УТРАЧЕННЫЕ ПРОРОЧЕСТВА АКТ ВТОРОЙ (окончание акта)

 АКТР ВТОРОЙ (окончание)

И без того красноватое лицо Таулубега темнеет ещё сильнее, и на нём снова отражается гнев. Он не позволит себя так высмеивать. И уж тем более какому-то Тетуаку.

- Да. Они бегают, прыгая на одной ноге. А когда им это надоест, они начинают по кругу, цепляясь руками и ногами. Их называют циклопедами.

При этом уточнении истории Таулубега веселье Тетуака сменяется беспомощным хохотом. Его заглушает лишь Сартах, толкающий его в бок, чтобы напомнить о необходимости быть уважительным к старшим. Смех обрывается, но дело сделано. Таулубег продолжает сверлить насмешника взглядом с чистой ненавистью. Намёк ясен: мальчишка позже заплатит за свои насмешки. И я вдруг вспоминаю инцидент между Таулубегом и Эльдегаем из-за тошнотворного рагу. Неужели Таулубег затаил обиду и воспользоваться случаем отомстить в тот самый момент, когда вокруг нашей хижины бушует буря? Мне захотелось посмотреть ему прямо в глаза.

Стены вокруг скрипят и стонут, и я поднимаюсь, словно разминая затекшие ноги. Несколько пар глаз подозрительно бегают, следуя за мной, пока я обхожу мерцающий огонь. Таулубег заметно отстраняется от меня, когда я наклоняюсь за бурдюком кумыса, стоящим сбоку от него. Он фактически избегает моего пристального взгляда, и я снова задумываюсь, не убийца ли он. Уперев руку в поясницу и нагнувшись, чтобы хоть как-то её почувствовать, я опускаюсь ближе к Сартаху. Я бормочу ему что-то по-английски.

Произношение у татарина отвратительное, но использование английского даёт нам возможность тайно общаться. Ведь никто не понимает, что я говорю. И я особенно не хочу, чтобы Таулубег подслушал. Тем не менее, я старательно избегаю называть его по имени.

- Сартах, друг мой, помнишь, как ты раньше встал между покойником и нашим вспыльчивым другом?

Старый татарин прищурился и пристально посмотрел на меня. На мгновение мне показалось, что он не понял моих слов. Или о ком я говорю. Затем он заговорил.

- Ты думаешь, что… тот, о ком ты говоришь… возможно, убит в отместку за такое оскорбление?

Я пожал плечами, желая услышать его мнение. Я ценил мнение этого человека. Таулубег, о котором мы говорим, сидит, сгорбившись, опустив голову, игнорируя бессвязную болтовню других. Буря продолжает бушевать у избы, сжимая нас всех в своих тисках. Сартах понял мой намёк.

- Возможно, ты и прав. Но… он… скорее всего, сразу бы дал выход своему гневу. А не потом, когда остыл.

Я вздыхаю и понимаю, что он знает, насколько горяч и отходчив Таулубег. Он быстро реагирует, когда его провоцируют, но также быстро остывает. Сартах берёт у меня из рук кумыс и подносит его к губам.

- И всё же… кто знает, что творится в него в голове?

Он оставляет эту сдержанность повисшей в воздухе и, сверкая глазами, жадно пьёт пьянящий напиток. Тогда я не буду полностью вычеркивать Таулубега из своего списка. Взглянув на дверь, за которой лежит свёрток с телом Эльдегая, я задаюсь вопросом: у кого ещё из татар были причины убить его? Тетуак был унижен Эльдегаем, который показал тщетность его хвастовства мастерством владения луком. Теперь я думаю об Улане, у которого, безусловно, была такая возможность, ведь именно он первым обнаружил меня стоящим над телом. Неужели он уже проснулся, ожидал возможности свалить вину за свои поступки на кого-то другого? Я смотрю туда, где он сейчас увлечённо беседует с непоседливым Тетуаком. Затихшая снаружи буря, похоже, оживила молодого татарина. Вынужденная близость побудила его к более активному общению, чем я видел раньше. Возможно, чувство заточения с мёртвым – и его убийцей – тревожит. Или, может быть, дело в кумысе, который мы все выпили. В любом случае, Улан отчего-то краснеет и тычет пальцем в Тетуака. Тот в ответ энергично качает головой.

Я снова прокручиваю в голове последствия спора, вспыхнувшего между Таулубегом и Эльдегаем. Тот случай, когда Таулубег обвинил покойного в излишней заносчивости. Улан тоже был там и разгневался на слова Эльдегая о том, что он посланник Иль-Хана. Я тоже слышал эти слова и теперь нуждаюсь в подтверждении их важности. Я откидываюсь назад, опираясь на локоть, на грубые шкуры, утепляющие пол в избе. Сартах сидит, прислонившись спиной к тюкам, сваленным у стены. Глаза его закрыты, но я уверен, что проницательный старик, как обычно, бдителен. Я снова говорю с ним по-английски.

- С чего бы это Улан рассердиться, узнав, что Эльдегай – посланник, отправляющийся к правителю в Сарай?

Лицо Сартаха ничего не выдает, но я вижу, как его плечи напряглись от важности моего вопроса. Он медленно приподнимает веко и смотрит в мою сторону. Он говорит, едва шевеля губами.

- Так ты знаешь, что он был не просто путешественником? Как умно с твоей стороны. Полагаю, ты заметил пайзу.

Сквозь полуприкрытые глаза он наблюдает за моим озадаченным взглядом.

- Пайзу?

- Золотая табличка, которую ты жаждал получить, когда обманывал Эльдегая и лишал его имущества.

- Обманывал…?

Я воздерживаюсь от притворного возмущения, видя, как на губах Сартаха играет лёгкая улыбка. После начала игры, когда я позволил госпоже Удаче определить победителя и укрепить доверие моих игроков, он больше не принимал участия в игре. Тогда я подумал, что он просто держит дистанцию, как главарь группы. Теперь понимаю, что он сразу раскусил мои уловки. Но ему явно всё равно, обманул ли я его товарищей. Это их дело. Я меняю тактику и перехожу в наступление. В конце концов, я подозреваю Сартаха в краже этой пайзы.

- Пайзу, да. Таблички, которая, похоже, теперь у тебя, Сартах. - Его глаза широко распахнулись и впились в меня, словно буравчики в руках венецианского корабельщика. Он тихонько хрипло рассмеялся.

- Понятно. Ты не уверен, убил ли я Эльдегая ради пайзы. - Он подался вперёд, почти касаясь моего уха. Он шепчет в ней:

- Позволь мне объяснить, что это значит. - Он скользит рукой под пальто, и хотя он не достаёт золотую табличку, я знаю, что он держит её крепко. - Эта табличка – власть хана, данная тому, кто её носит. Любой, кто её увидит, должен помочь носителю пайзы. Это больше, чем просто кусок золота. Это слово самого хана. Ни один татарин не попытается её украсть, ибо это означало бы верную смерть. Табличка говорила мне, что Элдегай был посланником Иль-Хана Персии. Подчинённым Великому Хану, но, тем не менее, важным ханом. Нет, я не крал пайзу. Я вынул её из его пальто после его смерти, когда проверял кинжал на наличие крови. Теперь я храню её в безопасности.

Я немного размышляю, усваивая новую информацию. Она всё ещё не даёт ответа на то, почему Улан так резко отреагировал на откровение Эльдегая. Я рассказываю Сартаху, что слышал от Улана: он назвал Эльдегая демоном в человеческом обличье за то, что тот отправился в Сарай. Старик вздыхает и бросает в огонь ещё один навозный кирпич. Пламя на мгновение гаснет, а затем вспыхивает ярче прежнего, озаряя лица всех зловещим сиянием.

- Дьяволы, демоны. Напрасно, что ты вообще упомянул монстров, — ворчит он. - В любом случае, может быть, ты ослышался. Ты всё ещё не знаешь нашего языка.

Я качаю головой, глядя поверх пламени на фигуру Улана, который уже откинулся назад и, кажется, задремал. Его препирательство с Тетуаком, похоже, закончилось.

- Нет. Я хорошо расслышал». Он сказал то, что сказал. - Я на мгновение замешкался, наблюдая, как Сартах раздраженно хмурится. Инстинкт игрока подсказывал мне, что Сартах заинтригован. Теперь мне осталось только убедить его, поделиться информацией. Я изображаю полное недоумение.

- Я просто не понимаю, что всё это значит. - Глаза Сартаха заблестели.

- Тогда тебе стоило послушать, что он говорил Тетуаку. Видишь ли, всё дело в том, кто на самом деле Великий Хан. После смерти последнего хана остались три его брата, которые стали его преемниками, хотя о среднем можно забыть. Хулагу – персидский Иль-хан, о котором мы говорим, и он не претендует на пост Великого Хана. Хотя не всё равно, кого из двух других он поддержит. Ариг-Буга – младший брат, но он – средоточие власти в Каракоруме. И, несмотря на то, что он самый младший, он… как бы это выразиться на вашем собачьем языке? Он продолжает жить по старинке.

Я знаю таких ещё по своей торговле: они тормозят всех в своём деле, в то время как те, у кого есть новые идеи, стремятся двигаться вперёд. Могу подобрать пару слов, чтобы описать их – доисторические, закоснелые, старомодные, – но я предпочитаю быть вежливым.

- Чтит старые традиции?...

- Традиц … - Сартах не может выговорить это слово, машет рукой, признавая его значение, и продолжает: - Два года назад старший брат, всё ещё находясь в походе в Катае, заметьте, нарушил все правила. Не вернувшись в наши края, он провозгласил себя Великим ханом. Наметился большой…

Я подсказываю ему нужное слово.

- Разлад. - Он кивает.

- Большой разлад. Все меньшие правители – например, Алгу, хан Чагадаев – мечутся, пытаясь решить, с кем заключить союз. Полагаю, тот факт, что Элдегай направлялся в Сарай, говорит о том, что Хулагу уже решил, в какую сторону прыгнуть. И он согласен с традиционалистами. Молодой Улан, однако, предпочитает старшего брата.

За моим плечом раздаётся хриплый голос, и Каракучук высовывается из темноты. Он сплевывает желтоватый сгусток в огонь, который тут же шипит и исчезает. Мне вспоминается случай, когда он вмешался в мою игру, предложив сыграть в Сик бо. Он снова сует свой нос, куда не просят. Он рычит на Сартаха на его родном языке.

- Говори на нормальном языке, Сартах. Не на языке дьявола, чтобы мы знали, чего ты затеваешь.

Я вижу огонь в глазах Сартаха, но он сохраняет спокойствие.

- Я просто рассказал путнику об Ариг-Буге и его брате.

Каракучук снова рычит, растирая остатки слюны по покрытому щетиной подбородку.

- Брат, о котором ты говоришь, всего лишь самозванец. Как он может быть Великим ханом, если даже не приезжает в Каракорум на курултай – великое собрание?

Мне кажется, этот брат рискнул, чтобы выиграть корону. Не находясь в традиционном месте, где заявляют о своих правах, он нарушает старые правила и всё равно делает это. Он мне начинает нравиться. Однако Каракучук продолжает ворчать.

- Мальчиком уехал в Катай; он влюблен во все изящные манеры Поднебесной. Не удивлюсь, если он в следующий раз перенесёт туда столицу.

Улан слышит, что сказал старик, и вдруг в избе накаляется напряжение.

- Что случилось с ним? Ариг-Бок - это ископаемое, всегда придерживающееся старых обычаев. А в Катае есть чему восхищаться.

- Ну, раз уж никого из нас там не бывал, что ты знаешь о том, что там есть? - усмехнулся старик.

Улан снова садится на корточки.

- Ну нет. Но я слышал много историй.

- Истории, - смеется Каракучук. - Я слышал истории о заколдованных горах, единорогах и муравьях, которые копают золото. Это не значит, что они правдивы.

Улан снова вмешивается.

- Я расскажу вам историю, которую мне рассказал Чин. Он рассказал мне о провинции на западе, в которую, в каком бы возрасте ни попадал человек, он сохраняет именно этот возраст. Но ты должен оставаться там, чтобы остаться в живых.

Таулубег фыркает, глядя на широко раскрытые глаза, сияющие в лице Улана. Затем он хихикает и выплевывает в огонь комок мокроты.

- Хе-хе. Чин. Бьюсь об заклад, он был придворным евнухом, который весь день сидел на заднице. Не знаю, почему ты поверил в такую чушь. Я бы вскрыл ему вены за оскорбление меня откровенной ложью.

Он делает паузу, и его последний комментарий направлен прямо в адрес Улана.

- И это то, что вы хотите. Великий хан, который целый день слушает лживых евнухов. Мне нужен Ариг-Боке, он мой хан. - Тетуак также побледнел, как оловянная грозовая туча над Венецией, а Улан потерял дар речи. Только Каракучук кивает, как будто согласен с Таулубегом.

В помещении становится тихо, и единственный звук - это завывание беспокойного ветра снаружи. И скрип стен, когда они прогибаются и раздуваются, как древние меха, с входящим и выходящим воздухом. Как будто мы все сидим в груди какого-то монстра. Я вижу успех моего внедрения идеи неестественной деятельности в умы присутствующих. Я их напугал и они не уверены. На самом деле, даже мой прагматичный венецианский мозг звенит в этой тяжёлой атмосфере. И чувство беспокойства, которое ощущается в самом воздухе, который каждый всасывает в свои лёгкие. Я хочу, чтобы они не были уверены друг в друге, и теперь они точно сомневаются. Лучше это, чем если бы они объединились против меня.

Кроме того, мне вдруг всё стало ясно. Теперь я знаю, кто убил Эльдегая. Мне просто нужно убедить других в своей правоте. И что у меня не было причин его убивать. Фактически, у меня были все основания для его процветания. Я вспоминаю свой последний разговор с Эльдегаем незадолго до его смерти. То, что он сказал мне тогда и это я использовал, чтобы выяснить, кто убийца. Наряду с ещё несколькими проницательными наблюдениями и пророчеством таинственного писца. Но мне всё равно придётся добиваться признания. И как бы я ни мечтал о тёмных и узких стенах темниц дворца дожей в Венеции, чтобы помочь мне, я знаю, что должен полагаться на свой собственный ум. И небольшую ловкость рук.

Я внимательно изучаю своих татар, сидящих, прижавшись друг к другу, у мерцающего огня в центре печи. Яркость пламени померкла до вишневого сияния, которое едва освещает наши лица. Внешнее кольцо тёмных стен растворилось во мраке, отчего их скрип при порывах ветра стал более резким и жутким. С таким же успехом мы могли бы сидеть под открытым небом под каким-то ужасным беззвездным небом, а орда крылатых зверей, хлопая крыльями, сбивала нас, как падаль. Беспокойство, порождённое мраком и рассказами о чудовищах, поселившимися в умах каждого, превосходно соответствует моей цели. Инстинктивно татары подались к огню, поскольку его теплота и яркость угасли. Я поднимаюсь и прохожу по периметру полутёмной комнаты. Пришло время немного поиграть.

Я пинаю Кирилла по заднице, чтобы разбудить его от сна и максимально повысил голос.

- Пойдём, священник. Я чувствую, как меня зовёт душа Эльдегая. Он хочет говорить.

Среди татар возникает волнение, когда смысл моих слов проникает в их головы. Один или двое двигаются в знак протеста, но Сартах останавливает их, подняв ладонь. В его глазах мерцает любопытство, он вглядывается в моё лицо в поисках смысла моих действий. Я сделал всё, что мог, и тащил упирающегося Кирилла к двери. Когда я открыл её, поток холодного воздуха ударяет мне в лицо, как песок из лагуны, поднятый порочным восточным ветром. Мы быстро затащили окаменевшее тело Эльдегая в избу. Сартах захлопывает за нами дверь, сохраняя тепло. Тело лежит рядом с печкой, а я стою спиной к двери, не давая никому уйти. Я резко указываю, что все должны образовать круг вокруг трупа. Затем я вхожу в группу и занимаю свою позицию.

Теперь мы все сидим близко друг к другу в кольце, а Кирилл у меня за плечом. Слева от меня сидит Тетуак с кислым лицом - хвастливый, но бестолковый Тетуак. Слева от него на корточках сидит Улан со свежим лицом, как и все юноши, убежденный в своей правоте, но не испытанный в бою. А дальше за ним я различаю морщинистое лицо старого Каракучука, ветерана-воина и хитрого игрока. Между ним и мной, по правую руку от меня, ютится Таулубег - сторонник демонов, его нервные черты выдают этот факт. Он даже сейчас не уверен, не сидит ли он рядом с дьяволом. Сартах сидит немного поодаль от круга, как бы в стороне. Я стараюсь не беспокоиться об этом. Я не считал его убийцей. Он получил золотую пайзу только в рамках своих обязанностей лидера группы, а не с целью кражи. Но поскольку он сидит в опасной близости ко мне за спиной, я только надеюсь, что моя оценка его невиновности верна.

Я делаю глубокий вдох и начинаю.

- Кое-кто говорит, что Эльдегай был демоном…

Улан выглядит поражённым и начинает протестовать. Но я поднимаю руку, чтобы заставить его замолчать. Он опускается на корточки, все еще напряжённый.

- Кто-то говорит, что я демон.

Я делаю паузу, но на этот раз никто не пытается протестовать. Моя копна рыжих волос, моя густая борода, которую не подстригали в течение нескольких месяцев, и мои зеленые глаза, несомненно, укрепляют мою сомнительную репутацию. И я собираюсь использовать это в своих интересах. Я по-волчьи ухмыляюсь, и четыре пары татарских глаз нервно смотрят на меня. В одной паре я вижу глаза убийцы. Только глаза Сартаха спокойно равнодушны. Я делаю большой жест правой рукой, обнимая Кирилла.

- Но священник, с которым я путешествую, - великий волшебник.

Теперь они мои. С вытаращенными глазами татары смотрят на фигуру позади меня в темноте избы. Про себя я молюсь, чтобы Кирилл не подвёл меня.

- Священник - ловец душ.

- Береги себя, венецианец, - бормочет Кирилл. - Не богохульствуй.

Я вздыхаю с облегчением. По крайней мере, теперь я знаю, что он не уснул.

- Просто молитесь за бессмертную душу Эльдегая, отец Кирилл, - говорю я, очаровывая аудиторию. - А я сделаю все остальное.

Все взгляды прикованы к чёрной фигуре жреца, когда он выходит вперёд и опускается на колени над свёртком, представляющим собой останки Эльдегая. Они смотрят, как он крестится и молится за умершего. Я сам молюсь - чтобы Кирилл вспомнил то, что я сказал. И чтобы он это сделает хорошо. Под моей курткой шевелится баночка с пиявками, которую я взял с полки над плитой. Я дрожу, когда Кирилл кладет руку на тело, затем сжимает кулак, как будто он что-то вытягивает из останков смертных. Что-то вроде самой души мертвеца. У меня внезапно возникает ощущение, что это сработает.

Сильным жестом, которого я не ожидал в нем, он бросает невидимое содержимое своего кулака на циновку у моих ног, рядом с углями огня. Татары смотрят сквозь свет, не зная, видят они что-нибудь или нет. Затем я прохожу мимо этого места, и там, извиваясь на циновке, лежит чёрная и скользкая форма бессмертной души Эльдегая. Общий вздох срывается с губ группы татар, и они в страхе отступают.

Я поднимаю пиявку с пола за хвост и позволяю ей слепо приподнять голову. Я рад, что ловкость рук не подвела меня, когда я быстро вытащил её из кувшина и бросил на пол, прежде чем она смогла присосаться ко мне. Я держусь сейчас, несмотря на свой ужас перед скользким существом. Мы близки к кульминации моего выступления. Я бормочу себе под нос, чтоб слышал Сатрах.

- Скажи им, что душа Эльдегая ищет своего убийцу.

Сартах говорит, и даже его голос дрожит от того, что, кажется, происходит. Но говорит убеждённо. Я даю ему следующую команду.

- Скажи им всем, чтобы положили правую руку на огонь.

По команде Сартаха четыре трясущиеся руки протягиваются к раскалённым углям. Подношу извивающегося червяка к центру круга пальцев. Его голова исследует воздух. Глаза Тетуака с ужасом следят за колеблющейся фигурой пиявки, но он крепко держит руку. Кулак Каракучука тоже твёрд, а его морщинистое лицо не выдает никаких эмоций. Его глаза мёртвые и остекленевшие. Таулубег крепко закрыл глаза, но его губы всё ещё шепчут молитвы Тенгри. Улан - самый страшный из всех, и его рука дрожит, когда искатель истины опускается и извивается в воздухе.

Я надеялся сам направить пиявку к руке убийцы, но, к моему удивлению, она внезапно ускользнула безошибочно выбрала себе жертву. Улан визжит, но пиявка крепко присосалась к другой руке. Руке Каракучука, руке мясника. Потому что я уже выяснил, что умение Каракучука резать животных применялось и на Эльдегае. Любимый метод убоя мясника - разрезать животному грудь и успокоить его сердце, сжимая его своим мощным кулаком. Так он и покончил с жизнью Эльдегая.

Крича и лихорадочно пытаясь стряхнуть безобидную пиявку с тыльной стороны руки, Каракучук, шатаясь, подбегает к двери избы и распахивает её. Ветер с ревом ворвался в комнату, приводя всех в замешательство. Циновки и горшки разлетаются под порывами ветра, и проходит некоторое время, прежде чем Улан и Сартах вместе умудряются снова силой закрыть дверь. Оставив Каракучука на улице в водовороте метели.

Я смотрю Сартаху в глаза, спрашивая, что делать. Он качает головой.

- Предоставим его его судьбе. Сам он там не выживет.

После того, как замешательство, вызванное ветром, устранено, внутри воцарилась жуткая тишина. Только Сартах может говорить.

- Скажи мне, Зулиани. Как ты узнал, что это Каракучук? Как только ты понял, что Эльдегай был посланником Иль-хана, прибывшим в Сарай, ты должен был заподозрить Улана. Каракучук не стал бы убивать того, кто встал на сторону Ариг-Боке и традиционалистов.

- Ты действительно не знаешь, не так ли?

Сартах выглядит немного расстроенным моим комментарием, но его голос твёрдый и непоколебимый.

- Знаешь что?

- Что Эльдегай не предлагал Хулагу союз с Боке. Он сам сказал мне, что везёт плохие новости. Иль-Хан связал свою судьбу с другим братом. Старшим братом.

- Почему Эльдегай сказал тебе это?

Я колеблюсь, не желая объяснять мелочь, связанную с длительным мошенничеством с торговлей, и возможностями, предложенными Эльдегаем в Катае. И как я собирался использовать Эльдегая. Я говорю, что Эльдегай сообщил мне, что «старик» знал о его намерениях. На лице Сартаха появляется понимающая улыбка.

- Ты думал, он имел в виду меня. Но потом, когда я сказал вам, что Эльдегай собирался в Сарай предложить союз Хулагу, и явно не знал, в чем его послание ...

- Мне пришлось снова подумать. Улан тоже не знал истинного хода событий. Значит, это он мог бы убить Эльдегая. Как и в случае с Тетуаком или Таулубегом, по другим причинам. Но был один камень преткновения. Все они говорили мне правду. Все говорили мне правду, кроме одного. И мне напомнили пророческое упрямство.

Фактически, это был тот самый стих в конце Чёрной книги, написанный переписчиком как предупреждение всем, кто слишком серьёзно относится к пророчествам. Это прошло:

«Хотя дурные предзнаменования вселяют страх,

И здесь заложен великий смысл,

Старайтесь всегда думать головой,

Ищите ложь, ибо тогда ваш путь ясен».

- Лгал только Каракучук. Он намекнул, что никогда не был в Катае, когда Улан говорил с восхищением об этом месте. Он явно забыл, что рассказал мне, где научился игре в Сик бо, в которую мы играли вечером. Он сражался в Катае и ненавидел это место и всё, что оно символизировало. Он не остановился бы ни перед чем, чтобы помочь Ариг-Буге против его брата. Он действительно не остановился ни перед чем, убив Элдегая и выколов ему глаза, чтобы всё выглядело так, будто это сделал демон. Он даже намекнул, что этим демоном могу быть я. Но чтобы показать, что я не верю в предзнаменования и магию…

Я вытаскиваю из куртки тонкую чёрную книгу и, лишь немного поколебавшись, бросаю её в печь. Пламя жадно пожирает сухие страницы, обжигая, словно адское пламя. Каждая страница вспыхивает, прежде чем свернуть в трубочку почерневший лист, который уносится в дымоход потоками горячего воздуха. По правде говоря, я рад избавиться от проклятой книги. Несмотря на помощь, которую мне оказало последнее четверостишие, я чувствую, что никто не должен знать своё будущее. Это слишком опасно и страшно. Глядя, как чернеют страницы, я на мгновение задумываюсь, единственный ли это экземпляр. Или же оригинал всё ещё существует, и будет ли он продолжать озадачивать и досаждать другим на протяжении многих лет. Я снова поворачиваюсь к Сартаху.

Знаешь, меня бы не удивило, если бы Каракучук подсыпал наркотик в бурдюк с кумысом, который он предложил, от которого мы все так опьянели. Я, право же, никогда не видел такого быстрого отклика на такой бурдюк.

Сартах смеётся и хлопает меня по плечу.

- Ты настоящий демон. Отныне я буду называть тебя не Зулиани, а Чжун Куй. — Он делает паузу. — Слушай. Буря закончилась.

Это правда. Хижина больше не трясётся и не шатается, и над лагерем повисает сладостная тишина. Сартах отпирает дверь, и мы оба просовываемся через низкий вход и выходим в спокойным мир. Небо прояснилось, и утреннее солнце окрашивает снег в кроваво-красный цвет. Приятно быть живым и больше не подозреваться в убийстве. Сартах смотрит на восход солнца.

- Похоже, тебе придётся пересмотреть свой маршрут. Твоя настоящая цель дальше на востоке, чем ты думал.

Он имеет в виду владения брата, любящего китайцев. И он прав. Я уже решил вернуться в Судак к брату Джованни Альберони. Уверен, что смогу вернуть его расположение и убедить его, что Чёрная Книга Брана – всего лишь мошенническая уловка. Я помню место, куда добрый монах хотел отправиться с самого начала.

- Да. Я должен отправиться ко двору Хубилай-хана, в летний дворец Шан-ту, который некоторые называют Ксанаду.