«КОСТИ КОРОЛЯ АРТУРА» - АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

 АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

Лондон, 1606 год

Я никогда раньше не видел королевских животных в Тауэре. Возможно, мне не хватало любопытства, чтобы посмотреть на львов и львиц, или на тигра и дикобраза, или на волка и орла. Или, может быть, я не хотел платить три пенни за вход, что в три раза превышало стоимость стоячего места в нашем собственном театре «Глобус». Или же просто, как и многие жители нашего великого города, я не мог заставить себя отвлечься от собственных дел, чтобы осмотреть его достопримечательности. Предоставьте это приезжим.

Теперь, оказавшись здесь, помимо своей воли, я не мог видеть зверей, но слышал и чувствовал их запах. Я находился в одном из отсеков Львиной башни, предназначенном для животных. Скорее пещера или камера, чем комната, от неё исходил отвратительный запах. В соседней камере лежало тело, не животного, а человека, предположительно убитого. Тело, которое я узнал. Точно так же и мужчина, стоявший, сгорбившийся в углу, обхватив голову руками. По обе стороны от него стояли стражники, чья обычная работа заключалась в охране львов и тигра, но теперь они, с дубинками в руках, наблюдали за убийцей. Но, похоже, сгорбленный мужчина и не собирается сбежать. Вместо этого он посмотрел на меня и сказал:

- Я этого не делал, Ник. Клянусь, я — невиновен.

I

Это был первый раз, когда я застукал Вильяма Шекспира за работой над одной из своих пьес. Почему я говорю «застукал», не знаю, ведь это выставляет Вильяма Шекспира как преступника. Но он всегда скрывал свою работу и очень неохотно о ней говорил. Поэтому его просьба зайти к нему в квартиру на Сильвер-стрит стала для меня неожиданностью. Это было его логово, его личное пространство.
Шекспир сидел за столом у открытого окна. Рассеянно оглядевшись, чтобы увидеть, кто стоит в дверях, и едва заметно кивнув, он сказал:

- Ах, Ник, я всего лишь… сам…
Я так и не понял, что мне нужно было сделать, потому что вместо того, чтобы сказать мне, Вильямс сделал неопределённый взмах пером и снова приложился к листу перед собой. Не было слышно ничего, кроме пения птиц в саду внизу – окно было открыто; стояло солнечное майское утро – и тихого скрежета пера по бумаге.
Признаюсь, мне было интересно увидеть Вильяма Шекспира за работой. Возможно, и привилегированно, ведь к тому времени Вильяма Шекспира считали лучшим драматургом Лондона, и не только мы, актёры театра «Глобус». Я слышал, что он писал очень бегло, редко останавливаясь, чтобы подправить или зачеркнуть строчку, и, судя по тому, что я увидел сейчас, это было правдой. Его перо двигалось с размеренностью портновской иглы. Не желая подглядывать или нависать над ним, я взял книгу из стопки на столе и пролистал страницы. Это был перевод с латыни «Жизнеописаний» Плутарха, и мой взгляд упал на описание убийства Юлия Цезаря в Сенате. Несколькими годами ранее Шекспир написал пьесу о смерти Цезаря от рук Брута и остальных заговорщиков.
Я настолько увлёкся чтением, что не заметил, как Вильям отложил перо и повернулся ко мне.

- Что ты читаешь? — спросил он. - Плутарха, что ли?
- Смерть Цезаря. Как Юлий падает к подножию статуи Помпея с двадцатью тремя ножевыми ранениями. Думаешь, их считали?
- Кто-то мог это сделать.
- Или это просто выдумали, — сказал я.

- Двадцать три ножевых ранения — вполне правдоподобное число, — сказал Шекспир. — И оно настолько размывает вину за убийство, что никто не может точно сказать, кто нанёс смертельный удар. Нет, сейчас моя тема — дело Британии.
Должно быть, я выглядел озадаченным, потому что Шекспир сказал:

- Артур, король Британии.
- О, он.
- Да, он. А также Мерлин, королева Гвиневра, Мордред и рыцари Круглого стола. Истории о них известны как дело Британии. Вы можете прочитать об этом у Томаса Мэлори. Это хорошая тема, потому что король — я имею в виду нашего короля Якова — интересуется Артуром.
Это была правда. При восшествии на престол Яков хотел, чтобы его называли королём Великобритании и чтобы его, как, возможно, Артура, воспринимали как монарха, охватывающего весь наш остров. Поэтому Шекспир, как всегда, проявил дальновидность, выбрав тему, которая понравилась бы нашему новому правителю.
Тут Шекспир потянулся за предметом на дальнем конце стола, и я подумал, что он собирается дать мне другую книгу. Но когда он жестом пригласил меня взять её, я с удивлением и даже беспокойством увидел, что это кость. Длинная кость, человеческая, как я предположил, часть конечности. Я повертел её в руках, словно где-то на ней что-то указывало на личность владельца.
- Вы знаете, чья она? — спросил я, возвращая предмет. Возможно, глупый вопрос, но я просто хотел сказать что-то другое. Я заметил, что Вильям Шекспир обращался с костью осторожнее, чем я, почтительно держа её в руках, прежде чем вернуть на стол.
- Может быть, я знаю, чья она. Но я забыл о хороших манерах, Ник. Устраивайся поудобнее в кресле, а я принесу нам обоим что-нибудь освежиться. - Он налил мне щедрый стакан вина, налил и себе и вернулся к столу. Его собственный стул выглядел менее удобным, чем тот, на котором сидел я, но больше в комнате сесть было негде. Наступила тишина. Комната, которую снимал Шекспир, находилась в задней части дома, вдали от шума Сильвер-стрит. Я подумал, не попросил ли он у своего хозяина тихую комнату для работы. Я огляделся. У стены напротив окна стояла кровать с балдахином и задернутыми шторами. Камин с резными фигурами на каминной полке занимал ту сторону комнаты между кроватью и окном. Это было место получше, чем мои собственные апартаменты к югу от реки, но не намного лучше.
- Мой брат обнаружил эту кость, — внезапно сказал Шекспир. - Эдмунд дал мне её.
- Вы никогда раньше не упоминали Эдмунда, — сказал я. На самом деле, не думаю, что Шекспир вообще упоминал о каких-либо братьях и сёстрах в моём присутствии. Я знал лишь то, что он был женат на женщине по имени Энн, которая осталась в Стратфорде-на-Эйвоне, и что у него было несколько взрослых детей, которые могли быть где угодно. Шекспир был замкнутым человеком.

- Эдмунд — мой младший брат. Он моложе тебя, Ник. Он был поздним расцветом в жизни моих родителей.
Вильям Шекспир мгновение отвёл взгляд в сторону открытой створки. Я не мог понять, что у него в голове, но ирония, с которой он упомянул «поздний расцвет», говорила о том, что он был не слишком высокого мнения об этом брате. Так оно и оказалось.
- Я знаю Эдмунда… не очень хорошо. Вскоре после его рождения я женился, а потом… уехал из родных мест и в конце концов оказался в Лондоне, — сказал Шекспир. Необычно для него, он подбирал слова, словно не был уверен, сколько всего рассказать. - Но я знаю, что Эдмунд был мучением для моей матери и моего покойного отца, упокой Господь его душу, хотя мне он никогда не доставлял хлопот. В Стратфорде он имел репутацию повесы. Теперь он захотел последовать моему примеру, которому уж более двадцати лет, и прибыл в этот город.
- И стал актёром?
- Да.
- Актёром с нами? С королевскими слугами?
- Боюсь, что да.
- Разве это так плохо, Вильям? Хотеть быть актёром в нашей труппе?
- Это плохо для Эдмунда. У него нет, э-э, дисциплины, чтобы быть актёром где угодно.
Учитывая, как вели себя большинство актеров, по крайней мере, в молодости, я подумал, что это странное замечание. Да, нужна дисциплина, чтобы выучить роль, и, если к тебе не относились снисходительно, нужна дисциплина, чтобы не переигрывать и не валять дурака на сцене (не столько потому, что это не понравится публике, сколько из-за реакции товарищей). Но за пределами театра можно было пить, ругаться и заниматься блудом в рамках дозволенного.
- Понимаю, о чем ты думаешь, Ник, — сказал Шекспир. - Зачем молодому актёру дисциплина, кроме как учить реплики и так далее?
Я кивнул. Он прочитал мои мысли. Возможно, это было не так уж сложно.
- Ты в детстве пинал мяч, Ник? Мяч из свиного пузыря, надутый?
Я снова кивнул.
- Они могут выдержать множество ударов, эти пузыри; они прочные, но внутри полые. Любой мужчина, желающий стать актёром, должен обладать хоть какой-то силой этого свиного пузыря. Он должен быть достаточно энергичным, чтобы произносить реплики, но при этом достаточно крепким снаружи, чтобы выдерживать удары судьбы. Я имею в виду те удары, которые свойственны нашему ремеслу: насмехающаяся публика, закрытый из-за чумы театр, сломанная лодыжка во время боя на мечах на сцене.

- Актёры тоже пустышки, — сказал я, подхватывая дух аналогии Шекспира, — потому что их можно наполнить чужими словами и помыслами.
- Да, мы обычные люди — и не люди тоже.
И тут Вильям Шекспир рассмеялся, словно упрекая себя за столь высокопарные слова.

- У моего брата Эдмунда нет этой свинской стойкости. Если он разочарован или расстроен, он бросится в бой с кулаками или пойдёт топить своё горе в ближайшей таверне. Если кто-то из партеров оскорбит его, он, вероятно, возмутиться и даст тому затрещину. Это плохо для дела. Не говоря уже о том, что это плохо для Эдмунда. Он кончит в тюрьме.
Ничего из этого не звучало достаточно, чтобы помешать Эдмунду попытаться сделать себе имя на сцене. Недисциплинированные, импульсивные актёры уже встречались. Некоторые из них даже отбывали тюремный срок.

- Ты можешь отговорить брата от карьеры актёра?
- Что бы я ни сказал, это лишь укрепит его решимость.
- Тогда кто-нибудь из других акционеров «Глобуса» наверняка может ему отказать? Тебе не нужно в этом участвовать.

- Эдмунд это сразу поймёт. Он поймёт, что решение было моим. Это было бы трусостью, и, кроме того, в семье есть обязательства, которые необходимо признавать. Нет, единственный выход — дать Эдмунду самому понять, что сцена не для него. На это потребуется время. Нам придётся идти ему навстречу, давая небольшие роли, как любому начинающему актёру.
- Я начинал послом в «Гамлете», — сказал я. — Я был послом из Англии, прибывшим в конце действия.
- Я хорошо помню твоего посла, — сказал Шекспир, и я надеялся, что он скажет именно это. Но он меня смягчил, потому что его следующие слова были: - Я хотел бы, чтобы ты бережно присматривал за моим братом, Ник. Присматривай за ним за кулисами, проводи его в таверну и… в другие места, если понадобится.

— Почему я?

— Потому что я тебе доверяю и не могу придумать, к кому ещё обратиться в нашей труппе. Ты старше Эдмунда и у тебя умная голова на плечах.

Не помню, что меня раньше называли умным, уж точно не Вильям Шекспир, так что это было приятно. Но, должно быть, я не выглядел уверенно, потому что он продолжил:

— Ты недавно приехал из деревни и на собственном горьком опыте узнал об этом городе и его ловушках. Эдмунд так же легко поддаётся влиянию, как и большинство новичков, но он может принять твой совет или предостережение, которые он отвергнет от меня. Я не имею в виду, что ты должен нести ответственность, если дела, э-э, пойдут плохо. Если Эдмунд решит тебя игнорировать, пусть так и будет. Но, по крайней мере, ты можешь шепнуть ему на ухо, что та дружная компания картёжников в углу «Козы и обезьяны» — ловцы крольчат…

- …или что новая француженка в «Митре» подарит тебе дозу оспы, – сказал я.
- Ты понял, – сказал Шекспир, внезапно обнаружив что-то очень интересное в стакане, который он держал в руке.
- И какое отношение ко всему этому имеет король Артур? Ты сказал, что твой брат нашёл для тебя эту кость.
- Эдмунд говорит мне, что он исправился, больше не тот шалун из Стратфорда. Он хочет быть со мной в хороших отношениях и, зная, что я пишу о делах Британии, принёс мне эту реликвию Артура. Можно сказать, как собака, поступающая против природы и желающая угодить своему хозяину, он отдал кость.
Поскольку Шекспир не любил собак, даже боялся их, это было далеко не лестное замечание.
- Где твой брат её раздобыл? – спросил я. - Она действительно Артура?
- В одном из книжных магазинов возле собора Святого Павла. Эдмунд говорит, что искал книги, которые могли бы помочь мне в моих трудах, и, несомненно, рассказал продавцу о своём родстве с известным драматургом, чья последняя пьеса посвящена Артуру Британскому. У лавочника не было текстов на эту тему, но он предложил ему эту кость. На могиле матери он поклялся, что это настоящая кость. Эдмунд сказал, что чуть не опустошил свой кошелёк, чтобы купить её мне. Думаю, он хотел как лучше, но любой, кто не является его родственником, мог бы назвать его доверчивым.
- Но вы же не называете его доверчивым, — сказал я, — не в этот раз.
- Нет, — сказал Шекспир. Он поставил стакан и снова взял кость руки или ноги. Я заметил, что он обращался с ней с той же осторожностью, что и прежде. - Скажи мне, Ник, когда ты к ней прикоснулся, ты… что-нибудь почувствовал?

- Просто кость. Она меня беспокоила, и всё. Но тогда я не знал, чья она, вернее, чья она должна быть.
- Возможно, так и есть. Эдмунд рассказал мне о своей находке, прежде чем отдать мне эту реликвию. Когда я коснулся её пальцами, я ощутил странную пустоту, словно вышел из дома и попал в туман. Это было не приятно и не особенно неприятно. Но было ли это ощущение вызвано словами Эдмунда или это было какое-то свойство самой кости? Ведь ничто не бывает ни хорошим, ни плохим, а размышления делают её таковой.
Он мог бы продолжить в том же духе – его большие карие глаза стали отстранёнными, – но его прервал стук снаружи. Шекспир едва успел сказать «Войдите», как дверь открылась. Я обернулся и увидел стоявшую там фигуру. Без всяких объяснений я понял, кто это. Эдмунд Шекспир, младший брат Вильяма, шалун.

II

Пару дней спустя я сидел с Эдмундом Шекспиром в таверне «Русалка» на Бред-стрит, недалеко от собора Святого Павла. Хотя она привлекала поэтов и других писак, «Русалка» была приличным заведением, славившимся хорошей рыбой и вином. Именно сюда иногда заходил Бен Джонсон, завистливый соперник Вильяма Шекспира. Джонсон часто посещал таверну отчасти из-за еды и напитков – он считал себя человеком с утонченным вкусом, – но главным образом потому, что она находилась на другом конце света от таких распространённых питейных заведений, как «Коза и обезьяна» к югу от реки.
Бена Джонсона сегодня в «Русалке» не было, но мы с Эдмундом ждали прибытия другого драматурга, Мартина Бартона, который жаждал познакомиться с братом Шекспира. Бартон не был моим другом, но когда я встретил его ранее в тот день он настойчиво просил меня их познакомить, когда я проговорился, что встречаюсь с Эдмундом, как только закончу наши дела в театре. Вполне в его стиле, что он заставил нас ждать. Впрочем, ожидание было не таким уж обременительным, поскольку мы с Эдмундом сидели рядом на скамейке, за бутылкой вина и уплетали горку устриц.

Последние два дня я, как просил Вильям, «бережно присматривал» за его братом. Благодаря положению и авторитету Шекспира как старшего из акционеров «Глобуса», он без труда раздобыл для Эдмунда роль в театре. Пока не второстепенную, а скорее подсобную, выполнять поручения кассира или помогать Сэму, нашему маленькому хромому привратнику. Возможно, Вильям надеялся убедить Эдмунда, что работать в театре – действительно унылое занятие, и что ему лучше вернуться домой, в Стратфорд-на-Эйвоне. Если так, то это была тщетная надежда, ведь Эдмунд с нетерпением ждал Лондона. Он был бы счастлив подметать мусор с пола таверны. И он не подметал в пивной, а помогал за кулисами в театре, где всегда есть частичка волшебства, даже среди деревянных мечей и украшений из стразов.
Беглый образ, которым Шекспир описал своего брата – доверчивый человек, слишком импульсивный, слишком недисциплинированный для сцены – не соответствовал ни моему первому, ни второму впечатлению о нём. Эдмунд был внешне похож на своего гораздо более старшего брата. Он был худощавого телосложения, но высокий и жилистый, с таким же выразительным взглядом под высокими бровями. Он не обладал такими же лёгкими манерами, как Вильям, почти придворным стилем, который позволял драматургу чувствовать себя комфортно где угодно. Но Эдмунд только что приехал из провинции, как когда-то сам Вильям, как и я. Всем нам нужно с чего-то начинать. Конечно, я пока не заметил никаких признаков того вспыльчивого нрава, о котором меня предупреждали. Эдмунд также не показывал признаков того, что станет жертвой каких-нибудь карточных шулеров. Но женщина на сцене всё же была. По крайней мере, одна была в «Русалке» – хорошенькая фигурка, которая висела у него на ушах, когда я пришёл, и которую Эдмунд отставил, объяснив, что ему нужна мужская компания. Я знал о ней только то, что её зовут Полли или Долли, что у неё тёмные локоны под красивой шляпкой и большая грудь, частично прикрытая платьем. Она послушно удалилась, и мы с Эдмундом начали болтать.

Я бы даже сказал, что мне нравилось его общество больше, чем я ожидал. Или, если быть совсем честным, мне нравилось играть роль опытного жителя Лондона и опытного актёра.
- Так ты пойдёшь со мной в гости к этому Дэви Оуэну, Ник? — спросил Эдмунд Шекспир. Он потянулся вперёд, чтобы взять открытую устрицу из стопки на блюде перед нами. Он наклонил голову, и я увидел, как его кадык качнулся, скользя по пищеводу.
- Да, конечно, я пойду с тобой. Мне любопытно.
Мне действительно было любопытно. Дэви Оуэн был книготорговцем, у которого Эдмунд купил кость — конечность короля Артура — чтобы преподнести брату в качестве некоего мирного приношения. Теперь же выяснилось, что у торговца из собора Святого Павла есть и другие вещи, связанные с этим легендарным правителем, от которых он, возможно, захочет избавиться. Или так он сказал Эдмунду. Обычно я бы счёл всё это мошенничеством. Но странная вера Вильяма Шекспира в артуровскую реликвию, лежавшую на его столе, – странное ощущение, которое он испытал, впервые прикоснувшись к ней, – была достаточной, чтобы я захотел увидеть что-нибудь ещё. А если это был обман, то мне следовало бы сопровождать Эдмунда во двор собора Святого Павла и отговорить его от траты денег, полученных им в качестве аванса за черновую работу в театре «Глобус».
- Ты вообще любопытный человек, Ник, – сказал Эдмунд.
- Правда?
- Интересно узнать моего брата Вильяма. Все те вопросы, которые ты задавал о его детстве в Стратфорде.
- Вопросы? Наверное, да. Может, я задал слишком много вопросов? Чтобы скрыть неловкость, я сам потянулся за устрицей и проглотил её. Признаюсь, мне была интересна жизнь Вильяма. Но между Вильямом и Эдмундом была такая разница в возрасте, что последний не имел прямых сведений о своём знаменитом брате. Тем не менее, у него был запас историй, хранившихся в семье, и он с радостью передавал их, возможно, потому, что некоторые из них представляли Вильяма Шекспира в не слишком респектабельном свете. Тем не менее, Эдмунд питал большое уважение к своему брату. Это проявилось в его приезде в Лондон, чтобы подражать Вильяму. Он также привёз с собой экземпляр ранней поэмы Вильяма Шекспира «Венера и Адонис», которую показал мне с некоторой гордостью. Более того, на титульном листе «Венеры и Адониса» Эдмунд написал своё имя, как будто он был не только автором, но и владельцем книги (имя самого Вильяма Шекспира не значилось).
И всё же теперь он сказал:

- Я рассказывал тебе, как его поймали на браконьерстве? Да, великий драматург был школьником-браконьером в поместье сэра Томаса Люси.

Мне хотелось услышать больше, но нас прервал приход Мартина Бартона. Трудно было представить Бартона браконьером или человеком, занимающимся каким-либо видом активного отдыха. Это был долговязый рыжеволосый мужчина, писавший довольно язвительные сатирические пьесы. Одна из его пьес, «Меланхолик», пришлась по вкусу зрителям «Глобуса», но Бартон недавно рассорился с акционерами и теперь работал постоянным автором у наших конкурентов, «Блэкфрайарсских детей». Пьесы, в которых играли мальчики во всех ролях (а не только в женских), были в моде в Лондоне уже несколько лет. Бартон, несомненно, чувствовал себя там счастливее, поскольку главной причиной его ухода из «Слуг короля» была любовь к нашим мальчикам-актерам.
Теперь он склонил голову в своей обычной манере – то есть с лёгкой насмешкой – и сказал:

- Мистер Шекспир, полагаю. Мистер Эдмунд Шекспир.
Я представил его, и Мартин Бартон сел с другой стороны стола, взял одну устрицу, потом другую и ещё одну на удачу. Он привлёк внимание проходившего мимо мальчишки и, скорее вкрадчиво, чем с насмешкой, попросил ещё выпивки. Затем он сказал Эдмунду:

- Ты красивее своего брата, ну немного красивее.

Это было типично для Мартина – комплимент с изрядной долей оскорбления. Щёки Эдмунда залил румянец, и я подумал, увидим ли мы сейчас демонстрацию его предполагаемого темперамента. Учитывая, что Мартин Бартон к тому же обладал переменчивым характером, который некоторые приписывали его матери-итальянке, я предвидел возможную ссору. Пока трактирщик приносил нам на стол вторую бутылку белого вина, а Мартин отвлёкся, разглядывая его (он был крепким парнем), я быстро вставил:

- Как дела в «Блэкфрайарс», Мартин?
Вопрос был достаточно безобидным, поэтому я удивился, увидев, как он скривился.

- Зубы болят, — сказал он.
- Говорят, зубная боль бывает от разлада в организме, — сказал Эдмунд. — Или от глистов.
Бартон проигнорировал его и сказал:

- О, дела идут очень хорошо, Николас. Мы процветаем. Публика, знаешь ли, более изысканная. Вам стоит навестить нас, Эдмунд Шекспир. Наши ребята — более, э-э, тонкие игроки, чем ваши здоровяки к югу от реки.
- Мне и так нравится, — сказал Эдмунд.
- Под защитой своего брата? — спросил Мартин. - Должно быть, здесь тепло и уютно устроиться.
Я чувствовал, как напрягся Эдмунд на скамейке рядом со мной и подумал, что чем скорее закончится эта встреча, тем лучше. Бартон, как обычно, вёл себя язвительно, вероятно, из-за зубов, и, похоже, хотел познакомиться с младшим братом Шекспира лишь из любопытства. Не добродушного, как у меня, а злобного.
- Вильям не оказывает брату особых услуг, Мартин, — сказал я. - Эдмунд работает в «Глобусе», как любой ученик.

Это было неуместное замечание, ставящее Эдмунда в неловкое положение и желавшего показать, что он больше, чем просто ученик, потому что он заявил:

- Могу вам сказать, что помогаю брату с его работой, мистер Бартон.
- Вы тоже пишете? Ещё один поэт выходит из дебрей Стратфорда!
- Я даю ему материал для его следующего произведения. Он пишет о короле Артуре.

Впервые Мартин Бартон показался по-настоящему заинтересованным. Он осторожно поставил бокал вина на стол и наклонился вперёд, осторожно обхватив лицо ладонями. Я сохранил бесстрастное выражение лица, но про себя застонал. Как я уже говорил, Вильям Шекспир обычно не распространялся о своей работе. То ли из суеверия, то ли из страха, что его идеи украдут, он не хотел бы, чтобы кто-то из другой актёрской труппы узнал, чем он занимается, и уж точно не Мартин Бартон. Но слова были сказаны.
- Он? Я иногда подумывал сам заняться Артуром. Сравнение тех золотых дней с нашим нынешним развращенным железным веком. Легендарный король рядом с нашими униженными правителями. Сатира, конечно.

Сатира не подошла бы, если бы Бартон хотел завоевать расположение. Короля Артура нынешний королевский двор воспринимал очень серьезно, как хорошо знал Вильям. Но пусть Бартон сам в этом убедится. Я собирался сказать Эдмунду, что пора идти, что нам следует оставить Мартина допиввать свой напиток (и подружиться с здоровенным поваром). Но Эдмунд был уязвлен. Прежде чем я успел его остановить, он пустился в сбивчивый рассказ о том, как мы собираемся навестить торговца во дворе церкви Святого Павла, торговца, у которого имеются кое-какие реликвии, связанные с королем Артуром.
При других обстоятельствах Мартин Бартон, возможно, рассмеялся бы или ответил бы каким-нибудь пренебрежительным тоном. Но сейчас рыжеволосый драматург был настроен весьма серьёзно и, узнав, что мы собираемся нанести визит Дэви Оуэну сегодня же днём, быстро присоединился к нашей компании, заметив, что это отвлечёт его от боли в зубах Возражать было бесполезно. Бартон умел быть достаточно любезным, когда чего-то хотел, и теперь его тон с насмешек сменился на комплимента, когда он сказал Эдмунду, что его брат Вильям, должно быть, искренне рад видеть в городе члена своей семьи.
Мы ещё немного поболтали, быстро допили вино, доели последние устрицы и отправились к двору Святого Павла. День клонился к вечеру. Высокое небо было усеяно небольшими облаками, которые плыли по небу, а улицы были полны людей, завершающих свои дневные дела. Я почти надеялся, что, приехав к двору Святого Павла, мы застанем лотки и магазины закрывающимися, но в этом, одном из самых оживлённых мест города, где всегда полно посетителей, желающих поглазеть и купить, а значит были продавцы, готовые их обслужить. Эдмунд рассказал нам, что у Оуэна был магазин на книжной стороне двора, и что, хотя он в основном торговал книгами и брошюрами, он также торговал и другими вещами.

- Как кости короля Артура, — сказал Мартин.
- Так он говорит, — подтвердил Эдмунд, и я порадовался, что он сумел выказать нотку скептицизма.
- Должно быть, этот Оуэн валлиец? Судя по имени.
- Да, он валлиец. Это чувствуется по его голосу.
- Старые предания связывают короля Артура с Уэльсом. - Бартон, казалось, был увлечён темой. Возможно, он действительно подумывал о пьесе об Артуре. К этому времени, пройдя мимо нескольких киосков и торговцев, мы добрались до магазина. Из дверей выходила группа людей, разговаривавших при проходе через узкий вход. Выйдя наружу, они остановились, словно не закончили свой разговор. Там было трое мужчин: один невысокий и с острыми чертами лица, другой высокий и очень худой, третий, тоже высокий, но широкоплечий. С ними была женщина, почти одного роста с мужчинами и привлекательнее любого из них.
- Это Дэви Оуэн, — сказал Эдмунд, указывая на невысокого мужчину. Группа была настолько погружена в разговор, что наше присутствие осталось незамеченным. Я не слышал, о чём они говорили, поскольку самый крупный мужчина склонил голову к невысокому продавцу книг, но их позы говорили о том, что это был недружелюбный разговор. Хотя женщина молчала, её лицо, насколько я мог разглядеть в тени большой шляпы, выражало недовольство. Второй мужчина, худой как жердь, смотрел не на них, а на неё.
Дэви Оуэн заметил нас через плечи своих собеседников, кивнул и, коснувшись пальцем рукава крупного мужчины, дал понять, что они не одни. Мужчина обернулся и посмотрел на нас так, словно мы были незваными гостями, хотя мы стояли в общественном месте перед магазином. Он выделялся внушительной фигурой: широкое лицо, под стать его крупной фигуре, и пышная русая борода, спускавшаяся на воротник.
Мужчина повернулся к Дэви Оуэну и, сказав несколько слов, зашагал в противоположном направлении. Женщина кивнула Оуэну недружелюбно, а затем пошла за мужчиной почти такой же решительной походкой, как и её спутник. За ней последовал худой мужчина. Я заметил, что Мартин Бартон пристально смотрел на женщину. Продавец вопросительно посмотрел на нас, прежде чем узнал Эдмунда Шекспира. Большинство лавочников были бы рады снова увидеть покупателя, но Оуэн – нет. Он даже попытался проскочить обратно через дверь, которая всё ещё была приоткрыта, пробормотав что-то о том, что пора закрываться.
- Подождите-ка, – сказал Эдмунд. – Я привёл к вам друзей, мистер Оуэн.
- Дела закончены. Уже поздно, мистер… мистер…?
Я почти уверен, что Оуэн знал, кто Эдмунд, но почему-то предпочёл сделать вид, что не узнал его. Я услышал валлийский акцент в его голосе.
- Я Эдмунд Шекспир. Вы, конечно, помните меня, мистер Оуэн? Я недавно купил у вас кость и хорошо за нее заплатил.

- Кость?
- Реликвия… знаменитого человека.
Повисла пауза, пока Эдмунд сверлил Дэви Оуэна взглядом. Наконец книготорговец неохотно ответил:

- Возможно, вы так и сделали.
- Более того, вы сказали мне, что у вас есть ещё подобные вещи.
- Тогда вы, должно быть, неправильно меня поняли. У меня под крышей больше нет подобных вещей. Я книготорговец. Дэви Оуэн снова двинулся к выходу. Но Эдмунда было не так-то просто сбить с толку. Он положил руку на плечо книготорговца, сдерживая его.
- Я пришёл сюда сегодня, да ещё и с друзьями, не для того, чтобы меня здесь развлекали.
- Я сам выбираю себе часы работы и покупателей, — сказал Оуэн. Его тон сменился нытьём. Он стряхнул руку Эдмунда. Теперь настала очередь нашего спутника вмешаться.

- Я Мартин Бартон, драматург и сатирик, знаете ли.
Он втянул щеки, и я заметил, как Оуэн с любопытством посмотрел на него, прежде чем сказать:

- Кажется, я видел некоторые из ваших работ, Мартин Бартон. Видел их, когда разжигал огонь, используя как дрова. Вы оскорбили валлийцев в одной из своих пьес.
- Правда? — спросил Бартон. - Ну, послушайте, если бы все, кто когда-либо оскорблял валлийцев, собрались здесь сегодня, им пришлось бы строить новый Лондон.
Брат Шекспира, очевидно устав от этих словесных нападок, направился к Оуэну, словно намереваясь прибегнуть к чему-то более прямолинейному.
- Ну же, — быстро сказал я. — Не будем беспокоить этого джентльмена, когда он не желает получить наши деньги. Нельзя заставить торговца продать свой товар, особенно если у него его нет.
- Хороший совет, сэр. Хотелось бы, чтобы ваши друзья были такими же благоразумными.
- Николас Ревилл к вашим услугам, — сказал я.
- Но у него есть то, что нам нужно, — сказал Эдмунд. Схватив книготорговца за переднюю часть куртки, он притянул Оуэна к себе. Шляпа книготорговца слетела, обнажив коротко стриженные волосы, свисающие стрелой на лбу. - Он практически признался в этом.
Вот он, тот самый вспыльчивый характер, о котором меня предупреждал Вильям. Я уже собирался шагнуть вперёд и физически отцепить руки Эдмунда от куртки Оуэна, когда Мартин Бартон внезапно снова заговорил.

- Если Леонард Леман и его достопочтенная леди Элис могут быть вашими покупателями, не вижу причин, почему бы нам не стать.
Мартин, должно быть, имел в виду пару, которая только что ушла. Откуда он их знал, если они, казалось, его не узнали, понятия не имею. Но его слова косвенно подействовали на Оуэна, который спокойно произнёс: - Возможно, я всё-таки смогу вам помочь, мистер Шекспир. Но сначала вам придётся меня отпустить.
Эдмунд позволил книготорговцу высвободиться из его хватки. Он пригнулся и поднял шляпу. Я ожидал, что продавец пригласит нас в свою лавку, но он сказал:

- У меня нет того, что вы ищете, здесь, но я могу показать вам ещё кое-что, что вы можете осмотреть позже вечером. И ваши друзья тоже, если они не возражают.
- Где? — спросил Эдмунд. - Лучше бы вам не посылать нас лишь бы отвязаться, Оуэн.
- Вам следует отправиться в дом на углу Ситинг-лейн и Тауэр-стрит, недалеко от «Чёрного лебедя». Дом с узкими окнами. Спросите там джентльмена, который называет себя Бернардо Ското. Он итальянец, как ты можешь догадаться. Из Мантуи, кажется. Однако не заходи к нему раньше десяти. Он работает по ночам.
- И какое, чёрт возьми, он имеет к этому отношение? — спросил Эдмунд.
- Я слышал об этом Ското, — сказал Мартин Бартон, морщась при этом. - У него репутация шарлатана.
- Как бы то ни было, он может помочь вам с зубной болью, которая, похоже, вас мучает, — сказал Оуэн. - У синьора Ското также есть коллекция реликвий, с которыми он готов расстаться за достойную плату. А теперь, если вы меня простите, мне нужно заняться своим товаром и закрыться на сегодня.
Прежде чем Эдмунд успел снова его задержать, Дэви Оуэн проскользнул в свою лавку, и мы услышали звук засовов и поворачивающихся ключей.
Я решил, что на этом всё, наша маленькая вылазка подошла к концу. Конечно, не было смысла отправляться в какой-нибудь дом на Тауэр-стрит в поисках итальянского шарлатана. Но я не учел решимости Эдмунда и, что ещё удивительнее, желания Мартина Бартона довести дело до конца. Я спросил его, зачем.
- Мне любопытно навестить этого Ското.
- Из-за зубной боли?
- Я, знаешь ли, Николас, коллекционирую типажи. Шарлатан или жулик могли бы быть как раз тем персонажем, который подойдёт для одной из моих сатир на человеческую глупость.
- Но вряд ли у него найдутся реликвии короля Артура.
- Вряд ли они вообще найдутся у кого-нибудь. Так какой вред причинит визит к человеку из Мантуи?
- Зачем нам навещать его поздно ночью?
- Наверное, потому что это усиливает эффект. Он человек-загадка. Да ладно тебе, Николас, мы же люди театра. Мы разбираемся в тайнах.
Я не мог придумать ответа, но он мне всё равно не понравился. У меня был ещё один вопрос к Бартону: откуда он знает, кто эта замечательная пара, которая увлечённо беседовала с Оуэном у его магазина. Ответ был достаточно прост. Леонард и Элис Леман были постоянными посетителями театра «Блэкфрайарс», и, честно говоря, Мартин Бартон надеялся, что они станут его клиентами.

- Похоже, они тебя не узнали, - сказал я.

- Они не смотрели в нашу сторону, - сказал Бартон.

- А кто же был третий, худой как жердь? А, это был их стюард, - сказал Бартон. - Его зовут Джек Корнер. Как и многие стюарды, он человек амбициозный.

Меня не удивило ни то, что Мартин Бартон знал имена этих состоятельных людей, ни то, что он пренебрежительно отзывался об управляющем, но с теплотой о Леманах. Сатирик был одним из тех, кто притворяется презирающим богатство и влияние, но втайне относится к ним с уважением. Он считал своим долгом быть в курсе важных лиц в зале.
Мы втроём договорились встретиться через несколько часов на пересечении Тауэр-стрит и Ситинг-лейн. Впервые я пожалел, что согласился присматривать за Эдмундом Шекспиром.

«КОСТИ КОРОЛЯ АРТУРА» - АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ (Продолжение)