Бернард Найт. Террор в лесу. Глава 9 (Коронер Джон -7)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В которой коронер Джон посещает лесной суд

На следующий день началась новая неделя, и для королевского коронера она началась относительно спокойно. Проснулся он на рассвете в пустой постели и прошёл в мрачный зал, куда Мэри принесла завтрак. Овсяная каша с мёдом, солёный бекон и яйца придали ему сил он пошёл искать Томаса на соборной территории, где писарь мог ночевать на бесплатном матрасе в доме одного из каноников.

Вместе они пошли в мрачное подземелье под крепостью Ружмона, служившее тюрьмой для ожидающих суда бедолаг, чаще – суда шерифа, либо, в редких случаях, выездной сессии королевского суда. Этим утром Джон должен был получить признательные показания, а также показания, разоблачающие сообщников задержанных грабителей, которые пытались избежать повешения, выдав своих сообщников. Чтобы добиться этого, им позже придётся встретиться с обвинёнными ими людьми в судебном поединке, после которого выжившие побеждённые будут повешены.

После завершения своей миссии, коронер вышел из ржавых ворот, ведущих в камеры, встретил ожидающего его Осрика, одного из двух городских стражников, который повёл его в город, чтобы разобраться с изнасилованием в переулках самого неблагополучного района города – Британи. Ко времени их прибытия задержанного преступника уже почти до смерти избили возмущенные родственники и соседи девушки. Коронеру оставалось только принять заявления от тех, кто был способен связно рассказать о произошедшем и обследовать жертву, чтобы подтвердить «вопрос крови», что было необходимо, чтобы установить факт изнасилования. Затем Осрик организовал доставку побитого преступника в зловонную городскую тюрьму в одной из башен Южных ворот. Здесь, если он не умрёт от полученных травм, то вполне может умереть из-за антисанитарных условий содержания в переполненной тюрьме задолго до того, когда его можно будет предать суду.

После этого Джон вернулся в свою комнату в сторожке Ружмона, чтобы, по заведённому у них порядку, выпить со своими помощниками кружку эля с хлебом и сыром. Он хотел узнать от Томаса о том, как тому накануне удалось пообщаться с Нестой.

– Она была в плохом настроении, хозяин, – осторожно сказал Томас. - Ей нужны постоянная уверенность и утешение, иначе я боюсь, что ей будет совсем плохо.

Будучи в душе священником, Томас чувствовал, что то, что она рассказала ему об истинном отце ребенка, а также о своих мыслях о самоубийстве, было столь же священно, как и сказанное на исповеди, и он не мог ничего из этого рассказать коронеру. Тем не менее, он хотел убедиться, что де Вулф понимает её теперешнее незавидное положении, так как Томас знал, что его хозяин был не самым понимающим человеком, когда дело доходило до личных отношений.

Джон издал свой обычный горловой звук, кивнул и пообещал заходить в «Ветку плюща» как можно чаще, чтобы успокоить и ободрить свою любовницу. Но Томас не был убежден, что он осознаёт серьёзность ситуации. Позже в тот же день Джон спустился на Пустой переулок, чтобы провести вечер с Нестой, надеясь продлить своё пребывание на ночь. Он сидел за своим любимым столом за плетеным барьером рядом с очагом, с аппетитом ел закусывал жареную на вертеле утку, лук, репу и бобы, поданные на толстом подносе из двух ломтей хлеба, чтобы соус не вытек на вычищенные доски стола.

Неста пришла, чтобы посидеть с ним, пока он ел, регулярно вставая, чтобы разобраться в различных ситуациях, которые часто происходили между разливающим эль Эдвином, её двумя горничными и клиентами. Каждый раз, возвращаясь к де Вулфу, она набиралась смелости, чтобы сообщить ему страшную новость об истинном отце своего ребёнка, но каждый раз её язык прилипал к нёбу, и она не могла произнести ни слова. Джону она показалась тихой и спокойной, поскольку он не подозревал о её неспособности обрушить на него небеса своим ужасным признанием.

Покончив с едой, он сидел с квартой лучшего эля и изо всех сил старался быть со своей любовницей обходительным и жизнерадостным, но не получил отклика.

Снова и снова он убеждал её, что рад тому, что она носит его ребёнка, и что он будет самым преданным отцом. Она слегка улыбнулась, кивнула и положила голову ему на плечо, но ей снова не хватило смелости признаться во всём, но даже бесчувственный Джон почувствовал себя неловко из-за отсутствия обнадеживающей реакции на его уговоры. Она прореагировала лишь на его рассказ о попытке де Вулфа поговорить с Матильдой в Полслое.

– Это неправильно, Джон, когда жена так прячется от своего мужа. И это моя вина. – И снова её глаза стали влажными.

– Она не останется там долго, моя кариада (по валлийски – любовь), – сказал он на кельском наречии, которое они обычно использовали между собой.

– Я не уверена в этом, Джон. Это ситуация, отличная от той, с которой ты сталкивался в прошлом. Она всегда имела склонность к религии. Посмотри, сколько времени она проводит в Святом Олафе или в соборе.

Он сжал её плечо.

– Да, но ты видела, с каким аппетитом она ела и пила? Что касается еды, то она может сравниться с Гвином. И она тратит целое состояние на торговцев одеждой и швею. Я не могу поверить, что она бросит всё это из-за чёрной сутаны и мрачной трапезы в монастыре Святой Катерины.

Несту эти доводы не убедили.

– Ты должен вернуться и поговорить с ней, Джон. Снова и снова, если это необходимо. Это моя вина!

Она снова заплакала, уткнувшись лицом в его рукав. Хотя он знал, что все посетители «Ветки плюща» были в курсе сложившейся ситуации, он был рад, что они скрыты от любопытных взглядов.

Когда совсем стемнело, он подумал о своем пустом доме и холодной постели.

– Могу ли сегодня заночевать у тебя, Неста?

Она покачала головой.

– Лучше не надо, Джон. Теперь, когда я в положении, мы не должны подвергать опасности ребенка. – Конечно же это была ложь, учитывая, что она сделала всё возможное, чтобы прервать беременность. Но другой отговорки для Джона у неё не было.

– Я сказал, переночевать и имел в виду только спать, любовь моя, если ты не хочешь большего. Я сегодня такого насмотрелся в Бретани. Я просто хочу быть с тобой рядом и утешать, а не лежать в одиночестве в этом пустом доме.

Неста немедленно растаяла. Его голос звучал, как у просящего сладостей мальчика.

– Хорошо, Джон – но только спать, понимаешь?

Позже, когда они лежали в объятиях друг друга на большой французской кровати, она не могла заснуть, всё ещё не в состоянии произнести разрушительные слова, о которых договорилась с Томасом, а он тихонько похрапывал.

Вторник был днём повешений, Джон должен был выйти из города к виселице, установленной на улице Магдалины, чтобы записать казни и подсчитать имущество преступников, которое конфисковали в пользу короны.

Но перед этой регулярной рутинной работой де Вулф решил пройти во внутренний двор замка и сказать несколько сильных слов своему зятю о последних событиях. Он нашел его в кабинете, окруженного, как обычно, свитками пергамента и двумя взволнованными секретарями.

Ричард де Ревелль предпочитал управлять своим округом из-за стола, а не ездить по широким просторам местности, за которую он был ответственен перед королем. В этом он был полной противоположностью коронеру, который всегда хотел своими глазами оценивать ситуацию, встречаться с людьми и решать любые проблемы самым непосредственным образом. Их встреча проходила по обычному образцу взаимной неприязни и антагонизма, чему способствовала зависть Ричарда к более сильной личности зятя и его негодование по поводу того, что Джон держал его на поводке, так как знал о причастности шерифа к попытке заговора. Неизбежная ссора была начата с провокационного заявления шерифа.

– Значит, теперь вы заставили мою бедную сестру искать убежища в Полслое! – Громко произнёс он, взмахнув свёрнутым пергаментом. – Вы предавали её много раз прежде, но отцовство ублюдка хозяйки таверны – последняя капля.

Де Вулф зло посмотрел на него, но сдержался.

– Надеюсь, ваша семья в порядке, Ричард, – саркастически заметил он. – И я имею в виду всех твоих родных, включая вашего сына в Окхемптоне и другого в Кредитоне.

Лицо шерифа вспыхнуло над его аккуратно подстриженной бородой, а его слуги почувствовали себя неловко. Они знали, что законные дети де Ревелля жили в Тивертоне и Ревелстоке.

– Это не ваше дело, Джон.

– Не ваше дело – разносить за моей спиной всякие сплетни, – парировал де Вулф, положив большие кулаки на стол, чтобы взглянуть Ричарду прямо в лицо.

– Это, безусловно, моё дело! – Ответил шериф. – Матильда моя единственная сестра. Вы достаточно часто обижали её своими прелюбодеяниями, о которых знает весь округ. Моим братским долгом было сообщить ей о том, что ты зачал ублюдка валлийской шалаве!

В ярости Джон вскинул руку, чтобы вышибить своего шурина со стула, но сумел вовремя сдержаться и отступил, чтобы не поддаваться искушению.

– Тогда, возможно, я должен выполнить свой долг, рассказав вашей леди Элеоноре о блудницах, которых вы там регулярно развлекаете, – резко сказал он, указывая на соседнюю комнату, которая была спальней шерифа. - И доложить ей о том, как несколько недель назад я вытащил вас из горящего борделя в Пивном переулке.

Два едва сдерживали смех, слыша такие подробности, пока, с диким визгом их раскрасневшийся хозяин не приказал им выйти из комнаты. Джон вернулся, чтобы опереться на стол, а шериф вздрогнул, но понял, что нападение зятя должно быть словесным, а не физическим.

– Так что держите свой длинный нос подальше от моих личных дел, Ричард! Матильда впала в отчаяние, но, без сомнения, скоро вернётся, когда ей надоест жёсткая постель и жалкая монастырская похлёбка в Полслое.

Он хлопнул рукой по краю стола.

– Но хватит об этом! Нам надо обговорить другой вопрос, – скандал в королевском лесу.

Испытав некоторое облегчение от предложения сменить тему, де Ревелль дёрнул бороду, из-за беспокойства по поводу разговора о лесных событиях.

– Вы всё ещё вмешиваетесь в это?

– Этим вопросом давно надо было заняться, и прежде всего вам. Но вы проявляете очень мало интереса к поддержанию мира короля в своём собственном округе! – Ответил Джон.

Шериф вздохнул, быстро возвращаясь к своей любимой позе многострадального взрослого человека, издевающегося над непослушным ребенком.

– Сколько я должен вам повторять, что в лесу действуют свои собственные законы – законы короля – которые противоречат общему праву, Джон, – сказал он покровительственно. – Они возвращаются к саксонским временам, и нами – норманнами, были улучшены. Так что оставьте эти дела в покое.

– Вы не только мошенник, вы дурак, Ричард! – Вскричал де Вулф. – Я прекрасно понимаю, что ваша тупая голова не хочет признать, что законы о лесах имеют юрисдикцию только в отношении оленины и верта, а не других преступлений. Суды поместья, суды сотен, ваш собственный суд графства, а также уполномоченные королевские судьи должны заниматься всем остальным. Вы просто не хотите слушать, так? Вы так хотите добиться какой-то скрытой цели.

Шериф закатил глаза к потолку, изображая себя мучеником.

– Чего вам нужно ещё? – Спросил он.

– Вы чертовски хорошо знаете, что происходит – ответил коронер. – Если ваши шпионы могут сообщить вам о моих семейных делах, они также могут сказать вам, что в лесу дела идут всё хуже и хуже, особенно в восточном участке Дармура.

– Например, что там? - Спросил Ричард, изображая скуку.

– Существует банда преступников, некоего Роберта Винтера, которому платят деньги, чтобы помогать лесникам разжигать проблемы. Теперь я знаю, где находится один из их лагерей, и знаю, через кого и по какому пути их оплачивают и передают инструкции в лес.

Это было преувеличением, но де Вулф хотел спровоцировать шерифа. Это он и сделал, потому что де Ревелль сел и выказал некоторую заинтересованность.

– Откуда ты это знаешь? Кто им платит и какими средствами?

Учитывая возможность участия самого де Ревелля, Джон не собирался разглашать свои данные, чтобы не лишить себя шансов поймать курьеров, поэтому он проигнорировал вопрос.

– Это неважно. Но что вы собираетесь с этим делать? Вы представитель короля в Девоне, но позволяете анархии править в его собственных лесах. Там есть небольшая армия мошенников, с волчьими головами, которые делают грязную работу для жуликоватых лесных чиновников – но здесь вы сидите в Эксетере, и не ударите пальцем о палец, чтобы уничтожить их.

Хитрый шериф использовал одно из слов Джона как оправдание.

– А что бы вы сделали, Джон? Вы сами говорите, что этих негодяев целая армия, раскинувшаяся на участке леса более ста квадратных миль. У меня нет такой армии, чтобы сражаться с ними, даже если бы их можно было найти в этой пустыне. Всё, что у меня есть, – это небольшой гарнизон, предназначенный для защиты Ружмона и города – хотя Бог знает, могут ли они это сделать, так как большинство из них – молодые солдаты, которые никогда не вступали в схватку. Все, что они могут сделать, это идти вверх и вниз по двору, размахивая копьями.

Хотя это последнее, к раздражению Ральфа Морина и сержанта Габриэля, было отчасти правдой, Джон прекрасно понимал, что это лишь отговорка, чтобы ничего не делать. Подходя к двери, он бросил де Ревеллю последнюю шпильку.

– Я говорил вам, что бароны всё больше злятся из-за того, что их поместья теряют доход, а их арендаторов преследуют. Если вы не хотите, чтобы такие люди, как Гай Феррарс и де Курси снова преследовали вас, вам следует принять меры. Они имеют мощные голоса в курии, так что ваша должность шерифа может оказаться под угрозой, если вы станете им вредить.

– И в будущем держите свой нос подальше от моих личных дел! – Бросил через плечо коронер, выходя из кабинета.

Хлопнув дверью, он посмотрел на ухмыляющихся писарей, которые были изгнаны из комнаты, после чего ушёл.

Когда Джон вернулся домой в переулке Мартина, Мэри настояла на том, чтобы он сменил одежду и побрился в ведре с тёплой водой на заднем дворе. Он брил свою чёрную щетину специально заточенным ножом, растягивая кожу, покрытую небольшим слоем мыла, приготовленного из овечьего сала, сваренного с порошкообразным буковым пеплом. Она взяла его тунику, рубашку и штаны для стирки и заставила его вымыть торс и сохнуть на солнце в ожидании чистой одежды. Мэри была озабочена тем, чтобы оставаться незаменимой, на случай, если хозяйка решила навсегда остаться в монастыре.

– Есть новости из Полслое, сэр коронер? – Спросила она, пытаясь скрыть свое беспокойство.

Он покачал головой.

– Она не станет разговаривать со мной, хотя попозже сегодня я попробую снова. Возможно, она поговорит с кем-то ещё?

Мэри пожала плечами.

– Не думаю, что мне следует идти туда. Она терпеть не может меня. – Мэри насмешливо гневно посмотрела на своего работодателя. – И это твоя вина! Она подозревала нас с самого начала. Ты дьявол, Джон де Вулф, надо, чтобы твои бриджи были крепче зашнурованы!

Де Вулф улыбнулся и нежно поцеловал женщину в щёку.

– А как на счёт Люсиль? – Предложила Мэри. – Может, она поговорит с ней? Я думаю у неё больше шансов.

– Это не к спеху, моя девочка. Было бы неплохо отдохнуть в течение нескольких дней или недель. Матильда скоро вернётся домой, не стоит это форсировать, хотя мне попозже лучше всё же поехать в Полслое, чтобы изобразить желание.

Это было то, что он сделал несколько часов спустя. После того, как пять несчастных преступников были доставлены на повозке под виселицу и повешены, все – за кражу на сумму, превышающую двенадцать пенсов, Джон повернул большую голову Одина к Полслое. По прибытию в монастырь, его вежливо приняла матушка Маргарет, но ещё раз твёрдо сказала, что его жена не хочет говорить с ним – ни сегодня, ни – когда-либо позже. Он возражал, хотя и довольно мягко, но настоятельница была непреклонна. Больше сказать было нечего, и, пожелав ей хорошего дня и получив взамен Божье благословение, он направился к своей лошади, привязанной к внешним воротам.

Проходя по монастырскому комплексу, он услышал позади себя шаги. Обернувшись, он увидел фигуру высокой худой монахини, следовавшей за ним. Матушка Мэдж, специалист по акушерству и женским болезням, была сестрой, отвечавшей за небольшой лазарет при монастыре Святой Катерине. Джон с большим уважением относился к её опыту и её сильному, но всегда благожелательному характеру. Она оказала ему большую помощь в нескольких случаях, связанных с изнасилованием и выкидышем.

Они приветствовали друг друга граждански – любому, видевшему их встречу со стороны, они бы напомнили две фигуры на шахматной доске, высокие, костлявые, слегка сгорбленные и одетые в чёрное.

– Я встретила здесь вашу жену, сэр Джон. Я сожалею о разногласиях, возникших между вами.

– А я, сестра! Боюсь, что вся вина лежит на мне, – с сожалением признался он.

– Такое случается в миру, коронер. Люди являются корнем большинства зол – но это Бог создал их такими, и кто мы такие, чтобы оспаривать это?

– Матильда решительно отказывается видеть меня или говорить со мной. Я не представляю, как это может разрешиться само по себе.

Матушка Мэдж тяжело вздохнула.

– Вы глубоко ранили её, сэр. Она набожная женщина и вполне может решить, что нашла здесь мир. Но я поговорю с ней ещё раз и посмотрю, будет ли она хотя бы говорить с вами, даже если это будет использовано только для окончательных обвинений и упрёков.

Она подняла руку и перекрестила его.

– Да пребудет с вами Бог, сэр Джон.

Обернувшись, она направилась в обратном направление, словно корабль под парусом.

***

Позже в тот же день приходской священник Манатона возвращался на пони к деревне, по дороге, идущей от Бови Трейси. Он навещал больную жену помощника мелкого лесного чиновника, регулировавшего выпас животных в лесу и собиравшего плату за это с тех, чьи свиньи кормились желудями и буковыми орехами, а также у выпасавших овец на лесных полянах. Его жена умирала от туберкулеза, по истощённому виду кашляющей кровью женщины, которой едва исполнилось двадцать пять лет, священник понял, что при следующем посещении ему предстоит совершить последние обряды, если он прибудет вовремя, или отпеть её душу, если он не успеет. Её любящий муж сидел с ней днём и ночью – хорошо, что сейчас у него было мало работы, так как в течение двух недель в середине лета, выпас животных был запрещён лесным законодательством, так как в это время проходит отёл оленей и мешать им строго запрещено.

Отец Амикус размышлял над загадками рождения и смерти, удивляясь тому, что молодая женщина должна так рано умереть. Его пони ехал медленно, не нуждаясь в понукании по дороге к лугу викария за церковным двором. Внезапно животное остановилось, покачало головой и взволновано заржало, заметив что-то на обочине дороги. Очнувшись от сонной задумчивости, отец посмотрел вниз и увидел очень реальное проявление смерти, о которой только что размышлял. В высокой траве и цветущих сорняках у пыльной дорожки лицом вверх лежал мужчина, которого священник узнал с первого взгляда. Он увидел, что это был Эдвард, винодел, живший в средней хижине в крайнем восточном конце деревни – фактически, чуть более чем в нескольких сотнях шагов отсюда.

Соскользнув со своего пони, отец Амикус поспешил к краю, но мог бы не торопиться, так как мужчина, несомненно, был мёртв. На нём была короткая туника из потертой коричневой шерсти, заштопанная в нескольких местах и зловеще испачканная кровью в обеих подмышках. Его ноги были голыми, а грубые домашние сандалии покрывали его мозолистые ноги. Подстриженные рыжие волосы выдавали в нём сакса, и священник знал его как виллана лет тридцати пяти, который пять дней в неделю работал на полях помещика. Его губы были вывернуты внутрь в мучительном агонии, обнажив несколько почерневших зубов, а его открытые голубые глаза уже затуманились вуалью смерти.

Пробормотав положенные слова на латыни, отец Амикус потянул за окоченевшую руку, чтобы заглянуть под тело. Мёртвый кролик, такой же окоченевший, как и человек, был подвешен на пояс, из спины зловеще торчало согнутое древко стрелы, а одежда была пропитана кровью.

Аккуратно опустив тело на землю, священник оглянулся кругом и увидел след примятой травы, ведущий назад к деревьям, всего в нескольких ярдах от него. Казалось, что жертва ползла из леса к краю дороги, прежде чем, наконец, рухнула.

Отец Амикус вытер свою окровавленную руку о траву и встал, уставившись на труп, не зная, что ему делать дальше.

Он мог погрузить тело в седло своего пони и отвезти в деревню, но, побывав на проведённом коронером дознании, он понял, что труп следует оставить там, где он был найден. Кроме того, его опыт общения с лесниками убедительно показал, что, ради справедливости, надо первым делом привлечь к расследованию Джона де Вулфа.

Но как он мог оставить тело Эдварда, лежащее на краю леса, на съедение бездомным собакам, крысам и даже немногим волкам, которые всё ещё были здесь? Похоже, что ему придётся заночевать тут, у дороги. Пока он волнуясь стоял, оказалось, что на этот раз Провидение было на его стороне, потому что к нему со стороны Манатона человек с собакой гнал стадо овец, а за ними следовал всадник. Пастухом был Джоэл, один из его прихожан, который перегонял хозяйских овец на новое пастбище в полумиле отсюда. Когда они приблизились, отец Амикус с облегчением увидел, что наездником был Мэтью Ювенис, бейлиф поместья. Мгновение спустя вокруг него кружились блеющие овцы, но после одного взгляда на труп Джоэл отправил собаку вперёд, разумное животное вполне было способно довести стадо до места назначения без помощи человека.

Спешившись, бейлиф поспешил присоединиться к пастуху и священнику, который коротким предложением рассказал им о том, что нашёл. Мэтью также повернул труп на бок, и они посмотрели на торчащую в спине стрелу. Наконечник глубоко вонзился в плоть, а древко треснуло, когда жертва упала на него.

– Бедняга. Его жена будет в ужасе, – посочувствовал пастух. – У них четверо детей, которых надо кормить.

– Он не раз попадался на браконьерстве, – сказал бейлиф. – Но такого он не заслуживал, и всё из-за кролика. Он указал на меньший труп.

– Кто же мог такое сделать? – С грустью спросил священник.

– Либо лесные бандиты, либо лесники, – заявил Джоэл.

Мэтью Ювенис покачал головой.

– Я сомневаюсь, что это банда Винтера – или какой-то другой бандит из леса. Это был один из самых бедных крестьян в деревне, навряд ли имел при себе хотя бы пенни. Он мог поймать несколько тушканчиков и худосочную куропатку, чтобы спасать свою семью от голода. Какой грабитель станет тратить на него стрелу?

Пастух согласился.

– Да, я заметил, это слишком хорошая стрела для бандита. Это древко сделано настоящим мастером-стрельником – такие стрелы у лесников!

Бейлиф отпустил труп и тот упал на пропитанную кровью землю.

– До чего мы дожили, отец? – С горечью спросил он. – Сколько ни живу, никогда не знал такого. Неужели этому не будет конца?

Ответ на этот вопрос не знал никто и Мэтью, со вздохом, вернулся к более житейским вопросам.

– Надо сообщить об этом коронеру. Он единственный, кто поступит правильно с бедным Эдвардом, ему мы можем доверять, – сказал он, повторив мысли священника. – Я ехал в Ластли, но теперь я поеду прямо в Эксетер и заберу Джона де Вулфа.

– Он не сможет добраться сюда до утра, – сказал отец Амикус, глядя на положение полуденного солнца. – Что нам делать с трупом до тех пор?

Джоэл взял на себя инициативу.

– Я проверю, что пёс довёл овец до места, а затем вернусь в деревню, и мужчины принесут сюда жерди и установят вокруг тела изгородь, чтобы не пускать ночных зверей.

Судебный пристав вскочил в седло и приготовился направить свою кобылу к городу, расположенному примерно в пятнадцати милях.

– Сообщите лорду Генри, что случилось, и скажите моей жене, что сегодня вечером меня не будет дома.

Когда он перешёл на рысь, священник и пастух также расстались.

– Мне придётся зайти в его хижину и сообщить его жене печальное известие, – сказал отец Амикус. – Помоги мне Боже! Как мне сказать бедной женщине, что она нищая.

В унынии он взобрался на пони и отправился в путь.

***

Уже знакомый для жителей Манатона процесс дознания коронера повторился ещё раз. Бэйлиф, проведя почти три часа в седле, прибыл в Ружмон и нашёл Гвина, которого запомнил по недавнему дознанию по сгоревшему кожевнику – да разве можно было забыть Гвина?

В свою очередь, помощник коронера договорился, чтобы Мэтью выделили койку в казарме гарнизона, а затем отправился на поиски де Вулфа.

Нетрудно было догадаться, где вечером мог быть коронер, и вскоре к нему за стол подсел корнуоллец и уткнул свой большой нос в кружку с элем. Хотя Джон должен обхаживать свою любовницу один на один, в тайне он был рад, что его отвлекли. Несмотря на все старания, он, похоже, не сумел избавить от апатии Несту, которая была в таком же подавленном настроении, как и прошлым вечером. Она перестала плакать, но сидела с опущенными глазами, отвечала, когда он к ней обращался, но в остальном оставалась такой же грустной. Её лицо побледнело и вытянулось, а, выглядывающая из-под платка прядь волос казалась вялой и тусклой по сравнению с обычным огненно-рыжим цветом. Она часто выходила в расположенную во дворе уборную. Джон считал, что это следствие беременности, но на самом деле причиной были зелья, взятые Нестой у Бородатой Люси, которые всё ещё расстраивали кишечник, без какого-либо другого эффекта.

Со своей стороны, отчаянное решение Несты набраться смелости, чтобы сказать ему об отцовстве Алана, испарилось, и теперь она знала, что, несмотря на своё обещание Томасу, она будет совершенно не в состоянии произнести нужные слова. Осознание своей трусости усилило её общее отчаяние, ввергнув женщину в глубокую депрессию, выхода из которой она не видела. Даже работа гостиницы, которая была лучшей в городе, чем хозяйка гордилась, больше не казалась важной, и она позволила Эдвину и девочкам продолжать работать без собственного участия.

Она также с облегчением встретила Гвина, который мог сменить атмосферу, поскольку он по характеру был даже менее чувствительным, чем Джон. Только робкий, чувствительный Томас мог понимать отчаявшихся людей.

Гвин сообщил своему хозяину о случившемся в Манатоне.

– Ещё один труп на обочине дороги со стрелой в спине! – Прогремел он на западном валлийском, языке его юности. – Но, по крайней мере, на этот раз это какой-то жалкий виллан, не вердер.

Де Вулф удивлённо покачал головой.

– Ситуация в лесу выходит из-под контроля. Думаю, что предстоит ещё один спор по юридическому вопросу. Лесные законы противоречат общему праву – и, чёрт возьми, все они являются законами короля, вот в чём дело!

– Так мы утром выезжаем, коронер?

– Да, снова в седло на рассвете. По крайней мере, жена не станет на меня ворчать, что я долго отсутствовал.

К взаимному, но невысказанному облегчению, Джон сказал Несте, что в эту ночь ляжет спать в переулке Мартина, чтобы иметь возможность до рассвета забрать Одина у кузнеца и отправиться в путь, как только откроют городские ворота.

Следующим утром к восьмому часу они скакали вверх по склону над глубоким лесистым ущельем, которое скрывало водопады Бекка. Они быстро преодолели большой путь из Эксетера, несмотря на обычно отстававшего Томаса. Де Вулф недавно предложил купить ему женскую верховую лошадь, большего размера, чем пони, но писарь воспротивился предложению бросить своё боковое седло и ехать, как мужчина.

Гвин первым увидел место, которое они искали. Впереди, на прямой части дороги, рядом с небольшим плетнем их ждала группа людей. Подъехав, они узнали Роберта Барата, деревенского старосту и отца Амикуса. Позади находились несколько крестьян, в том числе пастух, он правильно предположил, что надо захватить ручную тележку, чтобы забрать тело.

– Доброго дня, коронер, что-то последнее время мы стали слишком часто с вами встречаться. – Сказал священник, указывая на убирающего препятствия старосту.

Де Вулф и бэйлиф стояли, осматривая труп, вокруг которого уже собирались мухи, а отец Амикус рассказал, как обнаружил тело убитого виллана.

– Вчера днём я нашёл его таким. Его не трогали, за исключением того, что я поднял его, чтобы посмотреть, откуда взялась эта кровь.

Коронер и его помощник опустились на колени на траву и начали осматривать её, пока священник продолжал рассказывать.

– Я ходил в его дом и сообщил печальную новость его жене. Они - бедняки, которым было трудно сводить концы с концами. И ей будет еще тяжелее, хотя деревня постарается ей помочь.

Пока Джон проверял окоченение тела в руках и ногах, отец Амикус продолжил.

– Мы все знали, что он отлавливал в лесу тушканчиков или птиц, он не единственный в деревне, кто так поступает. До недавнего времени лесники закрывали глаза, ведь оленей или кабанов никто не трогал. Его жена сказала, что в последнее время в их огороде позади их лачуги кролики поели молодые овощи – а они составляют большую часть их пищи. Поэтому вчера на рассвете он вышел, чтобы увидеть ловушки, которые он заложил ночью.

– Где он их установил? – Спросил Гвин.

– Там, – священник указал в сторону леса, – небольшой участок на лесной поляне в нескольких сотнях шагов от их жилища весь пронизан норами. Эти кролики настоящие вредители. Жаль, что наши нормандские деды когда-то завезли их в страну!

Раздражение священника говорило, что от грызунов пострадал и его собственный огород.

Гвин перевернул труп лицом вниз, и они с коронером осмотрели торчащую из спины сломанную стрелу, а священник продолжил свой рассказ.

– Но больше он не вернулся – после рассвета должен был работать на своём отрезке поля, но там его никто не видел. Жена отправила сына искать отца, но тот ничего не нашел, кроме того, что его ловушки вокруг на поляне поломаны.

На этом рассказ был завершён, после чего зрители в тишине наблюдали, как коронер осматривает стрелу, так же, как раньше он это делал при осмотре тела вердера. Из-за длинного древка нельзя было снять с тела тунику, поэтому Джон сначала вытащил стрелу и положил её на траву.

– Толковая стрела, сделана получше, чем та, которой убили вердера, – проворчал Гвин.

– Вчера я сразу заметил это, – подал голос пастух. – Лесники такие покупают у мастера-стрельника в Моретхемпстеде, – акцентируя внимание добавил он.

Коронер и его помощник прошли обычную процедуру поднятия туники мертвеца, осмотра раны и остальной части тела. Затем де Вулф встал и указал пастуху и еще одному крестьянину, чтобы они погрузили труп в тележку и переправили его в деревню.

– Надо бы, пока мы здесь, осмотреть лес, –проворчал де Вулф. Он пошёл по смятой траве и сорнякам к линии деревьев, за ним последовали Гвин и Мэтью Ювенис.

– Несколько пятен крови вот тут и там, ничего больше.

Через несколько ярдов тропа почти сошла на нет, когда трава закончилась в тени деревьев. На небольшом расстоянии можно было увидеть измятые дикий чеснок и листья, а затем не было ничего, что можно было бы отличить от следов оленей, барсуков и лис.

– Где это место с кроликами, что они говорили? – Спросил Джон.

В тишине леса, прерываемой только пением птиц высоко над головой и дуновением ветра в верхушках деревьев, Мэтью повёл их влево, через лежащие опавшие листья. Они вышли на поляну вокруг огромного упавшего бука, наполовину покрытого мхом. Вокруг обнаженного корня был участок мягкой земли, покрытый травой и пронизанный кроличьими норами.

– Вот одна из его ловушек, – сказал Гвин, подбирая что-то из куста ежевики, в котором он зацепился за колючки. Скользящая петля из тонкой проволоки была прикреплена к концу прочного деревянного колышка. Ловушка была поставлена на земле рядом с ведущими из норы следами, петля была устроена так, чтобы бегущий кролик, попав головой в ловушку, сам затягивал её.

– Они её вытащили – вот там ещё одна, – сказал приказчик.

– Мало сомнений в том, кто это сделал – и, честно говоря, это их работа, – проворчал де Вулф. – Но стрелять в спину бедолаги вряд ли оправдано.

– Но как насчет этого? - Спросил Гвин, подойдя к упавшему дереву. Он наклонился и поднял что-то. Остальные поспешили к нему, когда он выпрямился и протянул короткий изогнутый лук.

Де Вулф взял его у Гвина и внимательно изучил.

– Самодельный – таким нельзя нанести большой ущерб. Даже не натянут – а где стрелы?

– Он что, надеялся убить косулю этим? - Спросил Гвин.

– Он браконьерствовал годами, поэтому должен был знать, чем занимается, – заметил Мэтью Ювенис.

– Скорее всего, он использовал его для куропатки или фазана, – сказал Джон.

Гвин внезапно наклонился, перепрыгнув через старый ствол дерева.

– Вот несколько стрел! Короткие, все сломаны пополам.

Он вернулся с довольно грубыми стрелами в руке, все они были поломаны. Больше ничего они не нашли и вернулись на дорогу, где отец Амикус ждал с лошадьми. К деревне пошли пешком, ведя своих лошадей на поводу. Добравшись до деревни, Джон дал Гвину указание относительно дознания.

– Через два часа после полудня, Гвин. Собери как можно больше мужчин из деревни. У нас нет шансов собрать людей откуда-то ещё. Но всё указывает на участие этих кровавых лесников, поэтому приложи все усилия, чтобы они были здесь.

Гвин выглядела не уверено.

– Где мне их искать?

– У тебя ещё четыре часа. Отправь несколько человек в соседние деревни, чтобы разыскали их. Он повернулся к бейлифу. – Люпуса и Креспина видели здесь недавно?

Мэтью вопросительно обернулся к сельским жителям, что собрались вокруг них, когда они вернулись из леса.

– Они проезжали вчера, – сказал один крестьянин. – Здесь не останавливались, просто проехали в сторону Бови.

Де Вулф хмыкнул.

– Так что они были поблизости, когда он умер. Нам нужно узнать, что они скажут о случившимся.

– Если эти ублюдки соизволят явиться! – Сомневался Гвин.

Пессимизм Гвина себя оправдал, потому что, когда наступило время дознания под открытым небом в деревне Манатон, не было никаких признаков кого-либо из лесных чиновников. Два деревенских жителя, которые присоединились к бейлифу и с удовольствием поехали в соседние деревни, вернулись, чтобы сказать, что никаких признаков их не было, но староста сообщил, что он встретил Уильяма Люпуса и Майкла Креспина в пивной в Ластли. Мало того, что они грубо отказались присутствовать на следствии, но и угрожали старосте побоями, если немедленно не уйдёт. Агрессивный паж Генри Смок схватил старосту за ворот туники, вытащил того из таверны и бросил на землю.

– Передай этому проклятому коронеру, что он не имеет права вмешиваться в дела леса! – прокричал напоследок Люпус из пивной. Староста всё ещё кипел от гнева, когда рассказывал об этом де Вулфу, и коронер добавил ещё несколько чёрных отметок в счёт, который он намеревался предъявить лесникам.

Без самых очевидных свидетелей дознание ничего решить не могло.

Джон, учитывая бедственное положение семьи, быстро провёл его соблюдая при этом обычные формальности. Жена, на вид больная женщина, с босыми ногами и в залатанном платье, стояла, обняв двух маленьких худых девочек, стоящих рядом с ней. Они были саксами, и английскую национальность убитого подтвердили двое жителей деревни, заявив, что они были двоюродными братьями покойного. Это исключало любые вопросы о штрафе за убийство.

В состав жюри вошли почти все жители Манатона мужского пола, которые прошли мимо ручной тележки и увидели рану и сломанную стрелу. Отец Амикус был первым нашедшим, и Джон согласился с тем, что информирование бейлифа и пастуха является достаточным, чтобы посчитать это поднятой тревогой. Хотя технически коронер мог бы придраться, что не были подняты четыре ближайших деревни, но его гнев на лесников перевешивал любые мысли о провинностях жителей деревни.

Он настоял, чтобы жители деревни, бейлиф и староста заявили для записи, над которой усердно работал Томас, что Уильям Люпус и Майкл Креспин были вызваны, но не явились.

– Поэтому я налагаю на них штраф в сумме по пять марок с каждого, а также предстать перед следующим окружным судом, чтобы ответить за свой отказ.

Он не был уверен, сможет ли добиться этого, тем более что шериф, который руководил окружным судом, сделает всё возможное, чтобы расстроить его планы. Теоретически, если они четыре раза не явятся на вызов в окружной суд, их могли объявить вне закона, но с нынешним отношением де Ревелля это казалось невозможным. Коронер мог обязать их предстать перед королевскими судьями на следующей выездной сессии, но, поскольку последняя была проведена в Эксетере совсем недавно, вряд ли такая сессия состоится в течение ближайших лет. Преступники в ожидании приезда королевских судей могли много месяцев томиться в тюрьме, но коронер не был уверен, достаточным ли основание является неявка на дознание, чтобы посадить лесников в тюрьму, если, конечно, он не обвинит их в убийстве. И даже если бы он это сделал, кто смог бы арестовать их? Принимая во внимание странную ситуацию в лесу, люди, облечённые властью, такие как судебные приставы и сержанты сотен, скорее всего, либо не захотят, либо не смогут арестовать чиновников, которых, похоже, поддержал шериф, новый вердер и даже банда преступников.

Тем не менее, коронер не был бы Джоном де Вулфом, допусти он, что лесники избегнут ответа если не за убийство, то за пренебрежение распоряжением королевского коронера, поэтому он завершил короткое расследование своими указаниями кругу присяжных.

– Моё расследование состоит в том, чтобы определить, чьё это тело, где, когда и каким образом этого человека убили. Его личность всем вам хорошо известна, его английское происхождение подтверждено. Вы видели рану, подлый выстрел в спину, поэтому средства смерти ясны, и день, когда он был нанесен, а именно вчера, установлен. Установлено, что здесь в это время были лесники Уильям Люпус и Майкл Креспин. Стрела относится к тому типу, которыми они пользовались, и покойный, по общему признанию, был известным браконьером.

Он остановился, чтобы взглянуть на собравшихся из-под нахмуренных чёрных бровей.

– Чтобы связать все эти данные вместе, нам нужно было выслушать объяснения этих лесных чиновников. Но они не соизволили присутствовать и возмутительно повели себя с лицом, которое было уполномочено их вызвать, а именно – с вашим старостой. В их отсутствие я не могу услышать от них никаких объяснений, а доказательства настолько скудны, что сегодня вынести вердикт невозможно. Поэтому я должен отложить это дознание на другое время, когда представится возможность выслушать лесников.

Он кивнул, распуская собравшихся, а затем подошёл, чтобы выразить своё неловкое сочувствие вдове убитого. Приходской священник стоял рядом с ней, и Джон повернулся к нему.

– Я верю, что у вас найдётся способ оказать поддержку этой несчастной женщине, отец, - произнёс он. – Кажется, она и раньше бедствовала, а теперь её положение просто отчаянное.

Отец Амикус кивнул

– Мы сделаем все возможное, коронер. Ее муж был вилланом нашего лорда. Я уверен, что он будет чувствовать некоторую ответственность за её пропитание. Может быть, он найдёт для неё работу на кухне в усадьбе.

Это напомнило де Вулфу об отсутствии Генри ле Денне на дознании.

– Полагаю, ваш лорд знал о том, что случилось? Ему сказали?

Бейлиф кивнул.

– Сегодня утром я всё ему подробно доложил. Он не смог присутствовать на дознании, так как у него расстройство кишечника.

Это звучит слишком удобно, чтобы быть правдой, подумал коронер. Он догадывался, что лорд Манатона боится обидеть либо лесных чиновников, либо коронера короля, и потому решил держаться подальше от обоих. Когда вечером после отпевания тележку с телом везли на кладбище, Джон обратился к бейлифу.

– Мне нужно встретиться с этими двумя лесниками. Их всё ещё можно найти в Ластли?

– Я сомневаюсь в этом, коронер. Роберт Барат сказал, что они заехали туда поесть и выпить, только Бог знает, где они сейчас. Но я знаю, где они должны быть завтра, потому как завтра состоится суд верта и они должны перед судьей представлять свои дела.

Это было иное название для нижнего суда леса, официально называемого Судом по приставкам, который проводился каждые сорок дней, что давало ему ещё одно название.

– А где это будет проходить? – Спросил де Вулф.

– В этом участке леса он всегда проходить в Моретхемпстеде, на рынке. Вы, несомненно, найдете там Люпуса и Креспина.

Джон посмотрел на Гвина и Томаса де Пейна, который только что собрал свои пергаменты и чернильницу и сунул их в свою висящую на плече сумку.

– Так, нам предстоит провести ночь вдали от дома. Не стоит ехать обратно в Эксетер и возвращаться утром, поэтому мы отправимся в Моретон и найдем там еду и ночлег.

Моретхемпстед, известный среди местных, как Моретон, был большим посёлком на полпути между Эшбертоном и Чагфордом, двумя из городов Девона, где проходило проверку сырое олово и на него ставились клейма. Моретон, хотя на западе было много оловянных разработок, был преимущественно сельскохозяйственным центром и имел центральную площадь с крытым рынком.

Хотя это было лишь открытое сооружение из деревянных столбов, поддерживающих крутую соломенную крышу, оно было престижным символом для жителей и привлекало многих торговцев, странствующих людей и их клиентов, чтобы они тратили свои пенни в пивных, кожевнях и кузницах. Во вторник тут был большой рыночный день, когда в дополнение к переполненным лавкам и выставленным лоткам в рыночном зале продавались овцы, свиньи и крупный рогатый скот, которые также продавались на двух открытых площадках в нескольких метрах от дороги.

В другие дни на рынке торговали обычные лавки мясников и кондитеров. Крестьяне, сидя на земле, предлагали кур, уток – или овощи из своих коробов. Но торговцы знали, что раз в сорок дней для них нет места в рыночном зале, поскольку здесь проходил лесной суд. Это было то место, где заслушивались все преступления против закона о лесах, хотя этот суд мог судить только за преступления против «верта»: деревьев, трав, и только тогда, когда сумма ущерба не превышала четырех пенсов. Все другие вопросы, особенно вопросы, касающиеся «оленины» - лесных зверей, нужно было записать и отправить на суд только в высший лесной суд – Большой суд Леса, который собирался не чаще, чем раз в три года. Те, кому не повезло в ожидании суда попасть в тюрьму, могли до него не дожить, так как часто умирали в ужасных тюрьмах, подобно злодеям, заключенным в тюрьму в городе.

Через час после раннего июньского рассвета команда коронера поднялась со своих соломенных лежаков на чердаке одной из трёх гостиниц посёлка. Они достаточно плотно поели накануне вечером, после чего Джон и Гвин долго сидели в таверне за кувшином эля, в то время как Томас забрёл в местную церковь молиться, медитировать и заниматься своим любимым времяпрепровождением, введя в заблуждение приходского настоятеля, принявшего его за рукоположенного священника. В сумерках они завернулись в свои плащи вместо одеял и крепко спали, несмотря на одолевавших их блох. Прежде, чем их сморил сон, Джон и его писарь некоторое время ворочались, испытывая беспокойство из-за Несты.

Утром в гостинице они съели хлеб с сыром и запили кислым сидром, что было бледной тенью того, чем их обычно угощали в «Ветке плюща». Гвин чувствовал необходимость дополнить этот скудный завтрак пирогом с бараниной из местной лавки, поскольку, хотя рынок был закрыт, в окнах домов по углам перекрестка напротив гостиницы были открыты ставни и там были выставлены товары. На множестве лотков предлагалось достаточное количество всякой снеди, поэтому даже в день лесного суда голод не грозил никому, из тех, кто имел несколько пенни в кошельке.

Все трое уселись перед домом на большом бревне, и смотрели, как участники собираются в суд. Стул, длинная столешница, установленная на козлах, и несколько табуреток заняли свои места в одном конце рыночного зала – они являлись необходимыми атрибутами мероприятия. Постепенно люди начали заполнять зал, главным образом – мужчины, но некоторые из них были с женщинами, цепляющимися за их руки, задаваясь вопросом, какое дополнительное бремя будет добавлено к списку их невзгод.

Вскоре к перекрестку подкатила большая телега, запряжённая тяжёлыми волами, и Гвин указал на неё остатками своего пирога. Ужасного вида тощая сука подкралась к нему, и любящий собак корнуоллец поделился с ней последними корками.

– Вот некоторые из худших клиентов, – заметил он.

Около десятка измученных и грязных мужчин сидели в телеге, и их по одному выталкивали наглого вида кучер и его напарник, Джон заметил, что их руки связаны за запястья. Их провели на рынок и рассадили прямо на земле в ряд.

– Я слышал, что у лесников в Норт-Бови есть тюрьма - говорили, что там так же плохо, как в тюрьме рудокопов в Лидфорде. - Поскольку Гвин недавно сам был заключен в тюрьму в Лидфорде, он произнёс это с некоторым чувством.

Вдалеке появилась группа всадников, и Джон вскоре узнал лесников, их подручных пажей, а также нового вердера.

Позади на пони ехали двое писцов, подъехав к рынку, вся эта компания спешилась. Двое пажей вывели лошадей пастись в поле вверх по дороге, а остальные вошли в зал.

– Мы сразу с ними разберёмся в их логове, коронер? – Спросил Гвин, готовясь к схватке.

– С этим ещё успеется. Давай посмотрим, что они делают в этом своём проклятом суде.

Теперь на перекрестке было много людей, здесь были торговцы и нищие, которые воспользовались притоком людей на суд. Некоторые заходили под крышу рынка, чтобы участвовать в процессе или просто развлекаться, поэтому, несмотря на свои габариты де Вулф и Гвин смогли незамеченными пробраться в зал и встать за одной из крепких колонн в задней части зала. Будучи гораздо меньше, Томас незаметно проскользнул в толпу.

Вердер занял единственный стул, а писари сидели на низеньких табуретах, разложив письменные принадлежности на столе. Позади заключённых толкались и шумели люди, пока Уильям Люпус не ударил по столу рукоятью своего кинжала и не заорал, призывая к тишине.

Джон с интересом наблюдал за ходом процесса. Два лесника и их так называемые пажи надменно расхаживали по залу, с преднамеренной жестокостью поднимали подсудимых перед новым вердером, чтобы те называли свои мена и рассказывали о своих преступлениях. К связанным запястьям заключенных из телеги сначала привязывали длинную веревку, чтобы их можно было тащить и пинать, когда они стояли перед судейским столом.

Большинство из них были более серьезными преступниками против оленины, которые должны были предстать перед Высоким Лесным судом. Де Вулфу казалось, что большинство их грехов были довольно незначительными, в основном это браконьерство, ловля белок и различных птицы. Один застрелил лису, которая преследовала его кур, а другой, как утверждалось, убил кабана, хотя тело зверя так и не было найдено, и мужчина горячо отрицал обвинение. Только одному подсудимому было предъявлено обвинение в охоте на косулю, так как за его домом были найдены кожа и кости. Всё, чего ему оставалось ожидать – это увечья, кастрации, ослепления или повешение, так что более чувствительный Томас тайно перекрестился и молился, чтобы он умер в тюрьме.

Двое мужчин были обвинены в том, что они не «узаконили» своих собак, что означало отрезание трех когтей от каждой передней лапы, чтобы они не могли преследовать дичь. Единственной возможностью избежать этого было заплатить «гончую» – произвольно назначенную лесными чиновниками сумму за освобождение собаки от увечья.

– Да они варвары, хуже сарацин! – Прорычал сквозь зубы любящий собак Гвин, когда Майкл Креспин, толстый мужчина средних лет с коротко подстриженными светлыми волосами и водянисто-голубыми глазами, объявил требования к этому увечью, посредством щипцов и долота. Один из обвиняемых умолял, что его собака достаточно мелкая, что её следует освободить от «узаконивания», и между лесниками, вердером и мужчиной возник спор относительно критериев освобождения.

– Если собака может пролезть сквозь стремя, её должны освободить! – Утверждал возмущённый мужчина, три недели отсидевший по этому обвинению в грязной тюрьме.

Креспин тут же ударил обвиняемого в плечо.

– Ты лжец, человек. Эта сука не может пролезть через кольцо ремешка Малверна длиной в пять и три четверти дюйма, что является законной мерой.

– Вы на самом деле проверяли собаку этой мерой? – Поинтересовался Филипп де Стрет.

– Я в этом не нуждался, сэр. По опыту могу сказать, что она не пройдёт.

Гвин снова прорычал, что это искажение справедливости, но де Вулф положил руку ему на плечо. Обвиняемый попробовал другую хитрость.

– Если вы не верите, тогда позвольте мне заплатить гончую. Эта собака слишком мала, чтобы охотиться на что-то большее, чем крыса, но я готов заплатить, чтобы не сдохнуть в этой грязной тюрьме!

Упоминание о деньгах заставило лесников подойти к столу, чтобы посоветоваться с вердером, и после некоторого кивания голов де Стрет нахмурился на заключенного и предложил ему выбор.

– Гончая в пять марок или воспользуйся своим шансом в Выездном суде.

– Мужчина вздрогнул и отчаянно посмотрел в толпу, где тревожно совещались его жена, братья и отец. После небольшого совещания они кивнули, и без дальнейших церемоний Креспин подтолкнул мужчину к кучеру, чтобы тот освободил его запястья. Пять марок были целым состоянием для крестьянина, который должен был одолжить сотни пенни у своих родственников и, вероятно, голодать долгие месяцы.

Коронер и его помощник подождали, пока над остальными делами о заключении разбирались самодовольные лесные чиновники, использовавшие любую возможность для того, чтобы залезть в карман жителям леса. Один человек был обвинен в «стойке» – его видели на лошади с луком. Другого задержали за «кровавую руку» – на его штанах обнаружили пятна крови, хотя он клялся, что просто убил одного из своих гусей, но не имел свидетелей, чтобы это доказать. Аналогичная ситуация произошла со свободным человеком, которого обвинили в «спине-медведе» и «собачьей тяге», - его уличили, что он нёс тушу лисы во время прогулки по лесу со своей собакой. Он настаивал на том, что нашёл лису мёртвой с травмами, нанесенными волчьими клыками, и что, поскольку его собака была правильно «узаконена», это было вполне законно. Его протесты не были приняты к сведению, но его отпустили до суда после выплаты залога, в виде двух взносов от его семьи, в четыре марки каждый.

Когда эти дела были закончены, суд перешёл к рассмотрению большого количества преступлений против верта – лесной растительности. С ними быстро справились, и Джону снова показалось, что главным задачей чиновников было вымогательство денег. Во многих случаях вина была объявлена практически без каких-либо доказательств, и у обвиняемого не было возможности произнести ни слова в свою защиту. Обычно предлагалось заплатить штраф или быть преданным Лесному суду, даже когда стоимость преступления явно превышала порог в четыре пенса. Когда кто-то отказывался платить штраф, он был вынужден заплатить гораздо больший залог, чтобы обеспечить его появление в Лесном суде, поэтому в любом случае он был финансово наказан либо лично, либо через позаимствованные деньги у семьи.

Хотя система в принципе не отличалась от системы других судов, она применялась с безжалостным и скупым пренебрежением естественной справедливостью. Филипп де Стрет, казалось, в этом процессе был лишь подставным лицом и, похоже, соглашался со всеми советами двух лесников.

– Это просто какой-то позор! – Пробормотал Гвин. – Интересно, насколько точно эти писари регистрируют все эти платежи. Держу пари, большая часть каждые сорок дней наполняет кошельки лесников.

Они подождали ещё немного, выслушав серию дел, касающихся незаконной обрезки веток толщиной более пальца, преступления по незаконному огораживанию, выкорчёвыванию насаждений для расширения обрабатываемой земли. Несколько человек были оштрафованы за неправомерное «побуждение» - выпас скота в лесу без уплаты, либо в течение текущего «месяца ограды», по пятнадцать дней до и после праздника святого Иоанна Крестителя, когда проходил отёл оленей. Джону было интересно услышать эти архаичные правила, некоторые из которых уходили корнями к саксонским королям. Он знал о некоторых из них и решил не говорить Гвину о том, что ещё Эдвард Исповедник приказал увечить лесных собак – но не травмируя когти, а обрезая сухожилия задних ног, так что они едва могли ходить, не говоря уже о том, чтобы бежать.

Когда дела были завершены, оставшихся заключенных загнали обратно в телегу, а остальная часть толпы начала расходиться, де Вулф решил, что пришло время поговорить с лесниками.

Он мотнул головой Гвину, чтобы тот шёл за ним, отошёл от колонны и пробился через зрителей к передней части рынка.

Филипп де Стрет с удивлением уставился на них, а затем неохотно приветствовал более старшего королевского чиновника. Два лесника и их бандитского вида пажи и не попытались поздороваться, но стояли в стороне, хмуро глядя на коронера и его массивного помощника.

– Что привело вас сюда сегодня, сэр Джон? – С тревогой спросил новый вердер. То, что он узнал от шерифа о коронере, ясно говорило ему, что его присутствие не будет ему в радость.

– У меня имеется несколько серьезных вопросов к вашим лесникам, де Стрет. И я думаю, что один случай не был доведен до вашего сведения во время сегодняшнего разбирательства.

Люпус и Креспин сердито посмотрели на коронера, прекрасно понимая, что он имел в виду.

– Два дня назад в лесу было совершено убийство. Разве ваш суд не заинтересован зарегистрировать этот факт? Вы всё ещё отрицаете, что такое серьезное нарушение мира короля не подпадает под действие общего права? И если да, то почему вы сами не разобрались с этим, поскольку должно же оно находиться в чьей-то юрисдикции?

Это была аккуратная ловушка, и неопытный, довольно глупый вердер мог лишь недоумённо уставиться на коронера.

– Что это за убийство? – Одумался он через мгновение.

– Эдвард из Манатона – убит стрелой в спину. Стрела, очень похожая на те, которыми пользуются ваши лесники – этих лесников видели, когда они проезжали через Манатон примерно во время убийства.

Де Стрет дёрнул головой и уставился на своих людей.

– Почему я не знаю об этом?

Уильям Люпус проигнорировал его и обратился к де Вулфу.

– Это было не убийство, коронер, – презрительно сказал он, бесстрастно разглядывая де Вулфа. – Это было наказание браконьера, согласно закона о лесах.

– Но я должен был быть проинформирован, Уильям! – Попытался возмутиться де Стрет.

Люпус медленно повернулась к нему и заговорил с ноткой наглого превосходства в голосе.

– Вы новичок в этом деле, вердер. Ваш суд имеет дело только с преступлениями против оленины и растительности. Нас не касаются смерти.

Джону де Вулфу только это и надо было.

– Ха! На этот раз ваш испорченный язык говорит правду! Любая внезапная смерть находится в компетенции коронера, поэтому никогда не пытайтесь мне снова противоречить.

Лесник покраснел от резкого тона де Вулфа.

– Не в лесу, коронер, когда смерть в наших законах.

Гвин шагнул вперёд и посмотрел прямо в лицо Люпуса.

– Не говори чепухи, чувак! Вы не можете заниматься и тем, и тем.

Де Вулф поманил Томаса из небольшой толпы людей, которые теперь собрались вокруг, они так и навострили уши, слушая спор между ненавистными им лесниками и королевским коронером.

– Прими к сведению всё сказанное, и запиши это в свои списки, когда мы закончим. – резко сказал коронер.

Придурковатого вида паж Уильяма, Генри Смок, шагнул в сторону своего хозяина.

– Вы закончили, коронер! Убирайся обратно в свой город. Вы никогда не поймете лесные порядки.

Драчливый Гвин двинулся, чтобы проучить наглеца, но Джон остановил его жестом.

– Если тем самым ты считаешь, что судебный приказ короля работает в Эксетере, но не здесь, то ты можешь быть привлечён к суду за измену. Даже такая толстая шея, как у тебя, хорошо растянется на конце веревки.

И Смок, и Филипп де Стрет побледнели от чистой угрозы в словах коронера, поскольку было очевидно, что он имел в виду то, что сказал. Но теперь он вернулся к первоначальному делу.

– Итак, Уильям Люпус, ты признаёшь, что убил Эдварда из Манатона?

Бесстрастное лицо лесника дёрнулось, чтобы взглянуть на Креспина.

– Я ничего не признаю. Не имеет значения, кто на самом деле вогнал стрелу в браконьера. Это обязанность лесника, в чьих руках ни был бы лук.

Стоявшие кругом люди притихли, когда де Вулф повернулся к Креспину.

– Тогда это ты убил этого человека?

– Да будь он проклят, этот убитый! - Прошептал другой лесник. – Я не скажу, кто стрелял в этого браконьера. Но закон позволяет нам пресекать любое преступление, совершенное против оленины. Если преступник, услышав окрик, не остановится при побеге, мы вправе убивать.

Филипп де Стрет энергично кивнул в защиту своего человека.

– Совершенно верно, коронер. Будучи новым вердером, я усердно изучал законы о лесах, так что Майкл Креспин сказал правду.

Поддержанный вердером Уильям Люпус снова вступил в спор.

– Этот жалкий вор расставил ловушки по всей поляне. Мы знали его как браконьера годами, но на этот раз мы поймали его на месте, с кроликом на поясе и луком в руке. Я приказал ему остановиться, но он побежал, поэтому стрела попала ему в руку.

Де Вулф отметил, что они тщательно избегали называть человека, который нанёс смертельную рану.

. Креспин также стал увереннее, почувствовав поддержку де Стрета и Люпуса.

– Да, хотя я думал, что он только ранен. Он громко закричал и побежал за деревья. Нам некогда было его преследовать, поэтому мы вытащили его ловушки и уехали.

– Некогда преследовать его? – Прохрипел коронер. – Вас не беспокоило то, что он может быть ранен или умирает – как случилось на самом деле?

Люпус пожал плечами.

– Почему нас это должно волновать? – Ответил он чёрствым голосом. – Если бы мы поймали его, мы бы должны были перерезать ему горло, или если бы мы спасли его, то он был бы повешен за ношение лука.

Джон, несмотря на бесконечные злодеяния, которые повидал в жизни – и даже участвовал в них – за годы военных походов, был зол на это хладнокровное презрение к жизни, проявленное в мирной английской местности.

– Было ли ваше случайное убийство оправданным, решать не вам, – отрезал он. – Я уже постановил вызвать вас на следующий суд графства в Эксетере, чтобы проверить ваши действия.

Люпус и даже два пажа ухмыльнулись, услышав эту угрозу.

– Суд шерифа? Он не хочет, чтобы я там присутствовал. Что я сейчас скажу, коронер: вы напрасно тратите время, потому что нас не будет.

– Тогда я вызову вас во время следующего визита королевских судей в качестве комиссаров через месяц или два. Если вы туда не явитесь, то будете объявлены вне закона и сможете присоединиться к своему другу Роберту Винтеру и его банде.

Даже эта угроза не произвела никакого впечатления на лесных чиновников, потому что они продолжали самодовольно ухмыляться в лице де Вулфу.

– А кто нас приведёт в суд, коронер? Мы отрицаем ваши полномочия в этом. Лесные законы были введены в действие задолго до того, как о вашей новой должности даже подумали!

– Вы будете присутствовать или понесете наказание! – Прорычал де Вулф, теперь всё более и более возмущаясь тем презрением, с которым эти люди обращались к королевскому чиновнику.

– Вы сами приедете, чтобы забрать нас в Эксетер? – Спросил Креспин. – Или отправите шерифа, чтобы он арестовал нас?

– Или, может быть, Львиное Сердце вернётся из Франции со своей армией, чтобы взять нас! - Хохотнул Генри Смок, ободренный отношением своих хозяев.

Де Вулф, как сумел, подавил ярость и посмотрел на улыбающиеся лица.

– Впервые в жизни, Смок, ты, возможно, приблизился к истине, – резко сказал он. – Я сомневаюсь, что ваш суверенный король прибудет лично, но после услышанного я позабочусь о том, чтобы Винчестер и Лондон решили эту проблему. И помните, не вся армия Ричарда находится во Франции!

Он повернулся на каблуках и, кивнув своему помощнику и писарю следовать за собой, вышел с рынка, в холодной решимости найти радикальное решение беспредела в лесах.

Вечером в городе Джон решил, что ещё раз посещать Полслое смысла нет, чтобы снова быть отвергнутым. Он рассудил, что быстро узнает, если и когда Матильда захочет поговорить с ним. Вместо этого он решил отправиться в «Ветку плюща» через несколько часов после возвращения из Моретхемпстеда, проведя до этого время со своим другом Ральфом Морином, комендантом Ружмона. Де Вулф хотел проинформировать его о возможности взять солдат из гарнизонов, чтобы арестовать лесников и вычистить лагерь Роберта Винтера.

Несмотря на сочувствие, Ральф не мог понять, каким образом он мог бы помочь в этом.

– Без согласия шерифа, которое он мне никогда не даст, я не смогу вывести войска отсюда, кроме как в случае крайней необходимости. Хотя у нас не было никаких проблем в течение пятидесяти лет, я уверен, что это грозит виселицей, так как вывод солдат из замка оставляет его без защиты.

Джон неохотно согласился с этой точкой зрения, но попытался найти компромисс.

– Всего несколько человек, вместе с Гвином и мной, мы наверняка могли бы взять этих лесных ублюдков и их пажей?

– Я не сомневаюсь, что мы могли бы, Джон, – но без согласия Ричарда де Ревелля, подумайте, каковы будут последствия! Один отряд людей короля арестовал или даже убил другой отряд королевских чиновников. Нет, извините, я не могу рисковать ни своей работой, ни своей шеей, даже ради вас.

Коронер вздохнул.

– Ты прав, Ральф. Единственный способ для меня – убедить Хьюберта Уолтера санкционировать действия против всех этих волнений. Даже в этом случае ему потребуется некоторое убеждение, так как похоже, что пара епископов и их союзники из лагеря принца Джона в этом пироге держат палец.

Комедант кивнул.

– Найти юстициария, – это проблема. Он часто бывает вдали от Винчестера или Вестминстера. Я слышал, что он посещал короля в Нормандии несколько недель назад, но я не могу сказать, вернулся он или нет.

– Да, не хотелось бы проделать этот долгий путь до Винчестера даром, – мрачно согласился Джон. – Но мне придётся сделать это в ближайшее время, надо только поговорить с некоторыми из таких баронов, как Феррарс и де Курси.

Он надеялся, что атмосфера в Пустом переулке за время его отсутствия улучшилась, но, зайдя в гостиницу, Джон обнаружил Несту всё в том же апатичном состоянии. Как всегда, она распорядилась, чтобы ему подали хороший ужин и сидела рядом с ним, но была подавлена и мало что могла сказать сама. Он подробно рассказал ей о своем посещении Манатона и суда, чтобы как-то поддерживать разговор. Затем он высказал намерение отправиться в резиденцию правительства Англии, где бы оно ни находилось, разыскать главного юстициария, своего старого командира в Палестине.

Неста отвечала чуть более чем односложными репликами и вздохами, пока Джон не придвинулся к ней и не попытался найти причину проблемы. Однако она лишь тихо заплакала и это смутило и напугало его. Всматриваясь через плетень, ограждающий их от зала, чтобы убедиться не подслушивают ли их, он понял, что относительно немногочисленные посетители таверны либо не знали, об их разговоре, либо старательно делали вид, что не замечают. Джону хотелось говорить с Нестой наверху, в уединении её комнаты, но он понимал, что для неё сидеть с ним один на один в комнате было хуже, чем сидеть в зале. Он задавался вопросом, действительно ли ему хочется напроситься к ней на ночь – и сразу же почувствовал себя предателем потому, что предпочёл даже свой пустой дом перспективе бесконечных попыток прорваться сквозь возникший между ними барьер.

Неста, со своей стороны, знала, что ничего не изменилось, но что время, когда Джон всё узнает, быстро приближалось. Как бы она ни старалась, она не могла заставить себя сказать ему, что он не был отцом этого существа в её чреве, как она стала про себя называть его. Она отлично понимала, что этот большой, неуклюжий, грубый мужчина делает всё возможное, чтобы быть добрым и нежным с ней, но ложь, с которой она жила, не давала ей раскрыть правду.

В конце концов, с наступлением вечера она всё же пригласила его остаться, убедившись в том, что она сможет так же пассивно лежать всю ночь в его объятиях, как страдать в одиночестве. Джон воспринял это, как противодействие своим мыслям о нежелании делить с ней постель, и, когда стемнело, грустная пара поднялась по лестнице в крошечную комнату Несты.