, что плетут козни!»
Томас напряг мозги, чтобы вспомнить какой-нибудь скандал, чтобы удовлетворить любопытство своего хозяина и укрепить свою репутацию хорошего источника информации о церковной жизни. Благодаря заступничеству дяди архидиакона он бесплатно ночевал на соломенном матрасе в хижине слуг позади одного из домов каноников. Питался он экономно, либо в продуктовых лавках на улицах, либо иногда готовил сам в кухне во дворе хижины. На зарплату в два пенса в день, которые он получал из собственного кошелька коронера, он никак не мог разбогатеть, но, по крайней мере, выживал. Это было лучше, чем он мог бы сказать о двух предыдущих годах, когда он чуть не умер от голода в Винчестере. Будучи самым младшим сыном рыцаря из Гемпшира, в детстве он заболел лихорадкой, от которой умерла его мать и, хоть и выжил, но позвоночник и бёдра его были поражены. Только благодаря способностям к обучению отцу удалось пристроить его в Церковь. После рукоположения, он стал епархиальным клерком и младшим преподавателем в Винчестере, где его ценили, как превосходного знатока латыни. Его ученость стала причиной его падения, так как среди его учеников были молодые девушки из послушниц монастыря. Физические недостатки Томаса, такие, как горбатая спина, хромота и косоглазие, делали его настолько непривлекательным для женщин, что у него вообще не было никаких отношений с противоположным полом. Когда же одна молоденькая ученица, забавляясь, стала строить ему глазки, его неуклюжие попытки обнять её привели к обвинению в попытке изнасилования. Бедный Томас был арестован соборными прокторами и только тот факт, что он был священником, и что предполагаемое преступление имело место на территории собора, спасло его от правосудия шерифа и вероятной казни. Тем не менее, суд консистории осудил его и лишил сана, что означало лишение его стипендии и жилья. Он еле влачил существование, зарабатывая написанием писем для торговцев, но через год или около того остался практически в лохмотьях и умирал с голоду.
Отчаявшись, он прибыл в Эксетер, где бросился в ноги брату своего отца, архидиакону Джону Алансону. Дядя дал ему немного денег, чтобы он не умер с голоду, и обещал подыскать ему подходящую работу. В сентябре вновь назначенному коронеру понадобился секретарь для ведения документации проводимых дознаний, и архидиакон предложил своему другу Джону де Вулфу взять опального священника на испытательный срок.
Несмотря на пренебрежение, с которым два сильных бывалых воина смотрели на низкорослого писаря, с работой он справлялся, а несомненное мастерство Томаса в обращении с пером подкреплялось его умением собирать информацию. Он был по природе любопытен и умел подобно глистам влезть в человека и вытащить из него всевозможную, бесценную для коронера, информацию о жизни церковных общин Девоншира.
Однако, когда сейчас Томас попытался вспомнить все недавние слухи, что могли каким-либо образом быть связаны с убийством каноника, ему ничего не пришло в голову. «Я слышал на территории собора некоторые намёки на интриги, но они касаются внешних вопросов - они были политическими, а не церковными», - сказал он задумчиво, постукивая по подбородку концом гусиного пера.
Гвин, который как раз доставал глиняный кувшин с сидром, пренебрежительно отнёсся к усилиям клерка казаться полезным: «У нас есть мёртвый каноник, какое отношение его убийство может иметь к политике?»
«Давай хотя бы послушаем, что это за интриги, - возразил де Вулф. – Всё равно пока у нас нет ничего другого».
Томас, прежде чем продолжить, скривил корнуолльцу рожу. «На самом деле это всего лишь невнятный слух, но я подслушал его несколько раз от разных людей. Они говорили намёками, но у меня сложилось впечатление, что некоторые из баронов и, действительно, некоторые видные церковники недовольны тем, что король, кажется, отказался от Англии и постоянно находится в Нормандии, оставив здесь канцлера Уильям Лонгчампа и главного юстициария Хьюберта Уолтера».
Де Вулф был возмущен: «Ради Христа! Король Ричард никогда не откажется от своей страны! Он же должен бороться с этим трусливым Филиппом французским, чтобы сберечь Нормандию, после того, как дурак Джон, оставшись за брата, когда Ричард был заключен в тюрьму в Германии, попытался отдать её». Коронер был почти одержимо предан Ричарду, после того, как ему довелось близко служить ему в крестовом походе, поэтому он воспринимал любую критику в адрес своего монарха, как личное оскорбление.
Томас был вынужден немедленно оправдываться. «Я повторяю только сплетни, коронер. Все ненавидят Лонгчампа и хотя архиепископ Уолтер, - он сделал паузу, чтобы перекреститься, - не настолько непопулярен, эти сокрушительные налоги, что он наложил для поддержки кампаний короля, безусловно, сказываются на настроениях».
Гвин вступил в спор, потянувшись к хлебу и ломтю сыра, которые лежали в нише каменной стены: «Люди всегда ворчат на своих правителей и их налоги. Это естественно». Он отрезал кинжалом по куску хлеба для каждого из них и разделил твёрдый сыр на три порции. «Только как это может быть связано с нашим мёртвым каноником?» - Спросил он, протягивая товарищам еду.
«Никак, я полагаю. Я только повторил сплетню, что сейчас обсуждается», пропищал Томас.
Де Вулф посмотрел на него с подозрением. «Томас, это был просто трёп? Я знаю, что ты с твоим коварным умом не рассказал бы всего этого, если бы не знал что-то ещё».
Писец заелозил на стуле: «Ничего конкретного рассказать не могу, коронер, кроме подозрительных разговоров некоторых церковников. При этом они постоянно оглядываются через плечо и, чувствуя моё приближение, сразу же замолкают или меняют тему».
«Это не удивительно, все знают, какая ты у нас пронырливая маленькая какашка!» - Проворчал корнуоллец, разливая сидр из глиняного кувшина в три стоящие на столе кружки.
Томас показал ему два пальца – жест, которым дразнили лучников, которым враги отрубали пальцы, чтобы те не могли натягивать тетиву. «Более того, сэр Джон, я подслушал после праздника святого Юстиниана двух хоровых викариев, которые были немного пьяны. Как я понял, один из них слышал, что соборный регент Томас де Ботереллис разговаривал с другим каноником после службы. Они обсуждали предстоящую встречу с графом Мортэном, на которой должен присутствовать епископ Маршал. Они прервали разговор, когда заметили, что я прислушиваюсь.
Коронер молча прокручивал услышанное в голове. Графом Мортеном был принц Джон, этот титул он получил вместе с графством в Нормандии, которое король недавно пожаловал ему в знак того, что простил брату недавний заговор против него. Долгое время после возвращения короля Ричарда принц не пересекал Ла-Манш, но последнее время он снова появился в Англии.
«Почему епископ не может разговаривать с братом своего государя?» - Гвин из принципа не упускал возможности возразить секретарю.
Задумавшись, де Вулф молча запивал свой хлеб и сыр глотком кислого сидра. «Однако это не может не настораживать. И епископ Маршал - и его регент - были сторонниками предательства Джона в прошлом году, хотя я не вижу никакой связи с нашим мёртвым священником. Но тебе надо держать ухо востро, Томас».
Когда их утренняя трапеза была закончена, коронер некоторое время уделил уроку латыни, изрекая про себя простые фразы с пергамента, что дал ему наставник. Томас скрытно наблюдал за ним, желая помочь своему хозяину, но, понимая чувствительность коронера к собственной неграмотности, не решался предложить тому свою помощь. Наконец, де Вулф отложил пергамент и встал, слегка наклонившись над столом и опёршись на него костяшками пальцев. «Ещё слишком рано, чтобы идти вниз к собору. Я схожу поговорить с нашим шерифом и посмотрю, смогу ли я получить хоть какую-то помощь в расследовании этого убийства».
Он откинул занавеску из мешковины и, наклонив голову, чтобы не удариться о низкий каменный проём, пошёл вниз по узкой лестнице. Ружмон был возведен по прямому указанию Вильгельма в 1067 году после того, как он захватил Эксетер после восемнадцати дней осады. Строили его саксонские каменщики под руководством нормандцев. Сохранилось предание, что Завоеватель лично ходил по основанию сторожевой башни, тому самому, к которому сейчас спустился Джон. Замок занимал высокую северо-восточную часть Эксетера, отрезав угол городских стен, построенных ещё римлянами. За глубоким рвом и стеной, отделявшими внутренний двор, располагалась широкая зона внешнего двора замка, защищённая земляным валом и деревянным частоколом. Здесь размещались лачуги и хижины, в которых жили солдаты с семьями и их домашние животные – своеобразная помесь военного лагеря и фермы.
Де Вулф стремительно прошёл во внутренний двор, окруженный зубчатыми стенами из красного песчаника. Проходя по замерзшей грязи у сторожевой башни, он услышал пение из небольшой замковой часовни Святой Марии, в которой капеллан проводил праздничную службу. Слева размещался суд Графства, занимавший каменное здание, в котором шериф осуществлял местное правосудие. Также здесь периодически заседали королевские судьи, когда приезжали в Эксетер с выездными сессиями суда присяжных. Цель коронера располагалась прямо перед ним, почти напротив дальней наружной стены, которая проходила по краю невысоких скал над Нортенхеймом. Главная башня представляла собой двухэтажное сооружение, возвышавшееся над подземельем, в котором располагалась замковая тюрьма. К входу первого этажа вели широкие деревянные ступени. Во время осады эту лестницу можно было быстро разобрать, чтобы затруднить штурм, хотя война уже почти шестьдесят лет обходила Ружмон стороной.
Когда Джон шёл по внутреннему двору замка, его окружала знакомая атмосфера, звуки и запахи - ржание лошадей в стойлах, построенных у стен, рядом с неказистыми хижинами старших солдат и служащих замка, кухнями, складами с амуницией, провиантом и дровами. Куры, свиньи и козы бродили между постройками, перемешивая грязь. Праздник Рождества, казалось, мало что изменил в этой обычной хаотичной рутине жизни. Дым поднимался от очагов, а солдаты, их жёны и несколько оборванных детей пересекали оживлённую площадь.
Солдат, одетый в толстую кожаную куртку и круглый шлем с пластиной, закрывающей нос, стоял у подножия лестницы к донжону. Как и часовой у сторожки, он приветствовал королевского коронера.
В помещениях донжона людей было меньше, чем в обычный рабочий день. Большинство из них: крепостные слуги, клерки и оруженосцы - собрались вокруг большого камина, так как утро было сырым и морозным. Де Вулф, не обращая на них внимания, прошёл поперек зала к маленькой двери, где стоял ещё один часовой: Ричард де Ревелль любил подчёркивать свою значимость, используя по максимуму контингент охранников.
Кивнув рассеянно солдату, де Вулф толкнул тяжёлую, обитую железом дверь и вошёл в комнаты шерифа. Первую комнату де Ревелль использовал как кабинет, для своих служебных обязанностей, а за ним располагались его жилые помещения. Здесь он проводил большую часть своего времени, изредка навещая свою жену - леди Элеонору, которая предпочитала жить в принадлежащих ему усадьбах Тавистоке или Ревелстоке вблизи Плимптона. Его жена не любила оставаться в Ружмоне, и такое случалось редко, но именно таким исключением её присутствия в резиденции был праздник Рождества Христова.
Когда вошёл коронер, шериф сидел за большим столом у камина, читая пергаментный свиток. Стоящий за его плечом секретарь шептал ему на ухо, указывая на что-то в документе. Ричард, не обращая внимания на приход де Вулфа, взял со стола гусиное перо и нетерпеливо зачеркнул какое-то слово и написал что-то сверху. Джон почувствовал укол зависти к своему шурину, который в юности посещал соборную школу в Уэллсе и выучился грамоте. Секретарь взял исправленный свиток, поклонился и поспешно вышел, оставив своего хозяина наедине с коронером.
«Сегодня с утра не появилось больше мёртвых пребендариев, Джон?»
«Я бы не советовал шутить по этому поводу, Ричард, - серьёзно отчеканил коронер. – Тамошние церковники имеют большую власть». Он придвинул стул к противоположной стороне стола, сел и с негодованием уставился на своего шурина. «В ближайшее время я пойду туда, чтобы провести дознание, хотя не думаю, что это даст результат».
Де Ревелль погладил бородку. «Погибший кажется маловероятным кандидатом на убийство. Ты совершенно уверен, что это не было самоубийство?»
Де Вулф молча застонал от настойчивого желания шерифа объявить произошедшее суицидом. «Сначала сам удавился, а потом схватил себя за собственные руки так, что наставил на них синяков?» - Напомнил он своему шурину.
Шериф молчал. Его мало интересовала эта смерть за исключением того, что он был близким другом епископа Генри Маршала и Томаса де Ботерелиса, регента, работа которого состояла в организации всех соборных услуг. Они хотели бы провести полное расследование этой внезапной смерти одного из своих канонических братьев.
«Вы знаете что-нибудь об этом человеке, Ричард?»
«Ничего вообще. Насколько мне известно, я никогда не видел его живым. Он, кажется, исключительно Божьим человеком. - Он посмотрел на сидящего напротив коронера. – У вас имеются какие-либо идеи, почему он мог быть убит? Если, на самом деле, он не наложил на себя руки».
Коронер пожал плечами. «Пока это известно одному Богу! Кто-нибудь из городской стражи или ваших солдат что-нибудь слышал о прибывших в город на праздник нежелательных оборванцах: изгоях, ворах, разбойниках?
Де Ревелл издевательски засмеялся. «Нежелательных? Половина этого чертова населения Эксетер нежелательна! Просто походите по кабакам или погуляйте ночью в Бретани, если мне не верите!» Бретанью назывался самый бедный городской район, у северо-западной стены у реки, получивший название в честь коренных англичан, которые жили там до того, как саксонцы вторглись в Эксетер. «Но я расспрошу Ральфа Морина, имеются ли у него какие-либо новые данные», - сказал шериф и позвал стражника.
Несколько мгновений спустя комендант Ружмона вошёл в комнату. Это был большой, сильный человек, с обветренным лицом над раздвоенной седой бородой и усами. Какое-то время они обсуждали убийство с этим викингом - как их изображали на рисунках, но комендант не мог ничего предположить. «Обычная шпана в городе имеется, но не те, кто способен задушить почтенного священника. Ведь у него же ничего не было украдено?»
Де Вулф покачал головой: «Он жил скромной жизнью, в отличие от некоторых своих коллег каноников. В его доме не было ничего, что стоило бы украсть».
Де Ревелль встал и беспокойно подошёл к одной из узких бойниц, которые служили также в качестве окон. Он посмотрел вниз на внутренний двор, где два вола тянули через болото большую двухколесную тележку. «Лично я не дам и обрезанного пенни за жизнь некоторых простых старых церковников, но епископ захочет получить ответы, когда вернётся из Глостера через несколько дней».
Морин оттолкнулся от камина, на который опирался, висящий у него на перевязи огромный меч при этом зазвенел от соприкосновения со столом. «Я пошлю сержанта Габриэля с парочкой солдат проверить обстановку - но если ничего не было украдено, то бесполезно делать обычную облаву в тавернах и борделях».
Джон поднялся от своего стула и подошёл к двери: «Когда буду проводить сегодня дознание, поговорю с разными церковниками. А мой проныра писарь попытается для меня выведать, что говорят об этом убийстве на соборной территории и вообще какие там ходят сплетни - он уже кое-что разузнал». При этом коронер многозначительно посмотрел на шерифа, но де Ревелль ни единым жестом не отреагировал на его реплику.
Де Вулф и два его помощника стоял на большой площади у западной части собора, когда толпа выходила после большой праздничной мессы. Матильда пошла на богослужение в церковь Святого Олафа. Джону иногда казалось, что она запала на тамошнего приходского священника, несмотря на то, что это было толстое елейное существо.
После того, как прихожане разошлись со ступенек собора по многочисленным грязным дорожкам соборной территории, вышло духовенство, которое спешило позавтракать. В чёрных мантиях поверх облачения, они направились небольшими группами по своим жилищам. Некоторые пошли к Ряду Каноников, другие - в дома, разбросанные по всему участку. Многие из викариев и второстепенных служек шли к церковной улице на другой стороне улицы Южных ворот, недалеко от излюбленной таверны Вулфа – «Ветка плюща», чья хозяйка, Неста, была его любовницей.
Коронер стоял в ожидании нескольких старших клириков, чтобы допросить их о событиях прошлой ночи. Архидиакон обещал собрать тех каноников, которые лучше других знали Роберта де Хане и доставить их к нему, прежде чем они исчезнут после службы.
«Что можно сказать о дознании?» - Спросил Гвин, чьей обязанностью было собрать присяжным, в число которых надо было включить всех, кто мог бы иметь какую-либо информацию о внезапной смерти каноника.
«Лучше пусть сначала поедят - половина из них уже исчезли, - ответил де Вулф. - Соберём их перед началом следующего богослужения».
Священники и церковные служки собора должны были ежедневно присутствовать не менее чем на семи службах в день, начиная с полуночной заутрени. Самый длинный период, свободный от богослужений, был между поздним утром и обедней.
«Вон там архидиакон, в сопровождении нескольких каноников», - пропищал Томас, быстро осенив себя крёстным знамением при виде такого скопления высших духовных лиц. Несмотря на то, что он был изгнан из священства, секретарь коронера всей душой стремился общаться в этом сообществе в качестве одного из братьев и никогда не упускал возможности быть в их компании и участвовать в их разговорах.
Архидиакон сошёл с широких ступенек, его свободная фигура была окутана в плащ с капюшоном, под которым скрывался богатый стихарь и риза. Когда он направился к коронеру, за ним последовали трое церковников. Впереди выделялся регент собора, Томас де Ботерелис, затем ещё два других каноника, разговаривавших между собой, в которых де Вулф признал Джордана де Брента и Роджера де Лаймзея. Они все являлись жителями ряда домов, где накануне вечером умер каноник.
Джон де Алансон серьёзно приветствовал коронера, как и трое его спутников. «Пойдёмте в Собор, обсудим случившееся вчера. Там мы сможем спокойно поговорить», - предложил он.
Перед тем как они повернулись, чтобы снова войти в собор, де Вулф сказал Гвину, чтобы тот вернулся к Ряду каноников, опросил тамошних слуг и организовал там проведение дознания в два часа после полудня. Затем, кивнул восхищенному Томасу, чтобы тот сопровождал его, последовал за четырьмя священниками внутрь. Огромное помещение было пустым и подавляло своими размерами, в нём летали несколько воробьёв и ворон, которые залетели через отрытые окна, чтобы собрать крошки, оставленные сотнями прихожан, посетивших праздничную мессу.
Архидиакон зашагал к южной стороне здания, где между внешней стеной и большой коробкой хора был проход в основание южной башни. Здесь небольшая дверь выводила к дому главы собора - небольшому двухэтажному деревянному зданию. Уже были планы его перестроить его в камне после того, как епископ согласился отдать часть сада своего дворца.
«Нам лучше зайти в библиотеку на втором этаже, - сказал де Алансон. – Там тихо. И это помещение наиболее подходящее, так как бедный де Хане проводил там большую часть своего времени». Он повёл их через пустую комнату, у стен которой стаяли скамьи, чтобы на них рассаживались церковники во время ежедневных совещаний. В одном углу стояла деревянная лестница, ведущая на верхний этаж, который занимали библиотека и архивы епархии. Они поднялись, чтобы найти тихую комнату, наполовину заполненную столами с толстыми тетрадями, у каждого из которых стоял высокий табурет. Томас де Пейн поспешил услужить, открыв два оконных ставня, чтобы впустить в помещение немного света наряду с холодным восточным ветром. Это позволило им увидеть, что полки вокруг стен забиты стопками сложенных пергаментов и пергаментными свитками, которые также были на столах и даже на полу. На некоторых полках стояли тяжёлые книги, в кожаных переплётах, надежно прикованные к ввинченным в дерево кольцам.
Архидиакон озабочено осмотрел помещение и пробормотал: «Это место требует внимания».
Джордан де Брент вздохнул: «Здесь слишком мало места, брат. Пора его перестроить и расширить. В прошлом году к нам поступило много старых рукописей из приходских церквей Девона, присланных к нам на хранение. Именно с ними работал Роберт де Хане последнее время».
Роджер де Лаймзей кивнул в знак согласия: «Когда мог, я помогал ему, но без упорядоченного хранения это было безнадежной затеей».
Он обвёл рукой беспорядок в комнате. Де Лаймзей был очень худым, почти скелет, с двумя выступающими из-под верхней губы жёлтыми зубами. Торчащие клыки делали несчастного похожим на животное.
«Располагайтесь здесь, где найдёте место», - пригласил Джон де Алансон, расчищая пространство для себя на одном из стульев.
Когда все расселись в неровный круг, с Томасом, который покорно стоял за плечом своего хозяина, де Вулф начал задавать вопросы. В знак уважения к его сану, сначала он обратился к архидиакону. «Сначала нам необходимо выяснить причину смерти вашего кроткого коллеги. Можете ли вы пролить свет на это?
Де Алансон откинул плащ, хотя помещение не обогревалось и в нём было так же холодно, как и снаружи. «Даже после нескольких часов раздумий, мне не удалось вспомнить что-нибудь новое. Давайте спросим кого-то, кто был к нему ближе, если у них имеются какие-либо комментарии.
Он повернул своё благородное аскетическое лицо в Джордану де Бренту, который являл собой полный контраст по отношению к своему собрату канонику Роже де Лаймзею: он был толстенький, с круглым луноподобным лицом, с ободком волос песочного цвета вокруг блестящей лысины. На лице он носил постоянную улыбку блаженного человека, и поэтому было удивительно услышать его глубокий, громкий голос, когда он заговорил.
«Он был по настоящему душевным человеком, посвятившим всего себя изучению нашей любимой церкви. - Де Брент обвёл толстой рукой вокруг библиотеки. – Многие годы он ежедневно проводил тут большую часть времени, когда не присутствовал на богослужениях. Де Хане сортировал и изучал здесь старые записи со всего Девона и Корнуолла.
Де Вулф нетерпеливо заелозил на стуле: «Но почему такого человека могла настигнуть такая ужасная смерть?»
Джордан де Брент пожал широкими плечами и развёл руки: «Один Бог знает, коронер! Но я хочу заметить, что в последнее время его поведение, кажется, несколько поменялось».
Архидиакон склонил к нему своё худое лицо. «В каком смысле, брат Джордан?»
«В течение нескольких последних недель он был – как бы это сказать? - Ну, возбужденный. Обычно же он был до крайности спокоен, мечтательный, созерцательный человек, а все его мысли занимало прошлое».
«Вы знаете причину таких перемен?» - Спросил коронер.
«Нет, я не могу ничего предположить. Но, кажется, накануне первого адвента он очень долго сидел над пергаментами. Когда я проходил мимо его стола, то заметил, что его глаза прямо таки горели».
«Вы главный в этом месте?» - Спросил Джон, поднимая палец, чтобы указать на разложенные вокруг архивы.
«Главный, - это, пожалуй, слишком сильно сказано. Но в течение восьми лет ответственность за сохранность книг и пергаментов, похоже, легла на меня, так как больше поручить это некому».
Архидиакон прервал его «Брат Джордан слишком скромен. Он смотрит за документами епископа и всего собора в качестве архивариуса. Он занимается этой неблагодарной работой, за которую никто не говорит спасибо».
«Имеете ли вы представление относительно того, над чем работал де Хане, какой документ мог так воздействовать на него?»
Де Брент поднял руку, чтобы погладить несуществующие волосы на своей блестящей красной макушке. «Я могу только предположить, что он нашёл какую-то интересную историю в старых свитках, которые он изучал. Он написал несколько трактатов по истории старых саксонских церквей, так что я подозреваю, что он сделал какое-то новое открытие.
Де Вулф ещё раз оглядел забитую пергаментами комнату: «И у вас нет ни малейшего представления, какой именно документ так повлиял на него?»
Де Брент посмотрел на Роджера де Лаймзея. Изможденный каноник отреагировал без энтузиазма, он сказал: «Мы могли бы посмотреть его пергаменты, я полагаю. Он всегда сидел вот за этим столом». Он указал на стол в дальнем углу, заваленный свитками пергаментов и отдельными листами.
«На это нам понадобится день или два, - заметил румяный де Брент. - Его главным образом интересовало, как на месте саксонских церквей возникли ранние нормандские приходы и кого назначали ими руководить». Он довольно насторожено оглядел присутствующих, но потом успокоился, так как удостоверился, что саксов в комнате нет.
Коронер нахмурился в связи с отсутствием прогресса в деле. Затем, с почтением в голосе, заговорил Томас. «Я мог бы изучить все эти документы, чтобы определить, могут ли они дать какой-либо ключ к этому вопросу - или помочь каноникам разобраться с ними», - опасаясь, что в своем увлечении мог опередить чьё-то желание, сказал он осторожно
Прежде, чем они смогли что-либо ответить на его предложение, в первый раз заговорил регент. У Томаса де Ботерелиса было круглое лицо, с нездоровым восковым отливом, в котором выделялись маленькие, холодные глаза. «Я хотел бы кое-что добавить, хотя не уверен, что это может быть полезно. Я не стал говорить раньше, так как речь идет о исповеди – но бедный де Хане сейчас мёртв и, я полагаю, никакого вреда от сказанного на исповеди не будет».
Пять пар глаз повернулись в его сторону, он сидел верхом на стуле, будто на лошади, а его риза свисала на пол с обоих боков.
«Осторожно, брат, исповедь является чувствительным вопросом нашей веры», - предупредил архидиакон.
Регент покачал головой: «Это не то, что де Хане хотел скрыть, - и это может иметь хотя бы незначительное отношение к этому делу. Несколько недель назад, я не могу точно припомнить, Роберт де Хане пришел ко мне после службы исповедаться, так как я был его духовником».
Джон де Алансон вмешался, чтобы объяснить коронеру: «Каждый из нас - даже сам епископ – выбирает собрата священника, чтобы ему исповедоваться. Часто мы взаимно каемся друг другу в грехах и даём отпущение».
Де Вулф подумал, что это удобно, но был доволен, что не любивший церковников Гвин не слышал этого.
Регент продолжил свой рассказ: «Мы, как обычно, встали на колени перед алтарем святого Ричарда и Святой Радегунды в западной части собора. Он признался в нескольких незначительных грехах, которые не касаются нас, но потом признался в ...»
«Осторожнее, Томас!», - снова предостерёг архидиакон, обеспокоенный, чтобы не была нарушена тайна исповеди.
По своей обычной привычке, секретарь коронера резко перекрестился в ожидании какого-то ужасного откровения, но ничего подобного не последовало.
«Де Хане сказал, что он виновен в жадности и тщеславии, но что он видит причину своих греховных мыслей в том, что его действия направлены на прославление Бога через Его Церковь в Эксетере. - Де Ботерелис резко остановился. - То есть всё, что он хотел, заключалось в том, чтобы наша церковь была богатой, так как лично для себя де Хане никогда ничего не хотел».
На мгновение в помещение повисла тишина. Наконец, де Вулф спросил: «И он не сказал ничего более конкретного о том, что он имел в виду?».
«Нет, он отказался вдаваться в подробности, сказав, что скоро всё будет ясно. Но бывает, что во время исповеди люди говорят странные вещи».
Архидиакон поднял голову, глядя на покрытые паутиной балки крыши, но потом перевёл взгляд своих светлых серых глаз на коронера. «Есть ещё один интересный маленький факт, который вписывается в эту головоломку», - сказал он.
Остальные застыли в ожидании.
«Неделю назад я обсуждал наши финансы с казначеем, Джон, чтобы рассчитать наши доходы и расходы в новом году, который вот-вот начнется. Среди прочих вопросов, он сказал, что один из наших каноников обещал поступление весьма существенной суммы из непонятного источника. Я не стал уточнять, на какое именно пожертвование рассчитывал он, так как бывает, что более богатые наши братья делают такие пожертвования - но это может быть связано с обещанием де Хане своему духовнику».
Коронер считал все эти разговоры о богатствах каноника слишком расплывчатыми, чтобы быть полезными, но в настоящий момент это было всё, что он знал о покойнике. «Так вы думаете, что Роберт де Хане имел некоторые скрытые богатства, несмотря на свой внешне скромный стиль жизни, и что он мог быть убит с целью грабежа?» - Предположил он.
Де Ботерелис покачал пухлым лицом: «Когда он признался мне таким неопределенным образом, дело, казалось, будущего, что он стремился передать то, что должно было прийти к нему, а не то, чем он уже обладал».
Снова сидевшие на высоких стульях присутствующие вдумчиво замолчали, пока глубокий голос Джордана де Брента не нарушил тишину. «Один простой вопрос, - сказал архивариус. - Наш брат Роберт редко покидал соборную территорию. Он был либо на богослужениях в соборе или дома, или здесь, в библиотеке. Тем не менее, в последние три недели он несколько раз исчезал на целый день на своём пони и возвращался в сумерках с забрызганными грязью ногами».
«Вы говорите, это было необычно?» - Спросил де Вулф, который провёл половину своей жизни в седле.
«Да, это так - он долгие годы до этого никуда не отлучался. Я понятия не имею, куда он ездил, он просто сказал мне, что не был здесь, в библиотеке несколько дней. На его месте в хоре, должно быть, стоял кто-то из слуг. Они могут знать, куда он ездил».
Оказалось, что этот небольшой штрих исчерпал скудный запас сведений о конце каноника де Хане, которыми обладали присутствующие. После де Вулф договорился с Джорданом де Брентом, что после обеда Томас просмотрит рукописи, с которыми работал де Хане. Потом коронер и его секретарь пошли к дому, где умер каноник. В нём царила атмосфера печали, которая не соответствовала празднику рождения Христа. Тело по-прежнему лежало на кровати, так как коронеру ещё предстояло провести дознание. После этого оно будет перенесено в собор и уложено на почётном месте перед высоким алтарем.
Гвин обосновался на кухне, расположенной под навесом в выступающей в сад узкой пристройке к задней части дома. Большинство домов каноников, первоначально деревянные, были перестроены в камне. Это были длинные, узкие жилища, с одним широким залом, сзади которого размешались несколько маленьких спален, а также различные уголки и закоулки для проживающих гостей и размещения помощников священника. Немногие слуги спали либо в проходах, либо в лачугах в саду. В нём был сарай для инвентаря, а также прачечная и уборная, в которой было найдено тело.
С помощником коронера было два слуги покойного каноника, а также молодой помощник и викарий, который замещал де Хане на некоторых ежедневных службах. Все они с беспокойством посмотрели на смуглого коронера, когда он вошёл в кухню.
Гвин поднял своё огромное тело с угла стола, на котором он сидел. «Кажется, никто не может пролить свет на это дело, коронер», - проворчал он, по привычке энергично почесывая промежность.
Чёрные брови де Вулфа сдвинулись к переносице: «Я слышал, что каноник совершал некоторые непривычные поездки на пони из Эксетера в последние несколько недель. Кто-нибудь из вас ездил вместе с ним?»
Один из слуг, молодой человек по имени Дэвид, с распирающими рукава туники мышцами, вышел вперёд: «Я седлал для него пони, сэр, и предложил поехать с ним, но каноник заявил, что отправится в одиночку».
«Было ли это необычно?»
«Для него было необычно, чтобы поехать вообще куда-нибудь, коронер», - ответил Дэвид, который казался слишком ярким и умным, чтобы быть непритязательным дворовым слугой.
Тогда, не желая оставаться в стороне от разговора, его старший коллега заявил: «Хотя у нас в конюшне имеются две хороших лошади и пони, их очень редко использовали. Их копыта нужно было обрезать из-за отсутствия износа на дороге».
«Имеете ли вы представление о том, куда он ездил?» - Спросил де Вулф.
«Это не могло быть очень далеко, - сказал Дэвид. - Каноник, упокой Бог его душу, был робким наездником, пони, как правило, с ним шёл шагом и он редко переходил на рысь. В этих поездках он никогда не выезжал до девятого часа утра, и возвращался прежде ранних зимних сумерек, когда закрываются городские ворота».
Джон посмотрел на своего телохранителя: «Гвин, какое расстояние осилит медленный пони за это время?»
Корнуоллец потянул за концы свои мохнатые усы: «Не далеко - возможно, к краю Дартмура или вниз, к Эксмуту, и обратно, я думаю. Зависит от того, как долго он занимался своими делами там, куда ездил».
Коронер повернулся к крепкому молодому конюху. «Ты знаешь, в какую сторону он ехал?»
Дэвид пожал плечами: «Только один раз из трёх случаев я видел, как он покидает город, сэр. Я покупал рыбу на перекрёстке, и видел, что он спускается вниз по склону в сторону Западных ворот».
Де Вулф произвёл своё обычное горловое хрипение. «Этот маршрут мог бы привести его к половине Девона. Вы точно не знаете, куда он ездил и что делал»? – Настаивал он, обводя глазами присутствующих, которые печально мотали головами.
«Он всегда брал свиток пергамента в свою седельную сумку, - наконец, нерешительно сказал молодой человек. - И хотя пони возвращался довольно чистым, сапоги каноника и подол его мантии были облеплены красной глиной, и я должен был чистить их».
«Значит, он должен был ходить куда-нибудь подальше от своего пони», - предположил Томас. Это очевидное умозаключение вызвало у Гвина кривую улыбку.
Как и в случае встречи с канониками, дальнейшие вопросы не дали полезной информации, и коронер заспешил. «Теперь давайте ещё раз посмотрим на месте его гибели при дневном свете», - приказал он. Он вывел группу из кухни во двор, где под ногами сновали куры и утки. Вонь отхожего места при дневном свете не уменьшилась, но де Вулф, не обращая на неё внимания, поднялся по грубым ступеням и распахнул покосившуюся дверь. Остатки пояса-шнура всё ещё свисали с потолочной балки, слегка покачиваясь на холодном ветру.
Взгляд коронера обратился к краю доски, образовавшей сиденье отхожего места, изношенное несколькими поколениями канонических ягодиц. «Тут нет ни царапин, ни грязи, Гвин, - заметил он. - Если бы он повесился сам, ему пришлось бы встать тут, чтобы привязать верёвку за балку, а затем запустить себя в вечность». Джон повернулся и потащил Томаса вперёд. «Встань там и посмотри, сможешь ли ты достать до балок крыши».
Когда, хромой клерк неловко карабкался на сиденье, Гвин схватил его за ногу и сделал вид, что толкает его вниз, через одно из двух отверстий в зловонную яму. Секретарь в ужасе вскрикнул и попытался ударить его в лицо.
«Ради бога, остановитесь, вы, пара дураков!» - Рассердился де Вулф.
«Маленький карлик слишком мал, чтобы достать до балки», - сказал Гвин.
«Каноник был немного выше его, поэтому слегка приподними его», - отрезал коронер.
С усмешкой, корнуоллец схватил писаря за талию и приподнял на несколько дюймов. «Ну, как?» - Спросил он.
«Можешь теперь достать узел?» - Спросил де Вулф.
Томас замахал руками в воздухе, но они значительно не доставали до узла, привязанного за стропила, которые поддерживали соломенный навес.
«Ну, как, он достаёт до балки?» - Снова спросил Гвин.
Джон отступил в дверной проём, чтобы сравнить высоту, на которую Гвин приподнял Томаса, с ростом покойного каноника. «Нет, он никак не мог дотянуться до стропил и привязал там верёвку. Это сделал гораздо более высокий человек, встав на сиденье».
Он жестом приказал Гвину поставить Томаса на ноги, и его помощник снова поддался искушению скинуть того в отхожую яму.
«Прекращай дурачиться, - рявкнул де Вулф, и повернулся лицом к горстке слуг и священников, которые тихо стояли у ступеней уборной. - Кто-нибудь из вас видел здесь прошлой ночью что-нибудь необычное? Каких-либо незнакомцев во дворе или в доме?»
В ответ он услышал разноголосые отказы. Затем заговорил старый дворецкий: «Большинство служащих после мессы либо были в своих домах, либо ушли праздновать в таверны, а священники были либо в соборе, либо в гостях друг у друга».
«И кто угодно мог пройти в этот двор через боковой проход, - добавил викарий, бледный молодой человек с заячьей губой. – Отсюда можно пройти в дом через заднюю дверь».
Де Вулф задумчиво походил по двору, но не смог придумать новых вопросов и произнёс: «Итак, дознание будет проводиться здесь, на втором часу дня. Все вы должны присутствовать». Затем он пошёл вверх по боковой дорожке, что вела к его дому, где предстояла конфронтация с его собственной женой.
Однако, когда он добрался до дома в переулке Мартина, там была только одна Мэри. «Хозяйка ушла на службу в церковь святого Олафа, - лукаво сообщила она ему, - со своим кузеном с Передней улицы». И добавила, пригрозив ему пальцем: «Вы всё ещё в опале. Прошлая ночь обернулась очень большим разочарованием для неё».
Де Вулф фыркнул с отвращением. «Чёртова женщина! Вечеринка была почти закончена - и только я и архидиакон оставили их».
«Для хозяйки много не нужно, чтобы обидеться, - глубокомысленно заметила Мэри. - Итак, мастер Джон, вы хотите, чтобы я принесла покушать?»
Де Вулф снова взял свой плащ. «Нет, дорогая Мэри, перед дознанием я спущусь к «Ветке плюща» и перекушу там».
Когда он вышел, разбитная горничная пробормотала себе под нос. «Я готова поспорить, вы надеетесь получить больше, чем просто перекусить в «Ветке плюща», мой мальчик!»
Любимая таверна Джона, принадлежавшая его любовнице, была построена на пустом участке земли, и сейчас с обеих сторон не было других домов. Именно поэтому небольшой переулок, что соединял улицу Стипкот Хилл, в верхней части города, с Церковной улицей, в нижней его части города, получил название Пустого. Гостиница представляла собой квадратное здание с глинобитными стенами и соломенной крышей.
Джон распахнул дверь, и, пригнувшись под низкой перекладиной, вошёл в шумный зал, пропитанный запахами эля, сидра и дыма. В большом каменном очаге без дымохода пылал огонь, но отверстие в соломенной крыше позволяло дыму уходить наружу между балками, что поддерживали верхний, мансардный этаж. По случаю Рождества зал был полон мужчинами, желавшими выпить по этому поводу, также здесь было и несколько женщин.
Обычное место коронера за маленьким столиком возле очага было занято, но как только его увидел своим одним глазом старый Эдвин, следивший тут за порядком, то бесцеремонно поднял со скамейки двух молодых парней и приглашающее помахал де Вулфу. «Доброе утро, капитан, я расскажу её светлости, что ты здесь». Эдвин знал коронера ещё по ирландской кампании, где сам потерял глаз, а также большую часть стопы. Старый лучник всегда называл де Вулфа по его воинскому званию, чтобы подчеркнуть исключительность людей, принадлежавших к военному братству, к которому принадлежал и сам.
Коронер сбросил свой плащ из волчьих шкур и повесил его за столом, как занавеску на врытый в земляной пол плетень из акаций, который разделял столы в зале. Через полминуты Эдвин, прихрамывая, вернулся и поставил перед де Вулфом кварту эля. «Она уже идёт, капитан. Хотите немного перекусить?»
«Да, сержант, и довольно сильно. Я мог бы съесть твою старую ногу, если бы она у тебя ещё была!»
Старик довольно захихикал, сверкнув своим выбитым глазом, а потом отправился на кухню.
Отхлебывая тёплое пиво, довольный Джон смотрел на толпу. Кивком он приветствовал находившихся здесь знакомых, которые прекрасно знали о его близости с хозяйкой «Ветки плюща». Многие из них были простыми мещанами всех мастей, от кожевников до валяльщиков шерсти, от мясников до жестянщиков. Было несколько солдат из замка, а также торговцев Эксетера. Присутствующие женщины были либо любовницами мужчин, с которыми они сидели, но ни в коем случае не их жёнами, либо шлюхами, которым в праздники приходилось работать гораздо больше, чем в остальные дни.
Он услышал высокий голос Несты, кричащей что-то горничным или кухаркам где-то в задней части большой комнаты, где Эдвин сейчас наливал в кружки эль и сидр из бочонков у стены. Сегодня торговля шла бойко, и глиняные кружки мылись чисто символически в чане с грязной водой, прежде чем он снова наливал в них напитки.
Здесь царила атмосфера, которую любил Джон, несмотря на то, что сам был довольно угрюмым. Он чувствовал себя счастливым в компании мужчин, несмотря на свою любовь к женским прелестям. После нескольких кружек эля, когда у него развязывался язык, он любил рассказывать истории о прошлых кампаниях, заграничных походах и послушать последние сплетни о скандалах в Винчестере или Лондоне. Возможность посидеть у тёплого огня в переполненном кабаке и ощущать окружающую его жизненную суету, обменяться приветствиями со старыми знакомыми, являлось утешением после бесплодных часов молчания или попрёков супруги, которые он был вынужден терпеть у себя дома, в переулке Мартина. Его мысли об этом были внезапно прерваны приятным образом. Присевшее на лавку тёплое тело прижалась к нему и прикоснулось мягкой рукой. «Как сегодня дела у моего любимого стража закона? Я слышала, ты был ночью в соборе». Практически не выходящая с постоялого двора хозяйка «Ветки плюща» имела весьма разветвлённую разведку. Всё, что случалось в Эксетере, уже через несколько минут было известно в таверне.
Джон де Вулф смотрел на неё сверху вниз с несвойственной для него улыбкой радости и любви. Он видел перед собой валлийку двадцати восьми лет, с тёмно-рыжими волосами, с сердцевидным лицом, высоким лбом и вздернутым носиком. Чуть ниже среднего роста, пышная Неста обладала тонкой талией и грудью, которая была объектом мечтаний многих мужчин в городе. «Ты лучшее, что я видел до сих пор сегодня, милая женщина, - сказал он, с притворной галантностью.
Рыжеволосая изобразила обиду: «Так как ты провёл время с трупом повешенного пребендария, то это сомнительный комплимент, сэр!»
Он сжал её бёдра своими большими руками. «Если ты так много знаешь о моё деле, дорогая, может быть, ты хочешь мне рассказать, кто виновен в этом?»
Она перегнулась через его руку, чтобы сделать глоток из своей кружки, используя возможность прижаться к нему грудью. «Дай мне несколько подсказок, и я узнаю это за тебя, Джон. Но что ещё происходило с тобой вчера?
Он вздохнул и погладил её плечи: «Я снова попал в немилость к Матильде». И рассказал ей, что случилось ночью во время устроенного женой приёма.
Но слов сочувствия милой хозяйки он не дождался. «Бедная женщина! Вот уж несчастье иметь такого мужа, как ты! Если бы ты покинул застолье у меня, то я бы вырвала тебе глаза. А потом не пускала тебя в постель в течение месяца!» - Сказала она наполовину шутя, потому что, хотя сама не испытывала никакой особой симпатии к Матильде, Неста знала, что в семейных разладах коронера виноваты оба супруга, и что Джон мог быть столь же неловким и упрямым, как мул.
Он улыбнулся, когда одна из служанок принесла для него поднос с едой. «Если бы Матильда в течение месяца не пускала меня к себе в постель, то я был бы лишён только возможности слышать её храп - ибо никакой другой деятельности на нашей постели не происходит».
Неста ткнула его в бок с притворным возмущением. «Прекрасная попытка! Ты не смог бы придержать свою сорочку внизу, даже если был бы в постели с бородатой Люси!» - Сказала валлийка, вспомнив живущую у реки отвратительную каргу, что слыла ведьмой. И всё же, Неста в душе была рада узнать от него, что он бережёт свои мужские силы для нее. - Ешь пока не остыло, сэр коронер, и прекрати говорить всякие глупости».
Когда де Вулф приступил к аппетитному блюду, а кухня «Ветки плюща» заслуженно считалась лучшей среди всех таверн в Эксетере, Несту позвали во двор уладить спор между поваром и одной из служанок. С помощью собственного кинжала и пальцев рук, Джон переложил зажаренный вместе с луком мясной рулет с подноса на чистую дощечку, что использовалась как тарелка. С удовольствием поглощая мясо и намазывая масло на краюху пшеничного хлеба, он чувствовал, как приятное чувство сытости и довольства распространяется по телу, хотя мысли о смерти каноника оставалась в глубине его сознания.
Как только он вылил в рот остатки эля из кружки, вернулась Неста и поставила перед ним новую кварту. «Расскажи мне об этом бедном человеке в Ряду каноников», - потребовала она. Несмотря на то, что она владела чудовищным количеством информации и сплетен о всём, что происходило в Эксетере, он знал, что она была из тех, немногих людей в маленьком городе, где все считали своим долгом совать нос в дела соседа, с которыми можно безбоязненно поделиться чем-то конфиденциальным и рассказанное им не уйдёт дальше их ушей.
Он сказал ей, что мало узнал о смерти Роберта де Хане и об отсутствии каких-либо видимых мотивов. Он говорил на валлийском языке, так как это был язык, на котором в детстве говорила с ним его мать. С Гвином они также могли говорить на валлийском, который мало чем отличался от родного корнуоллского языка помощника и оруженосца Вулфа.
«Зачем же убили этого безобидного старика?» - С сочувствием к слабым и беззащитным сказала Неста. – Если у него нечего было украсть».
Де Вулф сделал большой глоток из своей кружки. «Был разговор о возможном поступлении к нему богатств, которые он хотел как-то получить и передать церкви, но у него самого не было ничего ценного.
Её карие глаза изучали сидящего рядом с ней странного человека: он не был красив, с длинным костлявым лицом и кривым носом, но он был высоким, жилистым настоящим мужчиной. Обычно ворчливый и грубый, он мог быть любящим и нежным, и к её большой великой радости она знала, что его длинное тело было безотказной машиной по части придания им взаимного удовольствия в постели.
Она знала его уже шесть лет, с тех пор как её покойный муж, вернувшийся из похода солдат Грифит, на накопленные деньги из своей военной добычи купил в Эксетере постоялый двор «Ветка плюща». Джон был в нескольких кампаниях вместе с Грифитом и знал его, как мастера длинного лука, и потому регулярно захаживал в этот кабак. Когда же через два года Грифит умер от скоротечной лихорадки, и Неста осталась с гостиницей и значительными долгами, де Вулф одолжил ей деньги и оказывал помощь в ведении предприятия, пока оно, благодаря тяжёлому труду хозяйки, не стало приносить доход. Тогда их дружба переросла в страсть, но она всегда хорошо понимала, что не имеет шансов выйти за него замуж: было немыслимо, чтобы норманнский рыцарь оставил свою жену - особенно такую, как де Ревелль - для простой хозяйки пивной. Неста также знал, что у него были другие женщины в графстве, ей это не нравилось, но относилась она к этому философски, и была довольна тем, что имела, и верила, что он её любит.
Она молчала достаточно долго, чтобы заставить его посмотреть на неё и подарить ей одну из своих редких улыбок. «Моя сладкая, ты знаешь, всё, что творится в этом городе. Появились ли последнее время какие-либо новые разговоры?»
Она сделала вид, что дуется на отсутствие в его словах к ней романтики. «Коронер Джон, ты видишь во мне только шпиона? Значить мне больше не нужно согревать твою постель? Хотя, кажется, это моя кровать, которую ты постоянно пытаешься сломать».
Он положил руку на её пухлые бедра и погладил через зелёную шерстяную рубаху, что она носила под белым льняным фартуком. «Моя любовь, к сожалению, у меня не будет сегодня времени, чтобы согреть постель. Скоро Гвин соберёт присяжных и мне надо будет провести дознание. Но я задал вопрос, чтобы ваш чувствительный - и очень симпатичный - носик учуял какие-либо козни, что могут иметь отношение к этому убийству. Похоже, что эта дело рук того, кто знал, что делал, в том числе попытался представить это убийство как суицид».
Валлийка посерьёзнела. «Относительно мёртвого каноника я точно ничего не знаю, Джон. Но последние несколько дней, даже месяц или два в воздухе витает что-то странное».
«Что ты имеешь в виду - странное?»
«Некоторые посетители из города и другим мест, как-то странно себя ведут. Идущие на восток из Корнуолла, и на запад из Саутгемптона и Лондона, а также корабельщики из Нормандии и Бретани. Я слушаю всю их болтовню и уверена – многих из них нанял кто-то здешний, причём кто-то один, а не несколько».
«На что ты намекаешь?»
«В последнее время было много тихих разговоров, которые прекращаются, когда кто-то из обслуги подходит к их столу. И ещё: это всё больше военные, рыцари, оруженосцы и несколько наемников, которые готовы продать свой меч за несколько марок».
«Как ты можете знать, если не слышала, что они говорят?» - Возразил он.
Неста вплеснула руками. «Просто женский инстинкт - или, может быть, инстинкт трактирщицы. Это не касается торговцев и работяг, а только более солидных посетителей, особенно тех, у кого под столом лязгает меч. Даже старый Эдвин заметил это, он говорил, что попытался подслушать разговор постояльцев, но несколько раз был предупреждён».
«Кем, например?» - Заинтересовался коронер.
«Была компания наёмников, безработных оруженосцев, которые останавливались у нас. Они шли в Плимут или восточные порты, желая наняться на войну во Франции или даже к баронам по эту сторону канала. Один угрожал отрезать Эдвину уши, если тот будет торчать у их стола».
Де Вулф задумался, его чёрные брови сдвинулись к переносице. «Это интересно, хотя и по другой причине, чем наш покойного каноник, - пробормотал он. - Держи уши открытыми, Неста, любовь моя, возможно, это вернулась старая проблема, от которой страдает Англия».
Комментариев нет:
Отправить комментарий