THE DISAPPEARANCE OF THE SATURNALIA SILVER
Стивен Сейлор
«Исчезновение серебра Сатурналий»
— Азартные игры на форуме! Это немыслимо Гордиан, как только мы такое позволяем? — фыркнул Цицерон, направив взгляд на кружок мужчин, бросавших кости на брусчатку.
—Но Цицерон, это же Сатурналии, — устало сказал я. Эко и я столкнулись с ним по дороге в дом Луция Клавдия, и Цицерон настоял, чтобы мы составили ему компанию. Он был во вспыльчивом настроении, и я не мог понять, зачем ему понадобилась наша компания, разве что только для того, чтобы просто пополнить ряды его небольшой свиты секретарей и прихлебателей, сопровождающей его на форум. Римский политик никогда не откажется пополнить своё окружение при выходе на форум, даже если в него входят граждане сомнительной респектабельности, вроде меня и тринадцатилетнего немого подростка.
За грохотом кубиков последовали возгласы ликования и вздохи поражения, звон переходящих из рук в руки монет.
—Да, Сатурналии, - вздохнул Цицерон. — По традиции магистраты допускают такое поведение на публике во время фестиваля середины зимы, а римские традиции всегда следует уважать. Тем не менее, мне больно видеть такие низкие занятия в самом сердце города.
Я пожал плечами.
— В Субуре играют постоянно.
—Ну, то в Субуре, - сказал он, и отполированный голос оратора выразил презрение к району, в котором жил я, — но не здесь, на Форуме!
Из ниоткуда появилась группа пьяных гуляк и затесались посреди свиты Цицерона. Гуляки крутились вокруг, их свободные одежды буквально развевались. Сняли свои войлочные шапочки красного, синего и зелёного цвета и вращали в воздухе на указательных пальцах. В середине гуляки несли в кресле горбуна, одетого как старый царь Нума в ярко-жёлтом платье с короной папируса на голове. Он отхлёбывал вино из меха в одной руке, размахивая палкой другой рукой, как будто это скипетр. Эко, в восторге от зрелища, неловко засмеялся и хлопнул в ладоши. Цицерон не удивился.
—Конечно, Сатурналии — мой наименее любимый фестиваль, какими бы мудрыми ни были наши предки, — проворчал он. — Весь этот пьяный разгул и распущенность не должны иметь место в разумном обществе. Как вы видите, сегодня я надел свою обычную тогу, что бы там не требовали декреты для праздника. Нет, нет, у меня нет свободного платья, чтобы показывать свои голые ноги! Свободная одежда ведет к несдержанности. Тога держит человека собранным, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Он расправил плечи и слегка покачал локтями, заставив складки тоги образовать упорядоченный узор, а затем поднял одну руку к груди, чтобы держать складки на месте. Мой отец говорит, что у человека должен быть железный позвоночник, чтобы он выглядел респектабельным в тоге. На Цицероне тога сидела как влитая.
Он понизил голос.
— Хуже всего — это свободы, предоставляемые рабам на время праздника. Да, я даю своим день отдыха, и я позволяю им свободно говорить, но я разумно рисую линию, не позволяющую им ходить по улицам, там, где ходят свободные люди. Представьте себе день, когда вы не можете сказать, является ли незнакомец на Форуме гражданином или чужой собственностью! Фестиваль посвящается Сатурну, но не Хаосу! И я абсолютно отказываюсь следовать абсурдному обычаю позволять рабам носить господскую одежду и откидываться на мой обеденный диван, когда я подаю им ужин!
— Но Цицерон, это происходит только один раз в год.
— Это слишком часто.
— Есть те, кто утверждает, что это хорошая практика, чтобы иногда перевернуть всё с ног на голову, позволяя горбуну быть царём и заставляя хозяев прислуживать своим рабам. Зима для таких прихотей — лучшее время, урожай убран, корабли безопасно стоят в гаванях, старые магистраты собираются покинуть свои должности, чтобы новые могли занять их место, и вся республика с облегчением вздохнула, пережив ещё один год коррупции, жадность, воровства и предательства. Почему бы не Риму не нарядиться на несколько дней в свободную одежду и не откупорить новые мехи?
— Вместо того, чтобы смотреть на это взглядом хмурого политика с жесткими принципами, я думаю, что Рим имеет и другое лицо, в нём всё зависит от того с какой стороны на него смотреть. Не забывайте, что, говорят, отмечать Сатурналии велел бог Янус, а у него два лица.
Цицерон хмыкнул.
— Но я уверен, что вы соблюдаете хотя бы одну из традиций Сатурналий, — сказал я, — тот же обмен подарками с друзьями и семьей. Я сделал это замечание без каких-либо скрытых мотивов, только чтобы напомнить ему о более мелких аспектах праздника.
Он мрачно уставился на меня, затем на его лице вспыхнула улыбка, как будто он внезапно сбросил маску.
— Действительно, совсем забыл! — сказал он и хлопнул одного из своих рабов, который поднёс ему небольшую сумку, из которой он извлёк крошечный предмет, который он положил мне в руку. — Это тебе, Гордиан! Он громко рассмеялся, заметив удивление на моём лице. — А ты подумал, что я заставил тебя ходить по Форуму со мной, чтобы я мог поделиться с тобой своим мнением о разгуле?
Эко приблизилась ко мне, и мы вместе посмотрели на крошечный круглый предмет, который сверкал на моей открытой ладони под мёртвым белым зимним солнцем. Казалось, что это простая серебряная бусинка, неровная, но когда я поднёс её ближе, то увидел, что она была вылеплена, как миниатюрный нут — цицер-боб, от которого пошла фамилия Цицерона. Эко издал бесшумный вздох.
— Цицерон, я поражён! – сказал я. Судя по весу маленькой вещицы она должна была сделала из серебра. Серебро — это подходящий выбор подарка на Сатурналии, среди тех, кто может позволить себе такое.
— Я дарю своей матери целое ожерелье из них, — гордо сказал Цицерон. — Я сделал их в прошлом году в Афинах, во время учёбы там.
— Отличный выбор, — сказал я, показывая Эко, чтобы тот протянул сумку, которую нёс, — мне нечего противопоставлять, боюсь, только это.
Ни один мужчина не выходит во время Сатурналий без подарков, чтобы предложить, если возникнет такая необходимость, и перед тем как мы вышли я дал Эко мешок со связкой восковых свечей. Эко вручил мне одну, которую я протянул Цицерону. Это был традиционный дар бедняка более состоятельному человеку, и Цицерон принял его милостиво.
— Это самое высокое качество, — сказал я, — из маленькой лавки на Улице свечей, окрашена в синий цвет с ароматом гиацинта. Хотя, возможно, учитывая ваши чувства по поводу праздника, вы не станете пировать сегодня вечером на Форуме.
— На самом деле, мой брат Квинт присоединится ко мне для небольшого семейного праздника сегодня вечером, я не думаю, что мы останемся на Форуме. Но я часто по вечерам много читаю и буду использовать твой подарок, чтобы осветить свой путь, когда я буду обдумывать свиток закона. Запах будет напоминать мне о сладости нашей дружбы.
Услышав такой мёд из его уст, кто мог сомневаться в том, что молодой Цицерон был на пути к тому, чтобы стать самым известным оратором в Риме?
Эко и я простились с Цицероном и направились к Палатинскому холму. Даже здесь, в самом центре города, на улицах повсюду играли в кости и распивали вино; единственная разница заключалась в том, что ставки в играх здесь были гораздо выше, а гуляки носили мантии из более тонкого материала. Мы пришли в дом моего друга Луция Клавдия, который сам отворил нам дверь.
— Понижен до должности дверного раба! — смеясь сказал он. — Поверите ли вы, я сказал рабам провести весь выходной день, и они приняли меня всерьёз. Сатурн знает, где все они или что они задумали!
Со своим красным носом и пухлыми щеками, Луций Клавдий был настоящим образцом доброжелательности, особенно с его нынешними чертами с сияющей улыбкой слегка подвыпившего добряка.
— Я не думаю, что они направятся куда-то сильно далеко, если у них нет кошельков для их перевозки, — сказал я.
— О, но они могут! Я дал каждому из них кошелек с несколькими монетами и войлочные шапки. Ну, как они смогут расслабиться, если они не смогут поставить что-то на кон?
Я покачал головой в насмешливом презрении.
— Я себе представляю, Эко, что Цицерон скажет о безрассудной щедрости нашего друга Луция?
Эко сразу разыграл пантомиму изобразив напыщенную фигуру Цицерона, в праздничной тоге, с задранной головой и морщившего нос. Луций рассмеялся так сильно, что начал кашлять, и лицо его стало краснее, чем когда-либо. Наконец он перевел дыхание и вытер слёзы из глаз.
— Без сомнения, Цицерон сказал бы, что рабовладелец с таким слабым нравом уклоняется от своей ответственности за поддержание мира и порядка в обществе, — но спросите меня, волнует ли это меня! Проходите, позвольте мне показать вам, почему у меня такое хорошее настроение. Подарки пришли только сегодня утром!
Мы следовали за ним из прихожей через безупречный сад, украшенный великолепной бронзовой статуей Минервы, и далее по длинному коридору в маленькую тёмную комнату в задней части дома. Послышался звук удар и сдержанное проклятие, когда Луций ударился коленом по какой-то сундук, прислоненный к одной из стен.
— Свет, должен быть свет, - пробормотал он, прислонившись к сундуку и возясь с запертыми ставнями одного из высоких узких окон.
— Вот, хозяин, позволь мне сделать это, — из темноты раздался хриплый голос. Стоящий рядом со мной Эко подпрыгнул от неожиданности. Его глаза были довольно острыми, но даже он не видел владельца голоса, когда мы вошли в комнату.
Способность быть невидимыми – чрезвычайно востребованная черта среди домашних рабов и, по-видимому, она была одним из навыков правой руки Луция, старого седовласого грека по имени Стефанос, который долгие годы отвечал за управление домом на Палатине. Быстрой походкой он прошёл от окна к окну, открывая узкие ставни, чтобы впустить холодный воздух и яркое солнце.
Луций поблагодарил раба, который что-то произнёс в ответ, но я не разобрал слов. Как и Эко, я стоял, завороженный внезапным сиянием серебра. Перед нашими ослеплёнными глазами солнечный свет, влившийся через окна, превратился в белый, жидкий огонь, который переливался, искрился и танцевал. Я взглянул на Эко и увидел его освещённое отражённым светом изумлённое лицо, а затем снова обратил взгляд на великолепие перед нами.
Деревянный сундук, высотой до бедра, о который Луций наткнулся своим коленом, представлял собой великолепное зрелище: резной, искусно инкрустированный кусочками ракушек и обсидиана, его откидная крышка была застелена кроваво-красной тканью. Выложенная на ткани коллекция серебряных предметов была самой потрясающей, которые я когда-либо видел.
— Великолепно, не так ли? — сказал Луций.
Я просто молча кивнул, словно немой, как Эко.
— Обрати внимание на кувшин, — с энтузиазмом сказал Луций. — Какая элегантная форма. Посмотри, как ручка в форме кариатиды скрывает её лицо?
Изделие был изящным, как и серебряный гребень, инкрустированный верблюдом рядом с подходящей серебряной щеткой, на задней части которого был образ в обличии сатира, наблюдающего за купающимися нимфами. Ожерелье из серебра и янтаря было уложено рядом с другим из серебра и лазурита, а другое из серебра и чёрного дерева, и у каждого были две подходящие серьги и соответствующие браслеты. Две серебряные чаши были украшены тиснениями со сценами охоты вокруг основания, а другая пара чаш была украшена геометрическим греческим орнаментом.
Больше всего впечатляло, хотя бы своими размерами, огромное серебряное блюдо шириной с мужское предплечье. По краю его окружал круг из рельефных листьев аканта, а в центре среди головокружительного множества сатиров, фавнов и нимф буйствовал дух веселья — Силен. Когда Луций на мгновение отвёл взгляд, Эко указал на лицо Силена, а затем кивнул в сторону нашего хозяина. Я понял, что он имел в виду: все изображения Силена имели фамильное сходство с Луцием Клавдием, — пухлое круглое лицо поверх пухлого круглого тела, но это изображение Силена было слишком точно похоже на Луция, чтобы быть чем-то иным, кроме портрета.
— Должно быть, ты заказал эти украшения специально для себя, — сказал я.
— Да, я заказал ремесленнику в магазине на улице Серебряных мастеров. Эти изделия, я думаю, доказывают, что здесь, в Риме, можно найти столь же высокое качество работы, как и среди изделий, привезенных из Александрии и других мест.
— Да, — согласился я, — при условии, что у вас есть кошелёк, чтобы заплатить за неё.
— Ну, это было немного экстравагантно, — признал Луций, — но необработанное серебро поступает из Испании, а не с Востока, что помогает снизить цену. В любом случае, стоит заплатить, чтобы увидеть, как вытянутся лица моих кузенов, когда они увидят, что я дарю им на Сатурналии. Традиционно дарят серебро, конечно...
— Если кто-то может позволить себе это, - пробормотал я.
— … но в прошлом, боюсь, что некоторые из моих родственников посчитали меня немного скрягой. Ну, у меня нет ни жены, ни ребёнка, так что я полагаю, что не умею расточать своё богатство на окружающих, и холостяку бывает трудно подготовится к празднику. Но не в этом году — в этом году я, как ты можешь видеть, выложился по полной.
— Да, действительно, — согласился я, думая, что даже избалованные, богатые патриции, из клана Клавдиев, должны быть впечатлены щедростью Луция.
Луций на мгновение посмотрел на различные сосуды и украшения, затем повернулся к рабу, который стоял рядом.
— Но Стефанос, а ты что? Что ты делаешь здесь, в темноте, в такой великолепный день? Ты должен уйти отдыхать как другие.
— Гулять, хозяин? — сухо произнёс морщинистый раб, словно указывая на то, что вероятность того, что он так сделает, была довольно далека.
— Что ж, ты понимаешь, что я имею в виду — ты должен расслабиться и отдохнуть.
— Мне здесь достаточно хорошо, хозяин.
— Ну, тогда, забавляйся здесь.
— Уверяю вас, я так же способен развлекаться здесь, как и везде, — сказал Стефанос. Казалось сомнительным, что он может развлекаться где бы то ни было.
— Очень хорошо, — рассмеялся Луций, — делай это по-своему, Стефанос. Это, в конце концов, цель праздника.
Луций снова остановился перед сундуком и с любовью пощупал кувшин, на который указал вначале, и к которому он, похоже, был особенно привязан. Затем он направился в атриум и предложил каждому из нас чашу вина.
— Ты много наливаешь Эко, — заметил я, когда Луций обслуживал нас из простого серебряного кувшина, наполненного пенным пурпурным вином. Эко нахмурился, но протянул свою чашку, готовый взять то, что положено. Из прошлого опыта я знал, что Луций держал запас только самых лучших вин, и для себя я просил поменьше воды, чтобы в полной мере насладиться тонким букетом. Для человека, который никогда особо не спешил, Луций аккуратно обслужил нас, затем налил себе и сел, присоединившись к нам.
— Учитывая, как сильно ты работаешь, Гордиан, я полагаю, ты должен безмерно наслаждаться праздничным досугом.
— Вообще-то, я чаще нахожу себе работу в дни фестиваля, чем в другое время.
— В самом деле?
— Преступники не празднуют, - сказал я. — Или вернее: преступность очень любит праздники. Ты не представляешь, сколько краж и убийств происходит в такие дни — не говоря уже о неосмотрительности и неверности.
— Интересно, почему?
Я пожал плечами.
— Обычные ограничения общества ослаблены: люди становятся более открытыми для искушения и делают то, чего обычно не хотели, по разным причинам — из жадности, злобы или просто ради шутки. Семьи собираются вместе, кому-то кто-то не нравится, что может привести к тому, что несколько голов будут разбиты, а расходы на развлечения могут привести в отчаяние даже богатого человека. Что касается тех, кто уже находится по ту сторону закона, подумают об их выгоде во время фестивалей, когда люди расслаблены и вкушают слишком большое количество еды и вина. О да, римский праздник — это приглашение к преступлению, и они часто бывают самыми загруженными днями года.
— Тогда я считаю, что мне повезло, что сегодня я нахожусь в твоей компании, Гордиан! — сказал Луций, поднимая чашу.
В этот момент мы услышали, как открылась парадная дверь, а после чего раздались громкие голоса в прихожей, а затем двое молодых рабов вошли в атриум. Их щёки были румяны от холода, почти такого же красного цвета, как и шапочки на головах. Их глаза были бледны от выпитого, но они заметно выпрямились при виде своего хозяина.
— Тропсус, Зотикус, я надеюсь, что сегодня вы нормально расслабились? — сердечно сказал Луций.
Тропсус, стройным и блондинистый, внезапно застыл, не зная, как реагировать на приветствие хозяина, а его коренастый тёмный спутник, внезапно расхохотался и крича побежал в атриум позади дома.
— Да, хозяин, очень, хозяин, — наконец сказал Тропсус. Он переминался с ноги на ногу, словно ожидая, что его уволят. Наконец Луций взял кусок хлеба и бросил его юноше.
— Продолжай! — засмеялся он. Смущённый Тропсус поспешил за Зотикусом.
Некоторое время мы молчали, наслаждаясь вином.
— Ты, конечно, стремишься к неформальности, Луций, — сказал я, — даже когда это приводит бедного раба в смущение.
— Тропсус новый в семье, он не понимает, что такое Сатурналии! — сказал Луций. Он только что закончил вторую чашу вина и собирался налить ещё. Я повернулся к Эко, ожидая, что он отреагирует на поведения хозяина, но вместо этого он, казалось, отвлёкся и смотрел в заднюю часть дома.
— И ты обслужишь своих рабов за обедом? — спросил я, вспомнив, как Цицерон отказался от этого требования Сатурналий.
— Ну, нет, в конце концов, Гордиан, их очень много в доме, а я один! Я уже буду измучен после посещения моих двоюродных братьев сегодня днём и раздачи им своих подарков. Но я даю рабам отдыхать на обеденных кушетках, где они будут поочерёдно обслуживать друг друга, когда я отправлюсь в свою спальню. Кажется, это их всегда забавляет. А ты сам обслуживаешь своих домашних рабов за обедом?
— Их всего двое.
— Ах, да, твой телохранитель, этот болтливый Белбо и, конечно же, твоя египетская наложница, прекрасная Бетесда. Какой мужчина может отказаться прислуживать ей? — вздохнул Луций, а затем вздрогнул. Бетесда всегда производила на него впечатление, казалось, он даже побаивался её.
— Эко и я пойдём домой, чтобы приготовить им обед сразу же после того, как мы покинем твой гостеприимный дом, — сказал я, —и сегодня, прежде чем толпы людей выйдут на улицы с зажжёнными свечами, Эко и я будем прислуживать им за обедом, когда они лежать на наших кушетках.
— Это здорово! Я должен прийти посмотреть на это!
— Только если ты готовы нести поднос, как и другие граждане в доме.
— Что ж…
В тот момент, краем глаза, я увидел, как Эко встряхнул головой и метнулся к задней части дома. У него был довольно острый слух и поэтому он услышал приближение молодого раба раньше Луция или меня. Через мгновение в атриум вбежал Тропсус с изумлением и смущением на лице. Он открыл рот, но ничего не мог произнести.
— Что, Тропсус, что случилось? — спросил Луций, сморщив свой мощный лоб.
— Это что-то ужасное, хозяин!
— Да?
— Старый Стефанос, хозяин ...
— Да, да, говори же.
Тропсус сжал руки и опустил голову.
— Пожалуйста, хозяин, посмотрите сами!
— Ну, вот, что может быть настолько ужасно, что раб не может даже произнести это? — сказал Луций, с трудом поднимаясь со стула. — Пойдём, Гордиан, это, наверное, дело для тебя! — добавил он, смеясь.
Но весь смех прекратился, когда мы пошли за молодым Тропсусом в комнату, где Луций показывал нам своё серебро. Окна были закрыты затвором, кроме одного рядом с сундуком. По холодному свету, который шёл от него, мы увидели бедствие, которое связало язык Тропсуса. Красная ткань всё ещё лежала на сундуке, но теперь оставалась только она, а все серебряные изделия исчезли! Перед сундуком на полу на боку лежал старый раб Стефанос, прижимая руки к груди. На его лбу зияла кровавая рана, и, хотя его глаза были широко открыты, я, видевший на своём веку достаточно мёртвых людей, сразу понял, то Стефанос покинул службу у Луция Клавдия навсегда.
— Геркулес, что случилось? — выдохнул Луций. —Серебро! И Стефанос! Он ...?
Эко опустился на колени, чтобы проверить пульс, и приложил ухо к раздвинутым губам мёртвого раба, после чего посмотрел на нас и тяжело покачал головой.
— Но что случилось? — воскликнул Луций. — Тропсус, что скажешь об этом?
— Ничего, хозяин! Я вошёл в комнату и нашёл её точно так, как сейчас, а потом сразу же побежал к вам.
— А Зотикус, — мрачно сказал Луций. — Где он?
— Я не знаю, хозяин.
— Что ты имеешь в виду? Вы же пришли вместе.
— Да, но мне надо было облегчиться, поэтому я пошёл в нужник в другом углу дома. После этого отправился искать Зотикуса, но не смог его найти.
— Ну, иди и найди его сейчас! — приказал Луций.
Тропсус смиренно повернулся, чтобы уйти.
— Нет, подожди, — сказал я. — Мне кажется, что не стоит спешить с поиском Зотикуса, если он действительно в доме. Мне кажется, было бы более интересно узнать, почему ты случайно оказался в этой комнате, Тропсус.
— Я искал Зотикуса, как я уже сказал, — раб опустил глаза.
— Но почему здесь? Это одна из комнат твоего хозяина. Я не думаю, что кто-то должен заходить сюда, кроме Стефаноса или, может быть, уборщицы. Почему ты искал Зотикуса здесь, Тропсус?
— Я ... я, мне показалось, что я услышал шум.
— Какой шум?
Тропсус скривил лицо.
— Я подумал, что услышал, как кто-то ... смеётся.
Эко внезапно хлопнул в ладоши и уверено кивнул.
— Что ты говоришь, Эко, ты что, тоже слышал этот смех?
Он кивнул и сделал движение руками, чтобы показать, что в атриуме он был слышен слабым и далёким.
— Смеялись в этой комнате, Тропсус?
— Я так и подумал. Сначала смех, а затем ... затем какой-то грохочущий шум, стук или треск, не очень громкий.
Я посмотрел на Эко, который поджал губы и пожал плечами. Он тоже сидел в атриуме, слышал что-то из задней части дома, но звук был нечётким.
— Это смеялся Зотикус? — спросил я.
— Думаю, что он, — с сомнением в голосе произнёс Тропсус.
— Постой, это был Зотикус или нет? Ты же знаешь, как он смеётся — вы оба смеялись, когда недавно пришли с улицы ...
— Это было не похоже на Зотикуса, но я подумал, что это он, ведь в доме не было никого другого.
— Никого и нет, — сказал Луций. — Я уверен в этом.
— Кто-то мог войти, — сказал я, подходя к открытым ставням. — Любопытно, что эта щеколда, похоже, обломана. Разве это было раньше?
— Я так не думаю, — сказал Луций.
— Что за окном?
— Маленький сад.
— А что окружает сад?
— Дом, с трёх сторон, и стена.
— А по другую сторону стены?
— Улица. О, боже мой, я понимаю, о чём ты. Да, я полагаю, что кто-то молодой и достаточно проворный мог бы перелезть стену и проникнуть в дом.
— Можно ли на эту же стену залезть с этой стороны?
— Я полагаю.
— Даже мужчина с сумкой, набитой серебром за плечами?
— Гордиан, ты же не думаешь, что Зотикус ...
— Надеюсь, что нет, ради него самого, но могут произойти ещё более странные вещи, когда рабу дают слегка почувствовать вкус свободы, потратить несколько монет и выпить вина.
— Милосердная удача, — выдохнул Луций. — Серебро! Он подошёл к сундуку и потянулся, как бы прикоснуться к исчезнувшим сосудам. — Все, ювелирные изделия, чаши — всё пропало!
— Никаких признаков оружия нет, — сказал я, осмотрев комнату. — Возможно, одной нанесли удар по голове Стефаноса. По виду раны это было что-то с довольно ровным, жёстким краем. Возможно, блюдо ...
— Какая ужасная идея! Бедный Стефанос. — Луций положил руки на крышку сундука и внезапно отпрянул в ужасе. Он поднял руку, и я увидел, что ладонь была вымазана кровью.
— Откуда это? — спросил я.
— Ткань посередине. В этом свете не заметно, ткань красная, как и мокрое от крови пятно.
— Давайте сложим её так, как она лежала раньше.
Мы выпрямили ткань и обнаружили, что кровавое пятно было прямо над краем верхней части сундука.
— Как будто он ударился лбом о твёрдое дерево, — сказал Луций.
— Да, как будто он упал — или его толкнули, — согласился я.
Тропсус прочистил горло.
— Хозяин, мне пойти и поискать Зотикуса?
Луций поднял бровь.
— Мы будем искать его вместе.
Быстрый обход помещений рабов показал, что Зотикуса в доме нет. Мы вернулись в обворованную сокровищницу.
— Мне поискать Зотикуса на улицах, хозяин? — Тревога в голосе Тропсуса показала, что он хорошо понимал деликатность своего положения. Если Зотикус совершил убийство и кражу, то разве его друг Тропсус не был бы партнером в этом преступлении? Даже если Тропсус был полностью невиновен, показания рабов по закону должны быть получены с помощью пыток; если серебро не будет найдено и вопрос быстро не решится, Тропсуса, скорее всего, ждёт жестокое следствие. У моего друга Луция было доброе сердце, но он родом из очень старой семьи патрициев, а патриции Рима не были бы тем, кем они были сегодня, будучи добряками, особенно когда это касалось их имущества или людей.
Луций отвёл Тропсуса в его комнату, а потом вернулся ко мне.
— Гордиан, что мне делать? —застонал он, в этот момент он совсем не выглядел патрицием.
— Держи Тропсуса здесь, конечно. А то он может запаниковать и по глупости и отчаяния вздумать убежать, а это всегда заканчивается плохо для раба. Кроме того, — я добавил себе под нос — он просто может быть виновным в сговоре с целью кражи твоего серебра. Я также предлагаю тебе нанять гладиаторов, если ты найдёшь среди них трезвых, чтобы они разыскали Зотикуса.
— А если при нём не окажется серебра?
— Тогда тебе решать, как вытянуть из него правду.
— Что, если он докажет свою невиновность?
— Полагаю, возможно, что какой-то преступник перелез стену и украл твоё серебро. Возможно, кто-то из твоих рабов или кто-то из Улицы серебряных дел, из тех, кто знал бы о твоих недавних покупках. Но сначала найди Зотикуса и послушай, что он скажет.
Эко, который некоторое время был задумчив, вдруг потребовал моего внимания. Он указал на труп Стефаноса, а затем исполнил пантомиму, глупо улыбаясь и притворяясь смеющимся.
Луций был ошеломлен.
— На самом деле, в этом нет ничего смешного!
— Нет, Луций, ты неправильно понял. Ты говоришь, Эко, что слышах смех Стефаноса?
Эко кивнул, таким образом, чтобы указать, что он обдумал этот вывод по этому вопросу и, наконец, решил заявить об этом.
— Стефанос смеялся? — сказал Луций таким же тоном, будто услышал, что Эко заявил, что видел, как Стефанос дышит огнём или жонглирует своими глазными яблоками.
— Он казался довольно суровым, — согласился я, бросая на Эко скептический взгляд. — И если бы смеялся Стефанос, то почему же Тропсус так не сказал?
— Наверное, потому, что он никогда раньше не слышал, чтобы Стефанос смеялся, — сказал Луций. — Я не думаю, что сам когда-либо слышал смех Стефаноса.
Он с недоумением посмотрел на труп.
—Ты уверен, что слышал смех Стефаноса, Эко?
Эко скрестил руки на груди и серьёзно кивнул. Он был уверен.
— Хорошо, может быть, хотя мы никогда не узнаем это наверняка, — сказал я, идя к двери.
— Ты не останешься, чтобы помочь мне, Гордиан?
— Увы, Луций Клавдий, сейчас я должен уйти. Мне надо готовить обед и обслуживать рабов.
Нам с Эко удалось вернуться домой относительно невредимыми. Группа хихикающих проституток некоторое время препятствовала нашему продвижению, танцуя вокруг нас, ещё один царь Нума, которого несли на руках, вылил чашу вина мне на голову, а пьяный гладиатор наступил на сандалию Эко, но в остальном поездка от Палатина до Субуры прошла без происшествий.
Расплатившись с носильщиками, мы взялись за приготовление очень простого обеда, на что хватало моих умений. Бетесда, казалось, едва могла держаться вдали от кухни. То и дело она заглядывала в дверной проём, скептически нахмурившись и качая головой, будто только то, как я держал нож, выдавало мою полную некомпетентность в кулинарных делах.
Наконец, когда зимнее солнце начало опускаться на запад, Эко и я вышли из кухни, чтобы найти Бетесду и Бельбо, удобно устроившихся на обеденных диванах, которые обычно были предназначены для нас самих. Эко пододвинул маленькие обеденные столики, а я принёс различные блюда — суп из чечевицы, пшенную кашу с молотой бараниной, яичный пудинг с мёдом и кедровыми орехами.
Белбо казался довольным едой, но ведь Белбо радовала любая еда, лишь бы её было достаточно; он облизывал губы, ел пальцами и громко радовался возможностью послать своего молодого хозяина Эко за новой порцией вина, полностью восприняв традицию перемены ролей в доме. С другой стороны, Бетесда приступала к каждому блюду с прохладной отстранённостью. Как всегда, её типичное отчужденное поведение маскировало истинную глубину того, что происходило внутри неё, что, как я подозревал, было таким же сложным и тонким, как самое изысканное рагу. Отчасти она скептически относилась к моей кухне, отчасти она наслаждалась новизной положения и ролью римской матроны, и отчасти она хотела скрыть любой внешний признак своего удовольствия, потому что так надо, ну и потому что Бетесда — это Бетесда.
Однако она соизволила похвалить меня за яичный пудинг, за что я поклонился.
— И как прошёл твой день, хозяин? — небрежно спросила она, устроившись на диване. Я стоял рядом, мои руки с облегчением скользнули за спину. Возможно в её воображении я был низведён до положения раба, или, что ещё хуже, мужа?
Я рассказывал ей о событиях дня, так как рабам часто приходилось докладывать хозяевам в конце дня о проделанной работе, Бетесда отстранёно слушала, проводя руками по своим роскошным чёрным волосам и поджимая губы. Когда я описал свою встречу с Цицероном, её темные глаза вспыхнули, потому что она всегда с подозрением относилась к людям, которых больше интересуют книги, чем женщины или еда; когда я сказал ей, что заходил Луцию Клавдию, она улыбнулась, потому что знала, насколько тот восприимчив к её красоте; когда я сказал ей о кончине Стефаноса и исчезновении серебра, она задумалась. Наклонившись вперёд и положив подбородок на руку, она как бы изображала пародию на меня самого. Во всяком случае мне так показалось.
После того, как я объяснил несчастные события, она попросила меня повторить сказанное, а затем позвала Эко, который был увлечён детской игрой с Белбо, чтобы тот подошёл и прояснил некоторые аспекты этой истории. Опять же, как и в доме Луция, он настаивал, что слышал смех именно Стефаноса.
— Хозяин, — задумчиво сказала Бетесда, — этого раба Тропсуса подвергнут пыткам?
— Возможно. — вздохнул я. — Если Луций не сможет найти серебро, он может потерять голову — Луций, я имею в виду, хотя и Тропсус в конечном итоге тоже потеряет голову.
— И если Зотикуса найдут без серебра его тоже будут пытать?
— Его почти наверняка будут пытать, — сказал я. — Луций потеряет лицо перед своей семьёй и коллегами, если бы он позволил себе быть обманутым рабом.
— Одураченный рабом, — задумчиво пробормотала Бетесда, кивая. Затем она покачала головой и надела своё самое властное выражение. — Хозяин, ты же был там! Как ты не мог разглядеть правду?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты пил неразбавленное вино Луция Клавдия, не так ли? Это, должно быть, затуманило твой ум.
Во время Сатурналий рабам позволяется многое, но это было слишком!
— Бетесда, я требую ...
— Мы должны немедленно отправиться в дом Луция Клавдия! — Бетесда вскочила на ноги и побежала за плащом. Эко посмотрел на меня и махнул головой за Бетесдой. Я пожал плечами.
— Принеси наши плащи, Эко, ночью будет холодно. Возможно, ты тоже пойдёшь, Белбо, если тебе удастся подняться с этой кушетки, сегодня на улицах неспокойно.
Я не буду пересказывать сумасшествие пересечения Рима в ночь Сатурналий. Достаточно сказать, что на определенных участках пути я был очень рад, что с нами был Белбо; его непоколебимого присутствия, как правило, было достаточно, чтобы прокладывать путь сквозь толпу гуляк. Когда мы наконец постучали в двери Луция, нам снова открыл хозяин дома.
— Гордиан! О, я рад тебя видеть. Этот день становится всё хуже и хуже. О, и Эко, и Белбо и Бетесда! — Его голос немного изменился, когда он произнёс её имя, и его глаза расширились. Он покраснел, если это было вообще возможно, чтобы его обычно розовое лицо стало ярче красного.
Он провёл нас по саду. Статуя Минервы смотрела на нас, её мудрое лицо излучало лунный свет и тень. Луций привёл нас в роскошную комнату рядом с садом, отапливаемую пылающей жаровней.
— Я последовал твоему совету, — сказал он. — Я нанял людей для поисков Зотикуса. Они нашли его достаточно быстро, за борделем в Субуре, где он, пьяный, как сатир, играл в кости, пытался выиграть достаточно, чтобы войти внутрь, — так он объяснил.
— Что серебро?
— Зотикус клянётся, что вообще не видел никакого серебра и даже не знал, что оно существует. Он сказал, что выскользнул из задней части дома через окно на рабской половине. Он пояснил, что гулять с Тропсусом ему было скучно, и он захотел выйти один.
—Ты ему веришь?
Луций сжал голову.
— О, я уже не знаю, чему тут верить. Всё, что я знаю, это то, что вошли Зотикус и Тропсус, Зотикус выскользнул, и в это время Стефанос был убит, а серебро украдено. Я просто хочу вернуть серебро! Сегодня приходили кузены и у меня не было для них подарков. Конечно, я не стал объяснять ситуацию, и сказал им, что мои подарки задержались, и что я зайду к ним завтра. Что же мне делать, пытать молодых рабов? Мне больше ничего не остаётся.
— Вы можете отвезти меня в комнату, где держали серебро? — шагнув вперёд сказала Бетесда, и сбросила на стул свой плащ. Каскад её чёрных волос сверкал вспышками тёмно-синего и фиолетового цветов в свете пылающей жаровни. Её лицо было бесстрастным, и её глаза выразительно смотрели на Луция Клавдия, который моргал под её взглядом. Я сам слегка содрогнулся, глядя на неё в свете огня жаровни, потому что, хотя она носила распущенные как рабыня волосы и была одета в простое платье рабыни, её лицо сияло таким же убедительным величием, как и медное лицо стоящей в саду богини.
Бетесда пристально посмотрела на Луция, который потянулся, чтобы вытереть пот со лба. Жаровня была горячей, но не настолько, чтобы от её жара можно было вспотеть.
— Конечно, — сказал он, — хотя теперь смотреть не на что. Тело Стефаноса убрали в другую комнату ...
Он замолчал, повернулся, и направился к задней части дома, взяв висевшую на стене лампу, чтобы осветить путь.
Под мерцающим светом лампы комната казалась очень пустой и слегка жуткой. Жалюзи были закрыты, а покрытую кровью ткань убрали с сундука.
— Какие ставни были открыты, когда вы нашли Стефаноса мёртвым? — спросила Бетесда.
— Так вот эти, — сказал Луций с лёгким заиканием. При его прикосновении они раскрылись. — Защёлка, кажется, сломана, — объяснил он, пытаясь снова закрыть их.
— Сломана, когда открывали ставень, не подняв защёлку, — сказал Бетесда.
— Да, мы поняли это сегодня утром, — сказал он. — Их, должно быть, толкнули снаружи. Какой-то вор так проник внутрь.
— Думаю, что нет, — возразила Бетесда. — Что, если бы кто-то схватился за верхнюю часть ставней и распахнул их, вот так. — На другом окне она потянула ставни, сломав маленькую защёлку посередине.
— Но зачем кому-то это делать? — спросил Луций.
Я приоткрыл рот и вздохнул, начиная понимать, что имела в виду Бетесда. Я уже собрался говорить, но остановил себя. В конце концов, это была её идея. Я дал ей возможность объяснить всё.
— Раб Тропсус сказал, что услышал сначала смех, затем грохочущий шум, затем стук. Смеялся, по словам Эко, Стефанос.
Луций покачал головой.
— Это трудно себе представить.
— Потому что вы никогда не слышали, чтобы Стефанос смеялся, и я могу сказать вам, почему: потому что он смеялся только за вашей спиной. Спросите рабов из тех, которые были здесь дольше, чем Тропсус, и послушайте, что они скажут вам.
— Откуда ты это знаешь? — запротестовал Луций.
— Этот человек управлял вашим домом, не так ли? Он был здесь, в Риме, вашим главным рабом. Поверьте, время от времени он смеялся над вами за вашей спиной. — Луций был ошеломлён таким предположением, но спорить с Бетесдой не стал. — Что касается грохота, который услышал Тропсус, то вы слышали тот же шум, только что, когда я открыл эти ставни, а затем Тропсус услышал стук, — это был звук удара головы Стефаноса, упавшей на жесткий край сундука. — Она поморщилась. — После он упал на землю, думаю, сюда, сжимая грудь и с кровоточащей головой. — Она указала на то место, где мы нашли Стефаноса. — Но самым значительным звуком был тот, который никто не слышал, — это стук серебра, который, несомненно, издал бы значительный шум, если бы кто-то поспешно засунул все сосуды в сумку, а затем убежал.
— Но что всё это значит? — спросил Луций.
— Это означает, что ваш погибший раб, у которого, как вы считали, не было чувства юмора, в этом году по-своему праздновал Сатурналии. Стефанос задумал пошутить над вами, а затем громко рассмеялся от своей собственной дерзости, сильно засмеялся, Стефанос ведь был очень стар, не так ли? У старых рабов уже слабое сердца. Когда их сердце не выдерживает, они, вероятно, падают и хватаются за что-нибудь, чтобы устоять. — Она схватила верхнюю часть ставней и распахнула их. — Это была плохая поддержка. Он упал и ударился головой, а затем упал на пол. Возможно его убил удар по голове, а возможно его сердце не выдержало. Это трудно определить?
— Но серебро! — спросил Луций. — Где это?
— Там, куда Стефанос аккуратно и молча спрятал его, думая, чтобы подшутить над хозяином.
Я затаил дыхание, когда Бетесда открыла крышку сундука; что, если она ошибалась? Но внутри, поверх хранящихся там вышитых покрывал, лежали сверкающие под лампой все сосуды, ожерелья и браслеты, которые Луций показывал нам этим утром.
Луций ахнул и выглядел так, словно вот-вот побежит в нужник от облегчения.
— Но я до сих пор не могу в это поверить, — наконец сказал он. — Стефанос никогда бы не задумал такую шутку!
— О, так ли это? — сказала Бетесда. — Рабы постоянно подшучивают над хозяевами, Луций Клавдий. Только хозяева об этом не догадываются, ведь в таком случае наглый раб будет наказан. Дело в том, что хозяин никогда не должен даже подумать, что довольный собой Стефанос, вероятно, собирался выйти на улицу, когда обнаружится, что серебро пропало. Он позволил бы вам впасть в панику на какое-то время, после чего вернулся бы домой, и когда вы в отчаянии бы сказали ему, что серебро пропало, он бы показал вам его в сундуке.
— Но я был бы в ярости.
— Это ещё бы больше развлекло Стефаноса, потому что, когда вы спросили его, зачем он положил туда серебро, он сказал бы, что вы ему сказали, и что он только выполнял ваш приказ.
— Но я не давал ему таких указаний!
— «Ах, но вы это сделали, господин», — сказал бы он, покачивая головой от вашей рассеянности, и с таким серьёзным, безжалостным выражением, что у вас не было бы другого выбора, кроме как поверить ему. Вспомните, Луций Клавдий, я подозреваю, что вы можете вспомнить другие случаи, когда вы оказывались в подобной ситуации, и Стефанос был вынужден указать, что это было связано с вашей собственной забывчивостью.
— Ну, теперь, когда ты сказала это ... — сказал Луций, чувствуя себя явно не в своей тарелке.
— И всё это время Стефанос посмеивался над тобой за вашей спиной, — сказала Бетесда.
Я покачал головой.
— Я должен был разобраться с этим ещё утром, — сказал я с сожалением.
— Чепуха, — сказала Бетесда. — Ты знаешь мир свободных граждан, хозяин, но ты не можешь знать, о чём думает раб, потому что ты никогда не был таким.
Она пожала плечами.
— Когда ты рассказал мне эту историю, я всё сразу поняла. Мне не нужно было знать Стефаноса, чтобы понять, как работают его мозги, и я думаю, что есть способ взглянуть на мир, общий для всех рабов.
Я кивнул, а потом слегка напрягся.
— Означает ли это, что иногда, когда я не могу найти что-либо, или, когда я отчетливо помню, что приказал тебе что-то сделать, но ты убеждала меня, что это моё мнение ...
Бетесда улыбалась, как могла улыбаться только богиня мудрости, размышляя над шуткой, слишком дерзкой для простых смертных.
Позже ночью мы присоединились к толпе в форуме, держа наши восковые свечи, так что всё пространство площади и нависающие фасады храмов были освещены тысячами и тысячами мерцающих огней. Луций пошёл с нами и присоединился к радостному пению. «Йо-йоу, Сатурналии!» гремело по всему Форуму. По обворожительной улыбке на его лице я заметил, что к нему вернулось его хорошее настроение. Бетесда тоже улыбнулась, и почему бы и нет? На её запястье, сверкая под мерцанием свечи как круг жидкого огня, был браслет из серебра и чёрного дерева, подарок благодарного поклонника Сатурналий.
Комментариев нет:
Отправить комментарий