«КОСТИ КОРОЛЯ АРТУРА» - АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ (продолжение)

 

III

Ситинг-лейн – улица с большими, но неприметными домами. Здесь жил (и умер) глава шпионской сети королевы Елизаветы Фрэнсис Уолсингем, и многие купцы занимают эти добротные жилища. Тауэр-стрит – более разношерстная улица, но к восточной её части она становится более внушительной, на углу Ситинг-лейн, где сейчас стояли Эдмунд Шекспир, Мартин Бартон и я, когда колокол поблизости пробил десять часов. Темнота рассеивалась проблесками света из нескольких окон, а серп луны скользил по небу.
Днём можно было увидеть склон Тауэр-хилл дальше на восток, и, хотя сам Тауэр был скрыт из виду, можно было заметить этот величественный дворец или замок за плечом. При желании я мог бы лучше видеть его с другого берега реки, поскольку жил на Тули-стрит и мне достаточно было свернуть в переулок, ведущий к реке, чтобы мельком увидеть могучие стены на противоположном берегу. В какой-то степени меня утешало то, что Тауэр был отделен от меня широким водным пространством. Не знаю, было ли это связано с устрашающей репутацией этого места – прямо сейчас в его стенах был пленён сэр Уолтер Рэйли – или с тем, что поблизости казнили знатных людей, но, как и многие лондонцы, я обычно чувствовал себя неловко в тени Тауэра. И ещё мне было неловко из-за странной миссии, которую мы трое выполняли.
Мы опознали дом с узкими окнами на углу. Сквозь щели в ставнях не пробивался свет, и я надеялся, что он окажется пустым или мы не получим ответа на стук Эдмунда Шекспира в дверь. Не повезло. Почти сразу же дверь открыл коренастый ребёнок.
- Вы хотите видеть мастера Ското? – Голос был не детский, а низкий, мужской. Маленькая фигурка была карликом. Разобрать его черты было невозможно, поскольку единственным источником света были свечи в подсвечнике дальше по коридору.

- Ты угадал, — сказал Эдмунд.
- Он вас ждёт. - Это был не вопрос, а утверждение, и мне стало не легче. Проводив нас внутрь, карлик велел подойти к двери в конце коридора и постучать три раза.

- Три раза. Почему не один? Что я тебе говорил, Николас? — прошептал Мартин Бартон, когда мы проходили мимо мерцающего света бра. - Как и этот маленький привратник, всё это для пущего эффекта.
Но мы сделали, как было велено. Эдмунд трижды постучал в дубовую дверь. Уловил ли я лёгкое колебание брата Шекспира, словно он тоже сожалел, что мы дошли до этого места? Тихий голос произнес:

- Входите,- и Эдмунд поднял щеколду.

Раньше на улице Святого Павла была лавка, принадлежавшая аптекарю, называвшему себя Старым Ником, и то, что я увидел сейчас в комнате Ското, напомнило мне об этом месте. Эта же комната представляла собой просторный кабинет, задымленный от нескольких разбросанных, оплывающих свечей, со сладким, но неприятным запахом. Полки были заставлены деревянными ящиками и глиняными горшками, а с балок над нашими головами свисали засохшие корни, пузыри и большие белесые предметы. Стол в углу был завален широкими книгами, засаленными стеклянными трубками и перегонными кубами. У левой стены висел гобелен или ковёр с изображением странных, одетых в одежды фигур и символов. Фигуры казались полуживыми, когда сквозняк колыхал гобелен. В дальнем конце комнаты стоял письменный стол, а за столом сидела сгорбленная фигура, предположительно, мастер Бернардо Ското. Одинокая свеча колыхалась рядом с рукой, которая что-то царапала на листе бумаги. Рука словно отделилась от своего владельца, пребывавшего во тьме.
- Benvenuto, signori. (Добро пожалаловать, господа)

Голос из тени был мягким, вкрадчивым. От него у меня волосы на затылке встали дыбом. Мы - трое неловких просителей, застыли.
- Как ваша зубная боль, синьор Бартон?
Откуда итальянец узнал о плохих зубах драматурга, ума не приложу. Мартин не морщился и не прикладывал руку к лицу, к тому же, как я уже говорил, в комнате было темно. Но это замечание, без сомнения, было намеренным, придавая сгорбленной фигуре необычайную проницательность.

- Попробуйте жевать гвоздику, — сказал Ското. - Я могу приготовить вам лекарство, если хотите.
- Я сам займусь своими зубами, с гвоздикой или без неё, — сказал Бартон. - Мы пришли по другому делу.
- Вы ищете кости?
- Нам сказали, что они у вас есть, — сказал Эдмунд.
- Fai attenzione (будьте осторожны), — сказал Ското. - Над вашими головами кости.
Среди растительности, свисающей с потолка, действительно были какие-то похожие на кости предметы. Несмотря на сладковатый запах комнаты, я вздрогнул. Словно в склепе.
- Синьор Ревиль стоит под рогом единорога. Протяните руку и коснитесь его, сэр. Он не оторвёт вам руку, а подарит благословение, i doni della natura (дары природы). Это защита от чумы. А рядом с ним находятся рёбра — как это называется? — сирены. Ах, си, русалки.
Интересно, откуда он знает моё имя, как и Мартина Бартона, я сдержался, чтобы не потрогать ни ребра русалки, ни рог. Эта кость, длинная и сужающаяся к концу, могла бы принадлежать единорогу, хотя некоторые утверждают, что такого существа не существует.

- Нас не интересуют останки животных, — сказал Эдмунд. — Мы ищем кости короля Артура.
- У меня тут много всякой всячины. Una miscellanea (разнообразной).
- Всякой всячины? Это реликвии величия Англии.
- Ha parlato l’oracolo! (оракул сказал своё слово)
Эти слова явно подразумевали ехидное замечание, и Эдмунд воспринял их именно так. Шагнув вперёд, он произнёс дрожащим голосом:

- Они не должны быть в руках иностранцев. Если вы владеете такими вещами, мастер Ското, вы должны передать их властям. Кости великого короля не должны истлеть в запустении. Иначе вы пострадаете.

Ското рассмеялся. Звук был таким же тихим и тревожным, как и его речь. Он встал со своего места за столом и подошёл к нам. На нём была плотная шапка и какой-то плащ с геометрическими фигурами, вероятно, каббалистическими узорами. При дневном свете и на открытом пространстве я бы отмахнулся от него, как от любого шарлатана, продающего эликсир жизни на сельской ярмарке. В этом тёмном и задымлённом месте это было не так-то просто сделать. Но, конечно же, у мантуанца не было костей Артура. Это была пустая трата времени. Нам следовало немедленно покинуть этот тёмный дом.
Но было уже слишком поздно. Вместо того чтобы схватить Ското, как он сделал с Дэви Оуэном тем днём, Эдмунд Шекспир достал из складок своей куртки маленький кинжал и приставил его к голому подбородку Ското.

- Хватит двуличия, синьор, — сказал он. — Дайте нам прямой ответ, или я нанесу вам прямой удар этим клинком.
- Если вы так глупы, молодой человек, вы не уйдёте из этого дома живым. Non sono solo (я не одинок). Не один, понимаешь?
- А, тот коротышка, что нас впустил.
- Нано, он стоит троих таких, как ты.
Я не мог не восхититься самообладанием этого человека и его доверием к маленькому привратнику. Он не отступил перед угрозами Эдмунда, а лишь поднял руки, и его узорчатый плащ взметнулся, словно тёмные крылья птицы. Я взглянул сначала на колышущуюся гобеленовую ткань, словно за ней могли скрываться слуги Ското, а затем на Мартина Бартона. Не говоря ни слова, мы схватили Эдмунда Шекспира – каждый со свое стороны. Я был справа от него, и мне пришлось схватить его руку с ножом, что я и сделал, крепко сжав обеими руками его запястье. А Ското тем временем наблюдал за нами, готов поклясться, с насмешкой.
Эдмунд был слишком ошеломлён, чтобы сопротивляться, хотя и бросил на меня горящий взгляд. Затем он, казалось, ослабел и позволил нам с Мартином наполовину вести, наполовину тащить себя обратно ко входу в логово Ското. Всё это время он всё ещё сжимал нож, и, даже если я не думал, что он собирается меня ударить, я боялся, что он поскользнётся. Мы пробрались по коридору и открыли входную дверь, впустив порыв холодного весеннего воздуха. Карлика-привратника Нано нигде не было видно. Мы вышли на улицу и оттащили Эдмунда от дома на углу. Когда мы решили, что он успокоился, мы отпустили его. Он убрал нож без всяких напоминаний, но всё ещё злился.
- Зачем вы меня остановили? Этот шарлатан скорее отреагировал бы на угрозу, чем на вежливый вопрос.
- Возможно, ты не ограничился бы угрозой, — сказал Мартин Бартон, и я был рад не только тому, что рыжеволосый сатирик составил нам компанию, но и тому, что он проявил такой здравый смысл. Что касается меня, то вся эта встреча меня потрясла.
- Полагаю, ты собираешься пойти и выболтать моему брату байки, — сказал мне Эдмунд.
- Ни слова, — сказал я, — - если ты сейчас же вернёшься к себе и забудешь об этих глупых поисках костей Артура.
- Возвращайся к себе, если хочешь, — сказал Эдмунд. - Я пойду, куда захочу.

Он развернулся и пошёл по Ситинг-лейн, оставив нас в темноте. Не было смысла преследовать младшего брата Шекспира. Может быть, прохладный ночной воздух образумит его.
- Как твои зубы? — спросил я Мартина. - Ты собираешься попробовать гвоздику?
- Я бы не советовал принимать лекарства у этого шарлатана, Николаса. И ещё кое-что: он не из Мантуи.
- Откуда вы это знаете?
- Моя мать родом из тех мест, и у него совсем другой акцент.

IV

Так уж получилось, что на следующий день я разговаривал с Вильямом Шекспиром о короле Артуре и его костях. Но именно Вильям Шекспир поднял эту тему, а я изо всех сил старался не вмешивать его брата Эдмунда в разговор. Мы были в театре «Глобус», и наша утренняя репетиция уже закончилась.
Я встретил Вильяма Шекспира в коридоре у гримёрной. Он, как всегда, вежливо спросил, не найдется ли у меня минутка. То, что он хотел поговорить наедине, было ясно по тому, что он проводил меня в небольшой кабинет, предназначенный для акционеров.
- Ник, помнишь, как ты заходил ко мне на днях на Сильвер-стрит, и я показывал тебе эту, э-э, реликвию короля Артура?
- Ту, которую тебе подарил Эдмунд?
- Да. Но она исчезла из моей комнаты.
- Украдена?
- Я бы так не подумал, если бы не одно странное обстоятельство. Как ты знаешь, я работал над пьесой о великом короле. Я не продвинулся далеко, потому что, по правде говоря, чернила, казалось, очень неохотно стекали с моего пера. Но листы рукописи тоже пропали.
Я сразу подумал об Эдмунде, гадая, не пробрался ли он в покои брата и по какой-то извращенной причине стащил кость и листы. Но я промолчал. Возможно, та же мысль мелькнула в голове Шекспира, потому что он выглядел обеспокоенным.
- Надеюсь, вы не обидитесь, если я спрошу вас, рассказывали ли вы кому-нибудь о том, что я пишу.
- Мартин Бартон, возможно, и слышал об этом, — сказал я, не желая говорить, что именно Эдмунд упомянул пьесу о короле Артуре в таверне «Русалка». - Но больше никто, насколько мне известно.
- Бартон, может быть, и глупый малый, — сказал Вильям, — но он не опустится до воровства чужих идей. Он слишком высоко ценит свою собственность.
- Нет, он честен, — сказал я, всё ещё благодарный Бартону за его поступок в доме Ското прошлой ночью.
- Я, пожалуй, даже поверю, что мой брат Эдмунд на это способен, но вряд ли он станет красть обратно то, что дал мне. Или брать пачку моих бумаг.
Я был рад, что именно Вильям поднял эту тему. Я покачал головой почти с той же убеждённостью, что и он сам. Воровать тайком тоже было не в стиле Эдмунда. К тому же, брат Шекспира сегодня утром, как обычно, работал в «Глобусе», выполняя поручения подсобника и бухгалтера. Мы обменялись взглядами, но не сказали ни слова. Эдмунд уже не был весел, глаза у него были красные, он выглядел растрепанным, словно он нашёл, где утолить свою злость после того, как расстался с нами вчера вечером.

- Как поживает мой брат? — спросил Вильям.
- Вполне неплохо.
- По твоему тону я вижу, что что-то произошло.
- Ничего важного.
- Нет? Что ж, когда-нибудь ты мне скажешь. По крайней мере, он не попал в каталажку.
- «Может быть, и был», - подумал я.
- И я благодарен тебе за то, что составил ему компанию за пределами театра.
- Мне жаль, что твоя королевская кость и твоя королевская пьеса пропали, Вильям, — сказал я, желая сменить тему, так как не думал, что составлю компанию Эдмунду надолго.
- Пьесу можно написать заново, и написать лучше, — сказал Шекспир. - А если кость действительно принадлежит великому королю, то её нельзя потерять. Говорят, что Артур спит, готовый проснуться в час нужды Англии, даже если его кости придётся собирать со всех концов страны.
- Артур может проснуться на сцене, — сказал я.

- Да, мы можем его воскресить, — сказал Вильям.
Для этого человека было характерно такое спокойное отношение к своим потерям и кражам, хотя они меня немного беспокоили в связи с событиями предыдущего дня.
Но это было ничто по сравнению с неприятностями, которые настигли меня на следующий день.
Когда я утром выходил из своей квартиры на Тули-стрит, ко мне обратился человек с узким, прыщавым лицом и прямо спросил, не Ревилл ли я.
- Кто хочет это знать?
- Значит, вы Ревилл.
Он протянул мне скомканную записку. Это была записка от Эдмунда Шекспира. На ней было написано, словно в спешке или при плохом освещении:

- Не задавай вопросов, но пойди с тем, кто это представит, умоляю тебя, Николас.
Подпись стояла: «Эдмунд». Я узнал тот же почерк, что видел на титульном листе «Венеры и Адониса», где Эдмунд написал своё имя. Но больше всего меня беспокоили не подпись и не послание. А кровавые отпечатки пальцев на смятом листе. Кровь Эдмунда? Или чья-то ещё?

Несмотря на запрет Эдмунда, я задал пару простых вопросов, вроде «Что случилось?» и «Куда мы идём?», но не получил ответа от этого безмолвного человека. Я отбросил свою первую мысль, что Эдмунд действительно оказался в одной из нескольких тюрем Саутуарка. Этот прыщавый хилый тип не был тюремщиком. Тюремщики, как правило, одеты хуже тех, кого они содержат, и любое обращение к другу заключенного всегда сразу же влечет за собой требование денег. Я также не опасался какой-то ловушки, поскольку одежда этого парня имела официальный вид. Более того, на его куртке был значок, который я не успел рассмотреть.
Я последовал за ним по Милл-лейн. Здесь не было причала, а была лишь простая лестница и несколько швартовных столбов. Меня ждал лодочник, и я понял, что моего проводника уже переправляли через реку этим утром. Я размышлял, в чем дело. У меня было неприятное предчувствие, что Эдмунда можно найти в доме Ското на углу Тауэр-стрит.
В других обстоятельствах я бы с удовольствием переправился через Темзу погожим майским утром. Солнце ослепляло окна домов на мосту, ветер бодрил, а лодка покачивалась так, что не слишком-то и тошнило. Но я думал о лучшем: посмотреть, в какую передрягу вляпался Эдмунд Шекспир, заверить его, что мы сделаем всё возможное, а потом помчаться обратно в «Глобус», чтобы оставить всё в руках Вильяма Шекспира. В конце концов, он действительно был сторожем своему брату.
Я сидел на корме лодки рядом с тем, кто принёс мне записку Эдмунда. Лодочник напротив нас был слишком запыхавшимся – грести вниз по реке ниже моста гораздо сложнее, – чтобы поддерживать разговор или, что ещё вероятнее, облегчиться потоком ругательств. Мой спутник всё ещё молчал, и я успел разглядеть маленькую эмблему на его камзоле. Затем я поднял взгляд поверх сгибающихся плеч лодочника и, прищурившись от солнца, увидел, что мы направляемся к определённому месту на северном берегу.
Моё сердце и внутренности ёкнули. Вернее, они одновременно вскочили и столкнулись, словно пытаясь вырваться из моей бренной оболочки.
Даже если я никогда раньше не видел её точного аналога, эмблема на камзоле моего попутчика, без сомнения, была королевской. На ней был изображён лев на задних лапах, а все знают, что лев и король – одно целое. Это, а также направление движения судна, подтвердило наше место назначения.
Вскоре мы должны были пришвартоваться у причала под юго-западным углом Тауэра. Здесь много лестниц и переходов, а также краны и лебёдки для разгрузки припасов. Но никто не высаживается здесь ради удовольствия. Только по делу. Или ещё хуже. Дальше находятся ужасные водные ворота, через которые предателей переправляют в недра Тауэра. Слава богу, нас вели не туда! – и минутное здравомыслие убедило бы меня, что нет никаких причин, по которым скромному актёру могла бы быть оказана такая честь, – но и без того было достаточно плохо, чтобы меня переправили в любую точку пристани перед дворцом Тауэра. Особенно когда меня вызвали запиской с кровью, всё ещё зажатой в моём кулаке в перчатке.

Меня больше не волновала судьба Эдмунда Шекспира, и я почти не стыжусь признаться, что меня больше волновало ближайшее будущее Николаса Ревилла.
Но даже это вылетело у меня из головы при виде открывшегося передо мной зрелища. Отлив отступил, и обнажился участок береговой линии, грязный и галечный. На солнце у кромки воды сидел медведь. Почти каждый лондонец от шести до шестидесяти лет видел, как медведи в неволе танцуют на ярмарках или сражаются за жизнь в медвежьих ямах у театров Саутуарка. Но эти медведи бурые, а тот, что сидел на берегу Темзы, был белым. Я никогда не видел этого существа, но слышал о нём. Это был подарок короля Норвегии, и его белизна отражала пустынные и скованные льдом просторы той далёкой страны. По правде говоря, медведь был скорее желтовато-белым, чем белоснежным. Я удивился, почему он не уплывает, но потом увидел, что он привязан цепью к большому колу, вбитому глубоко в берег. Закованный, как пленник, он был ещё и в наморднике. Несмотря на это, он выглядел вполне довольным, игриво стуча лапой по воде. Потом мне пришло в голову, что белый медведь не просто играет; он пытается выловить рыбу. Охранника не было видно.
Наша лодка хлюпнула по прибрежному илу, и лодочник, отточенный годами практики, выскочил из лодки и привязал нас к одному из нескольких столбов, вбитых в ил. Медведь не обратил на нас внимания, продолжая бить лапами по воде. Рядом была лестница. Прыщавый показал, что я должен идти первым, пока он разбирается с лодочником. Я подумал было пуститься наутек. Но я не был уверен, что смогу убежать от него, когда вокруг была незнакомая мне территория крепости. И раз уж он однажды нашёл меня возле моего жилища, то найдёт и снова. К тому же, я ничего плохого не сделал. (Не то чтобы это было оправданием.)
Итак, я послушно проскользнул через берег, держась подальше от грязного белого медведя, поднялся по лестнице и стал ждать своего провожатого наверху. Воздух здесь был не таким уж свежим из-за бочек с гниющим мясом, недавно выгруженных с судна, перевозящего потроха, и стоявших на пристани. Надписи на бочек указывали, что их поставляла Мясная компания – несомненно, для других животных Тауэра, которых я слышал даже сейчас. Из пастей бог знает каких тварей через стену по ту сторону рва доносилась смесь лая, воя, визга и рычания. В этом юго-западном углу возвышалась Львиная башня, которая, судя по незавершённым зубцам и лесам, всё ещё державшимся на сверкающей новой каменной кладке, расширялась.
Было широко известно, что король Яков питал особый интерес к тварям Тауэра, не потому, что хотел их изучать, а потому, что ему нравилось наблюдать, как они убивают друг друга. Он с удовольствием наблюдал, как его львов травят собаки, быки, кабаны и так далее. Конечно, львы, как правило, одерживали верх, но я слышал, что любому животному, например, бойцовому мастифу, достойно проявившему себя в бою, позволяли мирно дожить остаток своих дней. Грандиозные состязания животных были доступны только королю и его приближенным, но в другие дни любой гражданин мог полюбоваться тауэрскими тварями, заплатив три пенни или приведя своё домашнее животное – собаку, курицу, овцу – на растерзание более крупным животным. Я сам никогда не видел чудовищ Тауэра, хотя не знаю, было ли это из-за отсутствия любопытства или нежелания открывать кошелек.

К этому времени наверху лестницы ко мне присоединился тип с прыщавым лицом. Он поманил меня за собой, и мы обошли ров и выступающий западный фланг зоны содержания животных. Ров был почти осушен, вероятно, для удобства работы на зданиях в этом квартале. Или, возможно, дело было в том, что Лондон больше не боялся нападения на свою величайшую цитадель. За ними находился подъёмный мост и большие ворота. В небольшой сторожке сидели два солдата, но они ели и пили и почти не поднимали глаз при нашем приближении. Мы прошли больше половины круга, так что перед нами была дамба, ведущая обратно к Львиной башне. Сердце стучало в ушах громче, чем топот ног по подъёмному мосту. Я чувствовал себя беспомощным, как одна из тех домашних собак, отданных на растерзание львам. Мы прошли через вторые ворота в конце дамбы, где мой проводник кивнул одинокому солдату, не ответившему на приветствие, и вошли в группу зданий, сгруппированных под Львиной башней. Я по-прежнему не видел зверей, но чувствовал их едкий запах, а также слышал их. Затем мы поднялись по винтовой лестнице к дубовой двери, в которую прыщавый почти деликатно постучал. Получив какой-то ответ, он отпер дверь и, положив руку мне на поясницу, фактически втолкнул меня в комнату.
- Вот он, сэр, — сказал он, прежде чем закрыть дверь и оставить меня наедине с обитателем комнаты.
Как и Ското Мантуанский на Тауэр-стрит, этот человек сидел за столом, работая над какими-то бумагами. Но на этом сходство заканчивалось. Комната была опрятной и чистой, с видом на реку через застеклённое окно. За столом сидел добродушный джентльмен в очках. Я мог бы поклясться, что он вздохнул с облегчением, увидев меня, как только снял очки. И впервые за полчаса, которые показались длинною в полжизни, мой страх начал утихать. Может быть, мне всё-таки удастся избежать заточения в Тауэре.
- Вы Николас Ревилл из королевских слуг?
- Да, но я не понимаю, что здесь делаю.
- Потерпите, мистер Ревилл, и я объясню наше непростое положение. Я Ральф Гилл…
Он секунду помолчал, словно давая мне возможность вспомнить имя. Я кивнул, но понятия не имел, кто это. К счастью, он ответил.
- … Смотритель королевских львов. Конечно, под моим присмотром находятся и другие животные, но важны только львы. Мой отец, Томас Гилл, тоже носил тот же титул, и я надеюсь, что мой сын со временем унаследует его. Это честь для меня, знаете ли.
Я снова кивнул, хотя и понятия не имел, зачем мне всё это знать.
- Сегодня утром мы сделали неприятное открытие. Оно связано с вашим другом.
- Эдмунд Шекспир?

- Именно так. Эдмунд Шекспир. Именно это имя заставило меня задуматься и согласиться на его записку с просьбой о вашем присутствии. Вы можете подтвердить, мистер Ревилл, что этот человек действительно брат Вильяма Шекспира?
- Да.
- Он твёрдо стоял на своём, не желая, чтобы его брат узнал о его… затруднительном положении.
- Да, похоже на Эдмунда.
- Мне следует быть осторожнее с Вильямом Шекспиром и «Слугами короля». Король, знаете ли, покровительствует всем нам. Пьесы не так близки сердцу Якова, как его львы, но, полагаю, его королева любит драму?
- Да.
- Я так и думал, — почти печально сказал Ральф Гилл.
- Сэр, — сказал я, — можете ли вы сказать мне, что сделал Эдмунд?
- О, он совершил убийство, — ответил джентльмен в очках. - Вполне возможно, это убийство. Пойдёмте со мной.
Он вышел из-за стола, и мы вышли из комнаты, спустившись по винтовой лестнице, пересекли вестибюль и спустились ещё на один пролёт. Теперь, когда мои личные страхи улетучились, вернулась тревога за Эдмунда. Убийство? Возможно ли это? Да, подумал я, вспомнив, как брат Вильяма Шекспира угрожал Дэви Оуэну или приставлял нож к горлу Ското, это возможно.
Спускаясь по зданию с его многочисленными изгибами и поворотами, я понял, что это не одно здание, а несколько, которые разрослись и проникли друг в друга за века. Тем временем звериный запах усиливался. Наконец мы вышли из туннелеобразного прохода во двор через зарешеченные ворота, которые отпер мистер Гилл. Двор имел форму большой буквы D, перевёрнутой наизнанку, а прямую сторону образовывали здания, из которых мы только что вышли с Ральфом Гиллом. Окружающие стены были такими высокими, а весеннее небо с его быстро бегущими облаками казалось таким далеким, что казалось, будто находишься на дне колодца. С южной стороны возвышалась изогнутая смотровая площадка с навесом, поддерживаемая поцарапанными деревянными распорками. Именно оттуда король и его свита наблюдали за львами, расправляющимися с более мелкими зверями. А здесь, внизу, во дворе, происходило убийство, о чем свидетельствовали тёмные пятна на смеси грязи, навоза и грубо выровненных камней, составляющих пол. С северной стороны находилась большая поилка, а на усыпанной соломой площадке, похожей на платформу, животные могли резвиться.
К счастью, зверей, свободно разгуливающих по округе, не было, но их место заняли двое мужчин, одетых так же, как тот, что подобрал меня на Тули-стрит. Они почтительно кивнули Мастеру Гиллу. Я был рад, что рядом со мной было столько людей. Звери были за нашими спинами в клетках и за дверями, вделанными в стены зданий, приютившихся вокруг Львиной башни. Я чувствовал их запах и слышал. Я чувствовал на себе их взгляды, и когда я боязливо обернулся, чтобы лучше рассмотреть, то мельком увидел рыжеватую шерсть, жёлтые глаза, тёмные полосы, взъерошенные хвосты. То, что я принял за морщинистую человеческую руку, высунувшуюся, словно рука узника, из панели низкой двери, принадлежало, как сказал Ральф Гилл, обезьяне. В углу своей маленькой комнаты жалко съежился бурый медведь, и ещё одно существо, которое я принял за собаку, но которое, как сообщил мне Гилл, было волком, последним в Англии. Это было тощее, уродливое существо, возможно, из-за размышлений о его меланхоличной уникальности.

Гордясь своей коллекцией, смотритель львов на мгновение забыл, зачем мы пришли на этот уровень. Но вскоре он повёл меня в ещё один проход, мимо новых клеток и пещер, устроенных в самом основании этого места. Здесь, внизу, было темно и душно, единственным источником света были факелы в железных кронштейнах. Слабые порывы воздуха указывали на наличие скрытых вентиляционных отверстий; иначе всё живое быстро задохнулось бы. Тихие звуки, почти человеческие, решётки и замки повсюду – всё это не могло не напомнить мне тюрьму.
В этом лабиринте, или норке, находились небольшие комнаты, отведённые для провизии или для нужд смотрителей, но Ральф Гилл привёл меня к двум смежным камерам, вырубленным в скале и предназначенным для животных. Сейчас в них находились люди. Чтобы им было лучше видно, принесли свечи. В одной из камер лицом вверх лежало тело, раскинув руки и ноги в земле. Его светлая борода и белый воротник, его изысканный дублет и штаны – всё было окрашено кровью. Я очень боялся, что узнал его личность. Подсказку дала пышная борода.
В другом загоне находились трое, все живые. Один сгорбился, обхватив голову руками, в углу, а по обе стороны стояли двое парней, которых я теперь узнал по одежде и королевским знакам отличия как помощников егерей. Они держали дубинки, которые, как я полагал, обычно использовались для отпугивания диких зверей. Мы стояли у открытых ворот, поскольку внутри было слишком мало места для пяти человек.
Эдмунд Шекспир поднял взгляд. Его лоб был окровавлен и распух.
- Я этого не делал, Ник. Я невиновен, клянусь.
Не зная, верить ли его отрицанию, я кивнул брату Шекспира и вместо этого обратился к Ральфу Гиллу.

- Что здесь произошло?
- Сегодня рано утром мои люди обнаружили, что по двору бродят львы, о чём раньше никто не знал. Им стоило большого труда загнать их обратно в клетки с помощью горящих факелов. Только после этого они услышали человеческие крики, доносившиеся из этого подземного помещения. Здесь они увидели то, что вы только что увидели сами, мистер Ревилл. Человек, убитый насильственной смертью, и другой, съежившийся и кричащий в соседнем загоне. Меня немедленно вызвали, и я установил имя этого… джентльмена. Я хотел вызвать судью, но он вместо этого умолял позволить ему написать вам записку. Я собирался отказаться, но, услышав его имя и то, что он член «Слуги короля», решил оказать ему эту, э-э, услугу.
Я понял, как мистер Гилл достиг своего нынешнего положения. Он быстро оценил произошедшее и, не зная, был ли Эдмунд действительно важной персоной или нет, отреагировал благоразумно. Ясномыслящий и дипломатичный, Гилл, должно быть, был ценным слугой короны. Я пропустил мимо ушей, что Эдмунд был членом труппы «слуг короля» (или не совсем им). Скорее всего, дело было в имени Шекспира.

- Кто этот покойник? — спросил я, хотя был почти уверен, что уже знаю. Тем не менее, ответ Гилла меня встряхнул.

- Его зовут Леонард Леман. Он и его жена часто посещают животных, не как обычные лондонцы, а как придворные, которые почтили нас своим присутствием.
Леман был одним из тех, кого мы видели спорящими с книготорговцем во дворе церкви Святого Павла.
- Как он умер?
- На его теле множество ран, мистер Ревилл, которые могли быть нанесены ножом. А вашего товарища сегодня утром обнаружили с ножом в руке.
- Что случилось, Эдмунд? — спросил я.
- Меня… меня обманом заставили войти сюда, — сказал Эдмунд. - Вчера вечером я получил записку с приказом прийти в Львиную башню.
- Записку? От кого? Откуда она?
- Не знаю. Она исчезла. Но, оказавшись здесь, я был застигнут врасплох мужчинами, которых не видел, и избит ими по голове. Моя шляпа потерялась. Видите…
Он наклонился вперёд, чтобы лучше продемонстрировать опухоль на лбу. Пряди волос, свисавшие вниз, были покрыты засохшей кровью. Он осторожно коснулся яйцевидной шишки, а затем посмотрел на свои руки.
- Некоторое время я не понимал, где нахожусь, но когда пришёл в себя, то обнаружил, что нахожусь здесь, в этом грязном хлеву, окружённом звериными звуками. Я смутно видел тело того человека в соседней камере. Я хотел уйти, но во дворе крадучись в темноте бродили крупные звери. Мне не хотелось идти дальше, поэтому я на ощупь вернулся сюда и изо всех сил старался запереть дверь ремнём. Видите…
Это была правда. На двери безвольно свисал пояс. Я не думал, что он надолго удержит любопытное животное.

- Должно быть, я спал, потому что следующее, что я осознал, – это крики и рычание снаружи…
- Это мы возвращали львов в их казармы, – сказал один из охранников Эдмунда, впервые заговорив. - Они не хотели входить, пока мы не показали им огонь.
- …услышав шум, я тоже закричал отсюда и был найден. Да, я сжимал нож, но это было для защиты от людей, от диких зверей, от бог знает чего. Они скажут вам, что я добровольно отдал нож и что лезвие было чистым.
Другой охранник кивнул, но ничего не сказал.
- Итак, Ник, теперь ты меня видишь…
- Теперь я тебя вижу, Эдмунд.

Я не знал, что ещё сказать. Вернее, я едва знал, с чего начать. Вся эта история звучала как сплошная ложь. Неужели брата Вильяма Шекспира действительно вызвали запиской в ​​Львиную башню, схватили неизвестные и стащили вниз, в звериный покой, где он проснулся в компании мертвеца, и – слишком напуганный, чтобы сбежать через арену со львами – он всю ночь ютился в клетке? Единственной абсолютно правдоподобной частью был последний момент.
Мне не хотелось задавать Эдмунду вопросы в присутствии Ральфа Гилла, опасаясь, что я раскрою слишком много пробелов в его рассказе. На самом деле, пробелов было больше, чем просто рассказа. И всё же, что бы он ни выдумывал или ни утаивал, сейчас было трудно считать его убийцей. Эдмунд выглядел несчастным, невиновным. Его лицо было измазано грязью, но крови на нём не было, кроме как на лбу и кончиках пальцев (я вспомнил о запачканной записке, которую всё ещё носил с собой).
К счастью, смотритель королевских львов, похоже, пришёл к такому же выводу и, заговорив об убийстве, теперь стремился передать Эдмунда под мою опеку. Я подумал, не разыграл ли он всё это, чтобы избавиться от Эдмунда. Тело мёртвого было позором для чиновника, отвечавшего за всю территорию. Чужаки проникли в то, что должно было быть надёжным местом, дикие звери не были заперты и вырвались на свободу. Меня вдруг осенила мысль.
- Мистер Гилл, возможно ли, что раны мистеру Леману нанесли ваши животные? Львы? Вы говорите, что они бродили на свободе прошлой ночью. Возможно, на несчастного джентльмена напали во дворе, и он, смертельно раненный, сумел доползти до соседней камеры.
- Может быть, вполне может быть.
- На полу коридора кровь, словно он дополз так далеко.
Ральф Гилл осмотрел пол и обдумал эту идею. Он сказал:

- Но с такой важной персоной, как мистер Леман, решать придётся судье или коронеру, а мистеру Шекспиру придётся давать показания, если до этого дойдёт.
Я помог брату своего патрона подняться, и он забрал свой пояс и даже нож, переданный ему одним из охранников. Клинок и рукоять были действительно безупречно чистыми (но их, возможно, вычистили после использования). Затем, в сопровождении старшего смотрителя, мы прошли мимо небольшой комнаты, где находился несчастный Леонард Леман, прежде чем выйти во двор, где воздух, хотя и насыщенный запахами животных, был приятным после вонючего лабиринта. Затем мы поднялись по лабиринту переходов Львиной башни и по дамбе к внешним воротам, к тем, что с караульным домиком и подъёмным мостом. Здесь Ральф Гилл положил мне руку на плечо, чтобы задержать. Эдмунд же, казалось, стоял на ногах нетвердо и жадно глотал воздух.

- Господин Ревилл, я скажу конфиденциально. Вы должны понимать, что я нахожусь в щекотливом положении. Это королевский дворец, и я не хотел бы, чтобы король узнал о каких-либо, э-э, нарушениях, касающихся его львов. Его величество также не обрадуется, узнав, что брат его главного драматурга попал в какую-то передрягу. Или, возможно, королева будет недовольна. Вам лучше меня знать. Но человек мёртв, и его смерть должна быть учтена, даже если это всего лишь несчастье… да, ужасное несчастье. - Он сделал паузу, и я кивнул. Следуя моей подсказке, Гилл, очевидно, внушал себе, что смерть Лемана была несчастным случаем.
- Ваш друг дал лишь частичный отчёт о том, что произошло. Нам всем было бы выгодно, если бы он дал вам более точный отчёт, возможно, оставив в стороне разговоры о нападавших и так далее. Наверняка он вчера вечером немного перебрал?
- Посмотрю, что можно сделать, мистер Гилл. Но можете ли вы ответить мне на один вопрос? Что бы здесь ни произошло прошлой ночью, похоже, здесь было много людей. Я думал, это место — охраняемый замок, надёжный замок.
Ральф Гилл выглядел смущённым. Его руки взлетели к голове, чтобы удержать шляпу на месте, хотя там, где мы стояли, ветер был совсем не сильный.
Сэр Вильям Уорд — метко названный констеблем Тауэра, и он отвечает за нашу безопасность. Внутренние помещения, где содержатся заключённые, действительно надёжно охраняются, но вот эти внешние ворота редко закрываются. Не помню, когда в последний раз поднимали подъёмный мост. Сейчас у нас ведутся строительные работы. Здесь всегда много людей. Каждый день сюда приезжают посмотреть на чудовищ.
Всё это, казалось, как бы подразумевало, что юго-западный угол Тауэра — обычная транспортная артерия. Двое солдат в караульном домике позади нас не заметили нашего ухода, как и моего предыдущего появления под конвоем. Впрочем, меня не касалось, кишело ли это место ночными налётчиками или сотрясали ли Лондон мятежники, вздумавшие штурмовать Тауэр. Вместо этого я ещё раз заверил Ральфа Гилла, что сделаю всё возможное, чтобы вытянуть из Эдмунда Шекспира всю историю.
- Хорошо, хорошо, мистер Ревилл. Вижу, вы проницательны.
Мы пожали друг другу руки. Вильям Шекспир недавно назвал меня проницательным, прежде чем доверить мне своего брата. Я бы предпочёл иметь репутацию менее проницательного человека и меньше неприятностей.
Мы с Эдмундом покинули Тауэр. Мы быстро пошли на запад, словно стремясь как можно дальше оторваться от логова зверей. Никто из нас не произнес ни слова, пока я не предложил ему привести себя в порядок. К этому времени мы уже были у общественного водопоя в конце Чипсайда, где находился Птичий рынок. Эдмунд осторожно протёр лицо и вымыл окровавленные руки под проточной водой из Большого водовода. Удар по лбу начал синеть. Казалось, он ударился о дверной косяк.

Только когда он принял более-менее приличный вид, мы вошли в таверну. И только когда мы почти молча доели кроличье рагу и принялись за хлеб с сыром, запивая его добавкой слабого пива, я сказал брату Вильяма Шекспира:

- Не пора ли сказать правду, Эдмунд?
- Сначала я должен поблагодарить тебя, Ник. Ты отнесся ко мне лучше, чем я заслуживаю, особенно после той ночи. Не могу передать, какую взбучку устроил бы мне Вильям, если бы он пришёл на твоём месте. Он бы, пожалуй, оставил меня гнить в зверином логове.
- Поверь мне, я не нуждаюсь в похвалах. Хватит, Эдмунд, давай правду.
Но история, которую должен был рассказать Эдмунд, не так уж сильно отличалась от того, что я уже слышал. Он настаивал, что на него напали и избили вскоре после того, как он вошёл в пределы Львиной башни. Он очнулся рядом с кельей, где лежали останки Леонарда Лемана. Слишком напуганный, чтобы идти по двору, где бродили львы, он отступил в пустую камеру, где его и нашли с ножом в руке утренние сторожа.
Но было одно существенное отличие. Вместо того, чтобы быть вызванным в Тауэр какой-то таинственной запиской – это была выдумка, чтобы объяснить его присутствие Ральфу Гиллу, он открыто признался в этом – Эдмунд преследовал кого-то. На самом деле, троих. Книготорговца Дэви Оуэна и покойника, Леонарда Лемана, вместе с его женой, Элис.
- И это не вымысел, я полагаю?
- Боже правый, Ник.
Упрямый брат Шекспира не желал прекращать поиски предполагаемых артуровских костей и снова возвратился в лавку Оуэна. Он снова появился как раз в тот момент, когда валлиец собирался закрыть лавку и уйти. Однако на этот раз, вместо того чтобы заговорить с ним, он был более сдержан. Он следовал за ним на расстоянии до дома Бернардо Ското на Тауэр-стрит и ждал, когда тот выйдет. Что он и сделал через некоторое время, в сопровождении крупного джентльмена с красивой бородой и высокой красивой женщины. Эдмунд узнал в них мистера и миссис Леман.

Раскрыв заговор и держась в тени, поскольку уже стемнело, он проследил за этими тремя до Тауэр-Хилл, а затем и до самого Тауэра. Они беспрепятственно прошли через главные ворота, как и сам Эдмунд, и коротко переговорили с солдатом, дежурившим в Львиной башне. Эдмунд не был уверен, но подумал, что деньги могли перейти из рук в руки, и солдат исчез. Наблюдая, он не заметил, как его внезапно ударили сзади и с силой прижали к каменной колонне. Его тошнило, кружилась голова, кровь прилила к глазам. Он слышал голоса, но не мог разобрать, о чём они говорят. Его били снова и снова, на этот раз по затылку. Его схватили за руки – трое, четверо, он не мог точно сказать – и наполовину несли, наполовину тащили вниз по лестнице и по коридорам. Там стояла вонь и визг животных. Его бросили в какую-то камеру, и на какое-то время он потерял всякое представление о происходящем. И после этого он бы сбежал, но страх перед львами, разгуливающими на свободе, загнал его обратно в свою клетку, где он изо всех сил старался укрыться, пока его не спасли.

«КОСТИ КОРОЛЯ АРТУРА» - АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ (окончание акта)