Бернард Найт - «Мрачный жнец» Глава 4

Бернард Найт «Мрачный жнец»
(Коронер Джон – 6 книга)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В которой коронер Джон едет в Сидмут

Остальная часть дня для де Вулфа прошла достаточно спокойно. Пока Матильда молилась в церкви святого Олафа, он снова пошёл в замок, где несколько часов занимался чтением, чему не уделял внимания последние недели. В течение последних нескольких месяцев он периодически брал уроки у старшего викария собора, хотя гораздо больших успехов достиг, когда в начале года лежал с поломанной ногой и с ним занимался Томас де Пейн.

Теперь коронер пытался наверстать упущенное и едва слышно пытался прочитать простые латинские фразы из свитков, которые ему дал священник. Затем он перешёл к письму, но обнаружил, что, в результате отсутствия практики, почти разучился владеть пером. Он всё ещё мог медленно вывести собственное имя мелом на дощечке, но в результате попытки написать пером алфавит и римские цифры на листе пергамента получились сплошные каракули и кляксы.

Нетерпеливо Джон бросил перо и закупорил пробкой бутылку с чернилами Томаса. Задумавшись, он спустился вниз по узкой винтовой лестнице к расположенной внизу караульне, а затем вышел в город. В лавке в нижней части Замковой горы он купил горячий пирог и съел его по дороге к «Золотой лани», - таверне, расположенной недалеко от переулка Мартина. Сюда Джон начал наведываться после размолвки с Нестой, когда перестал посещать «Ветку плюща». Сегодня он недолго просидел в таверне, выпил кружку сидра и вернулся домой, где за столом увидел Матильду с раскрасневшимся от мороза лицом, которая склонилась над ужином. Мэри подала на ужин хлеб, сыр и холодное мясо, а также кувшин красного вина.

Съеденный пирог перебил аппетит де Вулфа, но, чтобы у жены, которая последовательно расчищала пространство на столе, не возникало лишних вопросов, он сел и съел кусок хлеба и куриную ножку.

Удрученный своим бесполезным визитом в «Ветку плюща», он исподволь из-под чёрных бровей наблюдал за женой и задавался вопросом, что ждёт их в будущем? Они поженились по расчёту и никогда не были близки, а за прошедшие годы всё больше становились похожи на двух незнакомцев, живущих в одном доме. Его покойный отец, Симон де Вулф, который владел двумя усадьбами на южном побережье Девона, считал удачей возможность женить своего второго сына на невесте из семьи де Ревеллей, которые по богатству и социальному положению стояли гораздо выше. Матильда была на шесть лет старше Джона, и её отец был счастлив выдать свою не очень привлекательную дочь за молодого норманнского рыцаря, который делал себе имя как предприимчивый воин. Сделка была заключена без учёта пожеланий невесты и жениха.

Это произошло шестнадцать лет назад, и де Вулф до сих пор жалел об этом. До недавнего времени он сознательно проводил почти всё своё время далеко, на войнах во Франции и Ирландии, а также принял участие в Третьем крестовом походе, где вошёл в число телохранителей самого короля Ричарда. Пленение короля Ричарда Львиное сердце в Австрии, где тот провёл долгое время в заключении, лишило Джона возможности продолжить военную карьеру.

Вернувшись домой, он попытался остепениться, но вскоре его стала одолевать скука. Он не испытывал материальных трудностей, так как вложения в торговлю шерстю, которой занимался Хью де Релага, и доли в прибыли от усадеб покойного отца в Стокайнтенхеде и Холкомбе, которыми управлял его старшего брат Уильям, обеспечивали все его потребности, но спокойная, размеренная жизнь противоречила его деятельной натуре. В прошлом году он даже собирался, вместе с Гвином, вернуться под знамя короля, который во Франции вёл непрекращающуюся войну. Однако осенью прошлого года ему представилась другая возможность найти достойное занятие.

Огромный выкуп в сто пятьдесят тысяч марок, востребованный Генрихом германским за освобождение Ричарда Львиное Сердце, опустошил королевскую казну на многие годы вперёд, к тому же министр финансов был вынужден постоянно находить деньги для короля на ведение войны против короля Франции Филиппа. Задача поиска этих огромных денег выпала на главного юстициария королевства, Хьюберта Уолтера, который фактически являлся регентом Англии. Хьюберт был заместителем короля во время похода в Святую Землю и хорошо знал Джона де Вулфа. В прошлом сентябре, с целью собрать деньги, Хьюберт восстановил во всех округах Англии древнюю саксонского должность коронера и горячо поддержал намерение де Вулфа занять вакантную должность в графстве Девон.

На самом деле, инициатива исходила не от самого де Вулфа, а от Матильды, которую помимо религии волновал лишь вопрос занятия высокого социального положения в округе. По замыслу юстициария одной из задач введения должности коронера являлось обуздание коррупции со стороны шерифов, и потому брат Матильды был категорически против этого новшества, но сестра убедила его, что ему предпочтительнее иметь дело со своим зятем, чем с каким-то незнакомцем. К сожалению, для Ричарда де Ревелля на деле вышло всё в точности до наоборот, так как со времени своего назначения девятью месяцами ранее де Вулф стал постоянной занозой в боку шерифа. Его непоколебимая верность своему королю и отказ заниматься жульничеством и хищениями, которые для большинства высокопоставленных чиновников были в порядке вещей, постоянно противоречили устремлениям де Ревелля.

Мысли об этом снова и снова вертелись в голове Джона, пока он наблюдал, как Матильда ест. Это была степенная женщина с короткой шеей и квадратным лицом. Её маленькие глаза имели слегка восточный вид и тяжёлые мешки под ними и глубокие морщины, идущие вниз от рта, придавали её лицу постоянно недовольное выражение. Матильда, должно быть, почувствовав его взгляд, внезапно подняла голову и посмотрела на него.

– Ну, что скажешь по этому вашему последнему убийству? – Спросила она.

Он покачал головой, встряхнув своими чёрными волосами по вороту серой туники.

– Дочь бедняги появится завтра утром. Его временно похоронили евреи на Саутернхей, пока она не решит, где он упокоится навеки.

Однако Матильду ни в малейшей степени не интересовали проблема с похоронами убитого еврея и она резко сменила тему.

– Я слышала, что очень скоро в город прибудут королевские судьи. Я надеюсь, что ты покажешь им важность своей работы, а не затаишься на заднем плане, как обычно.

– Я сделаю всё, что входит в мои обязанности – ни больше, ни меньше, – отрезал он.

– Интересно, где они разместятся. Ричард говорит, что в замке нет подходящего жилья для них.

Это точно, подумал Джон. Леди Элеонора, холодная жена шерифа, отказалась жить в этой мрачной крепости с мужем, предпочитая одно из имений в Тайвертоне или Ревелстоке, что, как было известно Джону, вполне устраивало де Ревелля, который любил развлекаться с блудницами в опочивальне замка.

Матильда по своему смотрела на приезд судей короля.

– Я надеюсь, что епископ Маршалл в их честь даст праздник. Конечно же, нас пригласят – и я буду иметь возможность надеть моё новое парчовое платье.

Де Вулф никогда не понимал, как в одной женщине могли совмещаться религиозный пыл со стремлением блистать новыми нарядами, питаться изысканными блюдами и напитками и выделяться в обществе графства.

– Кстати о праздниках, чуть раньше слуга гильдий принёс сообщение. В четверг вечером мы приглашены на банкет в ратушу. – Будто читая мысли мужа, добавила Матильда.

Де Вулф застонал при мысли о необходимости провести ещё один вечер за столом с напыщенными купцами и их жёнами, не говоря уже о благочестивых клириках и пьяных мастерах, которые любили такие празднования.

– Кто на этот раз? Нам точно надо туда идти? - Пробормотал он.

– Конечно, мы должны, Джон! Это твоя обязанность как коронера короля посещать такие мероприятия. Банкет устраивает гильдия кожевников – очень влиятельных людей. Моя подруга из Святого Олафа - жена одного из устроителей.

– Кожевников? От них воняет собачьими какашками, которые они используют для вымачивания шкур в чанах.

– Моя подруга нисколько не воняет, уверяю тебя, – прорычала возмущенная Матильда. Она поднялась на ноги и сердито прошествовала к двери. – Мне надо подготовиться к богослужению. Побеспокойся, чтобы Мэри привела в порядок твой лучший наряд, чтобы ты мог его одеть в четверг вечером.

Когда она захлопнула за собой дверь в тамбур, муж вздохнул и бросил остатки курицы сидящему под столом Бруту.

Церковь Всех Святых-На-Стенах была пуста, немногие посетители вечерни давно ушли. Заходящее солнце светило через два узких высоких окна с западной стороны, в его лучах пыль, поднятая гневными взмахами пучка, который Ральф де Капра использовал в качестве метлы, выглядела как осязаемое тело. Маленькое здание было вымощено каменными плитами неправильной формы, и хотя от этого здесь было чище, чем на обычном полу из утрамбованной земли, священник недовольно бормотал себе под нос про грязь и клочья соломы, что его прихожане занесли сюда на своей обуви. Это был худой, несчастный человек, выглядевший значительно старше своих тридцати восьми лет. В глаза сразу бросались заячья губа и корка нездоровой кожи на его голове, плохо прикрытая жидкими рыжими волосами.

Священник сгрёб весь мусор к двери и несколькими финальными взмахами вымел его вниз через две ступеньки на узкую улицу, которая проходила внутри городской стены. Потом он выпрямился и пошёл к центру переулка, держа всё ещё веник в руке. Слева от него растянулась Маленькая Бретань, с её перекошенными лачугами, поднимающимися вверх по склону по направлению к центру города. К нему двигалась запряженная ослом тележка с нечистотами, за которой бежали, одетые в рваньё, местные мальчишки, глумившиеся над несчастным, что сидел на козлах. Несколько свиней паслись в районе нижней части высокой городской стены. Дальше, где стена превращалась в закрученную башню, де Капра мог видеть небольшую толпу, что собралась вокруг двух пьяниц, которые безуспешно пытались бороться друг с другом, хотя сами едва стояли на ногах.

Прямо от церкви поднималась Передняя улица и вела к центральному перекрёстку Эксетера, где она заканчивалась на пересечении улиц Северных и Южных ворот с Главной улицей города. Снующие обыватели обходили священника, спеша по делам, сделать покупки до закрытия лавок или просто прогуляться.

Он повернулся, чтобы бросить взгляд на свою маленькую церковь, одна из стен которой являлась неотъемлемой частью городской стены. Как и большинство из многих церквей Эксетера, это был простое продолговатое, как сарай, здание. Некоторые другие городские храмы были построены из древесины, но постепенно их перестраивали в камне, у нескольких даже были небольшие башни.

Де Капра поднялся по ступенькам обратно в свою обитель, ненадолго преклонил колена перед простеньким алтарём, а затем отправился на другой конец церкви, где деревянными экранами было отгорожено небольшое пространство у дальней стены. Здесь он держал свои простые облачения, стихарь из тяжелого полотна, палантин из довольно потёртой парчи и манипул. Глиняный кувшин с дешёвым вином и служивший в качестве дароносицы небольшой деревянный ящик, в котором хранились купленные в лавке опресноки, подготовленные для проведения мессы.

Он бросил метлу рядом с кожаным ведром и потрепанной лопатой, а затем вернулся вниз к другому концу здания. Алтарь представлял собой простую деревянную платформу, возвышавшуюся над полом на две ступени. В алтаре стоял покрытый белой скатертью небольшой стол, на котором стояли два деревянных подсвечника и оловянный крест, покрытый шелушащейся позолотой. Выше на стене, под высокими узкими окнами, крепилось грубо вырезанное из дерева распятие. Кроме того, в церкви имелся генуфлекторий для молитв и тяжёлый стул для епископа или архидиакона, если они когда-нибудь соизволят принять участие в проводимой здесь службе. Это была бедная церковь, в самой бедной части города – Бретани, названной так, потому что пятьсот лет назад завоевавшие Англию саксы согнали в эту наименее комфортную часть Эксетера коренных жителей – «бриттов».

Де Капра повернул генуфлекторий лицом к алтарю и, после того, как осенил себя крёстным знаменией, опустился на него и наклонился вперёд, сложив руки на верхней панели, отполированной годами использования. Он устремил взгляд на висящий на стене образ Христа, и его губы зашевелились в едва слышной молитве, которая постепенно звучала всё громче. У него был секрет, который его чрезвычайно беспокоил, и священник отчаянно нуждался в знаке, который мог бы облегчить его беспокойную совесть. В течение нескольких минут он разговаривал сам с собой, всё более и более возбуждаясь. Затем он уткнулся головой в сложенные руки и зарыдал.

Следующий день – среда, выдался богатым на события. Утром в город из Сидбери – деревни, расположенной в нескольких милях к востоку от Эксетера, прибыл староста, чтобы сообщить о происшествии с человеческими жертвами. Отправившись в дорогу перед рассветом, он прибыл в Ружмон через два часа. Караульный у ворот замка направил его к каморке коронера, где Гвин с Томасом и ждали прибытия хозяина.

Де Вулф появился, когда прибывший уже наполовину рассказал о происшествии, и тому пришлось повторить трагическую историю сначала. Один из юношей, работающих на господской мельнице, угодил во вращающийся механизм и погиб.

– Наш судебный пристав-исполнитель сказал, что в соответствии с новым законом, мы должны сразу сообщить об этом коронеру, то есть вам, сэр, – закончил староста деревни. Это был жилистый парень с узким, с виду сообразительным лицом. Казалось, он несколько побаивался коронера, это было видно по тому как он мял сильными руками свою заостренную шерстяную шапочку, рассказывая о происшествии.

– Ты всё правильно сделал, человек. Теперь я должен прибыть на место, осмотреть тело и провести дознание. Но мы сможем отправиться не раньше полдня. – Старосту отослали, чтобы он «погулял» несколько часов, поел, накормил лошадь, пока де Вулф со своими людьми разбирался с текущими делами.

– Евреи сегодня утром придут за телом, – напомнил Томас, – вам нужно выслушать преступника в суде графства, желающего выдать своих сообщников в обмен на снисхождение короля. И ещё – в полдень в подземелье будет проводиться испытание огнём и вам надо там присутствовать

Гвин энергично почесал в паху.

– Это тот брехун, – прогрохотал он, – который утверждал, что купил меч, а не украл.

Де Вулф чертыхнулся – если ему не удастся отправиться до полдня, то никак не сможет вернуться в Эксетер до комендантского часа и закрытия городских ворот. Ещё одна ночь, проведённая вне дома, означала усиление нытья Матильды. Но тут его осенила счастливая мысль: деревня Сидбери расположена близко от Сидмута, где коронер был не против остановиться на ночь.

Но сначала ему надо было присутствовать на заседании суда графства, который проводил его шурин. Обычно заседания созывались каждые две недели, но, в связи с прибытием королевских судей на следующей неделе, было решено провести дополнительные слушания.

Час спустя команда коронера пересекла оживленный внутренний двор Ружмона и направилась к зданию суда графства, где накануне де Вулф проводил дознание о смерти Аарона Солсбери. К этому моменту уже были рассмотрены несколько дел либо Ричардом де Ревеллем, либо комендантом замка Ральфом Морином, который сидел на помосте перед группой писарей. Также тут обязательно присутствовал священник, сегодня это был новый гарнизонный капеллан, любезный монах по имени брат Руфус.

Габриэль, сержант гарнизона замка, из вонючего острога под главной башней привёл следующего заключенного. В ржавых кандалах на запястьях и лодыжках, его поставили перед центром помоста. По его шее ползали вши, а одно ухо гноилось из-за крысиного укуса, что говорило о длительном пребывании в подземелье.

Шериф, развалившись на единственном стоящем на помосте стуле, небрежно махнул рукой де Вулфу.

– Это твой, Джон, – он так растягивал слова, что сказанное казалось оскорбительным даже тогда, когда слова были произнесены вполне вежливым тоном.

Де Вулф подошел к краю платформы, чтобы стоять прямо над несчастным узником. Он склонился над ним, сложив руки на груди.

– Эдрик из Элфингтона, тебя обвиняют в ограблении Роджера Лэмба на большой дороге близ Элфингтона в день ярмарки Святого Иуды, хищении его кошелька с семью шиллингами, для чего его сбили с лошади, нанесли тяжёлую рану головы, которая чуть не убила его.

Сакс, угрюмого вида мужчина около тридцати лет, посмотрел на коронера сквозь гриву грязных светлых волос, что свисали на его лицо.

– Я признаю, что я был там, но я не участвовал в ограблении.

Шериф нетерпеливо вздохнул и, постукивая пяткой башмака с небольшой серебряной пряжкой, вмешался в разговор.

– Пора прекращать этот спектакль и отправить этого проклятого преступника на виселицу. – Достаточно громко пробормотал он.

Де Вулф проигнорировал слова де Ревелля и посмотрел назад на узника.

– Мне сказали, что ты хотел признаться и выдать сообщников. Ты не можешь этого сделать, чистосердечно не признавшись в совершённом преступлении мне.

– Как я могу признаться в том, чего я не делал?

Де Вулф пожал плечами.

– Это твой выбор, парень. Если ты так хочешь, то можешь вернуться в свою камеру и ждать суда.

Сообразив, что в случае отказа в скором времени будет осуждён и повешен, Эдрик решил говорить.

– Я признаю своё участие в этом деле, коронер, но настоящими злодеями были другие.

Сидящий за столом позади них Томас де Пейн быстро, как только мог, записывал сказанные коронером нараспев положенные по процедуре признания и покаяния фразы. После несчастный сакс неохотно рассказал, как он и два односельчанина покинули ярмарку, на которой сильно выпили. Когда они, спотыкаясь, шли вдоль главной дороги между Эксетером и Элфингтоном, их настиг купец на гнедом коне и потребовал освободить дорогу. Как сказал Эдрик, всадник ударил одного из его попутчиков кнутом, из-за чего завязалась потасовка. Торговца сбросили с лошади и он, ударившись головой о дорогу, потерял сознание. Эдрик клялся, что сам в драке не участвовал, а только смотрел и возражал, когда его спутники, испугавшись, что они убили купца, забрали его кошелёк и лошадь и исчезли в лесу.

Жертва быстро пришла в себя и обвинила Эдрика перед другими путниками, которые появились из-за поворота дороги.

– Они схватили меня и били, пока не пришёл местный судебный пристав. Он связал меня, и привёл в здешнюю тюрьму. Но на самом деле всё зло сотворили другие, которые скрылись. И я могу назвать их! - Объявил Эдрик.

– Знакомая сказка! – Глумился шерифу. - Отправь этого лжеца обратно в камеру, Джон.

Хотя, на этот раз, коронер был склонен согласиться со своим шурином, он проигнорировал его замечание и сосредоточился на узнике.

– В таком случае тебе придётся доказать вину сообщников и бороться с ними насмерть. Но тебе придётся одолеть их обоих – сначала одного, потом другого.

Эдрик хмуро посмотрел вверх на де Вулфа.

– Я воспользуюсь своим шансом, коронер.

– Для тебя существует ещё один способ. Вместо того боя, в котором тебя, скорее всего, убьют, ты можешь попробовать доказать свою невиновность и вину других перед королевскими судьями и жюри присяжных.

Раздался резкий скрип, это Ричард де Ревелль отодвинул свой стул и вскочил на ноги.

– Нет! Он должен предстать перед этим судом – моим судом!

Де Вулф сверху вниз посмотрел на шерифа, который был ниже его на полголовы.

. – Делая своё признание, это человек поставил себя под юрисдикцию коронера. И у меня есть обязанность, возложенная на меня нашим королём через его юстициария, предложить любому обвиняемому в совершении серьёзного преступления возможность предстать перед справедливым королевским судом.

Бородка де Ревелля задрожала и его обычно бледное лицо покраснело от гнева.

– Не начинай всё это снова, черт тебя побери, – прошипел он.

Джона нисколько не смутила ярость шерифа.

– Это было тяжкое нападение, возможно, даже покушение на убийство. Такие дела не должны рассматриваться на суде Графства, а передаваться выездной сессии, как я предложил.

Де Ревелль оглядел зал, и заметил, как писари навострили уши в ожидании ссоры между двумя самыми влиятельными законниками в графстве.

– Я не хочу ругаться с тобой на людях, Джон, – прорычал он. – Мы обсудим этот вопрос позже, в моём кабинете.

Круто повернувшись и запахнув свой зелёный плащ, шериф быстро сошёл с помоста и исчез в направлении главной башни.

Сдерживающий улыбку сержант Габриэль толкнул сакса в сторону выхода.

– Этого я отправлю обратно в заботливые руки Стиганда, коронер, пусть там подумает. – Стиганд был тюремным сторожем и палачом. Грубый, неопрятный, жирный верзила своим видом внушал отвращение и страх.

Заседание графского суда подошло к концу, и участники разошлись по своим делам. Обратно к сторожке де Вулф шёл с братом Руфусом, который проводил службу для жителей замка в крошечной часовне Святой Марии с другой стороны внутреннего двора. Его чёрная ряса монаха-бенедиктинца обтягивала внушительное тело, а бритая голова сияла в лучах утреннего солнца, как отполированный воск.

– С чем связан спор между вами и шерифом? – Спросил священник, желающий разобраться в их отношениях.

– Зайдите в мой кабинет, выпьем по кружке эля и я вам расскажу.

Томас остался в суде дописывать свои пергаменты, а Гвин направился в город, чтобы найти дочь еврея, так что Джон был рад хоть какой-то компании.

Когда полный монах запыхавшись поднялся по крутой лестнице в кабинет коронера, они сели за стол с кружками, наполненными из кувшина Гвина.

– Я в Эксетере только месяц, приехал сюда из Бристоля и ещё не знаком с местными порядками, – признался Руфус. В гарнизонной часовне Святой Марии было три пребендария, которые пригласили его, чтобы управлять ею после смерти предшественника.

Де Вулф громко откашлялся. Ему понравился новый капеллан, и он чувствовал, что может заиметь ещё одного союзника в замке, в дополнение к Ральфу Морину, который относился к шерифу примерно так же, как и Джон, хотя тщательно скрывал свои чувства.

– С де Ревеллем у меня давние разногласия, – из далека начал он. – Осенью прошлого года я был назначен коронером округа. Шериф согласился на это – но он хотел, чтобы эту должность занимал кто-то, кого он мог бы контролировать, но в этом я его сильно разочаровал – возможно, потому, что моя жена приходится ему сестрой.

– В Бристоле я слышал разговоры о введении должности коронера. Разве причиной этого не стало желание собрать больше денег, чтобы рассчитаться за выкуп короля Ричарда Львиное Сердце, а также на ведение его дорогостоящих войн?

– Это только отчасти так. Король также хотел ограничить власть шерифов, последнее время становятся они всё более влиятельными и нередко злоупотребляют властью. Некоторые из них – не очень далеко отсюда, – поддержали принца Джон, когда тот попытался захватить власть, воспользовавшись тем, что Ричард был заключен в тюрьму в Германии.

– Но какое всё это имеет отношение к спору в зале графства сегодня утром? Де Вулф вздохнул.

– Это длинная история, брат. Когда Вильгельм Бастард завоевал Англию, он унаследовал такой сложный порядок рассмотрения дел в судах, что все его наследники, особенно Генрих Второй, светлой его памяти, пытались как-то упростить и упорядочить эти процедуры. Сейчас же Ричард – или, вернее, его юстициарий – предлагает каждому подданному королевскую справедливость, а не замену её судами низших инстанций, что мы имели до сих пор.

Толстый монах отпил глоток из кружки и по привычке вытер губы рукавом.

– Это звучит очень разумно, так почему вы в натянутых отношениях с вашим шурином?

– Это ещё более длинная история! Шериф домогается безраздельной власти в округе и не упускает шанса получить как можно больше прибыли в свой собственный кошелек. Он видит в королевских судах угрозу собственным интересам – и, так как коронер отвечает за представление многих случаев на рассмотрение королевских судей, он видит во мне угрозу собственным планам.

Священник был искренне заинтересован и внимательно выслушал объяснения де Вульфа о разнообразных функциях, которые он должен выполнять.

– В Девоне нас, коронеров, должно быть трое, – рассказывал де Вулф, – но один упал с лошади и умер через две недели после назначения, а другой был дураком и пьяницей. Мне приходилось метаться по всему округу. Слава богу, на севере округа скоро будет достойный рыцарь Барнстапл, который согласился на эту должность.

Наполнив опустевшие кружки, де Вулф продолжал разговаривать с монахом. Джон объяснил множество стоящих перед коронерами задач, как то принимать признания раскаявшихся преступников, исследовать причины пожаров, краж со взломом, ловли королевской рыбы - китов и осетров, обследовать трупы на предмет причин смерти и расследовать изнасилования и тяжкие нападения.

Гарнизонный капеллан оказался умным и проницательным человеком, задавал разумные вопросы, вникал в объяснения коронера, но, в конце концов, их разговор прервали тяжёлые шаги поднимающегося по лестнице человека, и из-за мешковины появился Гвин.

– Евреи ждут снаружи, коронер, – мрачно произнёс он, косясь на полного монаха, который пил его собственный эль.

Де Вулф допил остававшийся в кружке эль и встал.

– Пойдём со мной, брат. Может быть, ты сможешь мне посоветовать, так как это вопрос религии – хотя и другой.

Две фигуры, мужчины и женщины, стояли чуть ниже разводного моста замка, так как стоящий на воротах караульный не позволил им войти во внутренний двор замка. Де Вулф увидел худощавого молодого человека с окладистой чёрной бородой, кучерявые волосы которого покрывала чашеобразная шапочка из расшитого фетра. Длинная чёрная туника, как ряса обтягивала его, а а висящий за плечами мешок выглядел как горб. Он держал за руку хрупкую женщину своего возраста, чьё гладкое лицо оливкового цвета придавало ей вид печального ангела. Белый апостольник в саксонской стиле прикрывал её волосы и свисал на простую коричневую тунику. Позади трое мужчин, вероятно из еврейской общины Эксетера, держали мула и осла с женским седлом.

Гвин сделал шаг вперед и несвойственным для него мягким голосом объявил, что молодая женщина была Рут, дочь Аарона, а рядом с нею стоит её муж, Давид.

Де Вулф объяснил тихой и бесстрастной паре, что случилось.

– Были ли у твоего отца враги? – Спросил он дочь.

Рут подняла карие глаза и посмотрела на коронера.

– У нас много врагов, сэр. После того, как моя мать и брат были убиты в Йорке, мы живём в постоянном страхе. Но я не знаю ни одного конкретного человека, который хотел бы убить моего отца.

– Мы видели его, но редко, – добавил Давид. – Хотя Хонитон не за горами, в дороге всякое может случиться, особенно с нами – евреями. Все думают, что мы носим при себе большие мешки с золотом, – добавил он с горечью.

– А чем вы занимаетесь? – Спросил монах.

– Сейчас у нас осталось мало возможностей для заработка. С началом крестовых походов, мы потеряли возможность торговать товарами с Востока. Нам только позволено быть ростовщиками, что запрещено христианам – хотя некоторые, кажется, обходят это правило. Мы, как губки впитываем деньги людей, чтобы вернуть их в королевскую казну.

Де Вулф не хотел, чтобы разговор перешёл на крамольные темы, и заговорил о захоронении.

– Твоего отца вчера достойно похоронили за городскими стенами в месте, отведённом для евреев. Мы понимаем, что вы захотите оказаться там. Его похоронили жители города вашей веры, они позаботились о соблюдении всех обрядов. Вам решать, забрать ли тело отца и перезахоронить его в другом месте, либо оставить его там, где оно сейчас.

Давид посмотрел на жену, а затем повернулся к коронеру.

– Мы благодарим вас за заботу, сэр. Редко бывает, чтобы кто-то согласовывал с нами такие вопросы. Мы решили оставить Аарона здесь, всё равно лучшего места нам не найти.

Брат Руфус отечески положил руку на плечо молодого человека.

– Может, вы хотите провести какую-то дополнительную церемонию над могилой? Вы знаете кого-то, кто может помочь в этом вопросе?

Давид печально кивнул.

– Если нам покажут, где похоронено тело, мы сможем сказать над ним несколько слов. Потом, позже, мы сможем пригласить кого-то из наших старейшин из Саутгемптона, чтобы они вместе с местными евреями провели надлежащую церемонию.

Они ещё раз искренне поблагодарили де Вулфа и попрощались. Джон и капеллан стояли, наблюдая, как жалкая группа спускается вниз по склону от ворот замка, женщина сидела на своем осле, её муж вёл своего мула позади неё, пока они не скрылись за поворотом улицы.

– Она права, здесь все настроены против них, – пробормотал де Вулф. – У нас в стране к ним плохо относятся, но в других странах их положение гораздо хуже. Им запрещено заниматься торговлей, а когда они дают деньги в заём, все оказываются недовольны, что деньги надо отдавать и платить по ним проценты, хотя их клиенты рады воспользоваться их услугами.

– Эта женщина сказала, что её мать умерла в Йорке? – Спросил священник.

– Да, во время того безумия восемьдесят девятого года, когда большую часть Англии возмутило их существование и это переросло в истерию. Просто потому, что некоторые благонамеренные евреи в Лондоне захотели преподнести подарки новому королю на его коронации, начался бунт, который распространился по всей Англии. Должно быть, она была одной из тех ста пятидесяти евреев, которые умерли в осаждённом замке Йорка. Многие, не желая попасть в руки разъярённой толпы, погибли от своей собственной руки или руки их мужчин.

Отдалённый звон соборного колокола напомнил де Вулфу, что ему необходимо принять участие в ещё одном деле, прежде чем ехать в Сидбери.

– Брат, сейчас мне надо присутствовать на ордалиях. Я должен забрать своего писаря, чтобы он записал результат.

Тучный монах повернулся вместе с коронером, чтобы пересечь разводной мост.

– Меня туда тоже направили в качестве священника, так что я пойду с тобой. Я слышал, что Рим высказывает всё большее недовольство нашим участием в этих древних ритуалах, утверждая, что они порождают веру в некромантию, а не в божий суд. Я подозреваю, что скоро Святой Отец запретит наше участие в них.

– Чем раньше, тем лучше, – проворчал Джон. – Это же полный бред, чистая чёрная магия! При всяком удобном случае я стараюсь убедить стороны согласиться на рассмотрение их дела в королевском суде присяжных. В этом есть смысл и это лучше для казны.

Он зашёл в зал суда и позвал угрюмого Томаса, который на пустом помосте кроптел над пергаментами, и они направились в подземелье донжона, где размещалась тюрьма замка. Это было сырое, низкое помещение, частично ниже уровня земли, с влажной землей под мрачными сводами, которые поддерживали здание выше. Оно была разделено ржавой решёткой на две половины, в одной из которых за скрипучей дверью размещался ряд тюремных камер. Остальная часть помещения использовалось частью – в качестве склада, частью – как застенок, где заправлял Стиганд, неопрятный жирный сакс, который здесь же и жил, в убогой нише, образованной одной из арок. Этим утром его задача состояла в том, чтобы приготовить станок для испытания, определявшего виновность или невиновность, что де Вулф и многие другие умные люди считали абсурдом. Но эта процедура была освящена временем и до сих пор одобрялась большинством населения, которые, как правило, не желали замены этой архаичной, быстрой процедуры суда на более логичное рассмотрение дела судом присяжных.

Джон повернулся к Томасу, который понуро плёлся позади, придерживая перекинутую через плечо потёртой чёрной туники сумку с чернилами, перьями и пергаментами.

– Кого, ты сказал, сегодня будут испытывать? – Резко спросил де Вулф.

– Человека, обвинённого в краже меча из магазина Николаса Троу, мещанина с Северной улицы, который торгует оружием. Николас обратился в суд графства суда в прошлом месяце, тогда поручители внесли за обвиняемого залог в пять марок, как гарантию того, что он появится здесь сегодня.

– По крайней мере, он не сбежал в лес за этот месяц, так что, должно быть, считает, что у него есть шансы доказать свою невиновность, – прошептал де Вулф брату Руфусу.

Они спустились на несколько ступеней вниз, в мрачную камеру и, когда их глаза привыкли к полутьме, разглядели группу людей, собравшихся в центре, под низким потолком, с камней которого капала мутная вода. Тюремщик с помощью мехов раздувал горящий древесный уголь в железной жаровне. Дыхание Стиганда, склонившегося через свой огромный живот, прикрытый кожаным фартуков, было почти таким же шумным, как звук его мехов. Черты его лица были искажены усилием разжечь достаточный огонь, чтобы раскалить до бела лежащие на жаровне куски металла.

За ним наблюдали с разной степенью нетерпения Ричард де Ревелль, сержант Габриэль и двое его солдат, которые придерживали объект предстоящего омерзительного действа – носильщика из Бретани по имени Мэтью Бэзил, глаза которого были завязаны. За де Вулфом, Томасом и монахом подошёл заявитель – Николас Троу. Это был сердитый красивый мужчина с красным лицом и короткой шеей. В этот момент настроение у него было примерно такое же, как у шерифа.

– Стиганд, ради бога, пошевеливайся! – Крикнул де Ревелль. – У меня имеются более важные занятия, чем стоять здесь и смотреть, как ты дуешь на этот проклятый огонь. Они, что ещё не достаточно накалены? - Он нетерпеливо указал на железные лемехи, светящиеся на жаровне.

Тюремщик с усилием принял вертикальное положение, его раздутое лицо приобрело почти фиолетовый цвет.

– Они готовы, шериф. Сейчас я установлю их.

Длинными щипцами он вытащил раскалённый лемех из огня и установил его на плоский камень, вросший в грязь пола. Линия из девяти специально расположенных камней, каждый – на разном расстоянии друг от друга, проходила вдоль коридора подземелья. Стиганд быстро, как только мог, бежал взад-вперёд по коридору и клал на камни раскалённые на жаровне лемехи.

– Ну, теперь, пока они не остыли, пошёл! Будь ты проклят! – зарычал шериф. Все присутствующие, кроме обвиняемого, были знакомы с предстоящей процедурой и хотели, чтобы тот прошёл испытание как можно быстрее.

Охранники рывком поставили Мэтью перед первым лемехом и, выпустив его руки, слегка подтолкнули его. Когда Мэтью стиснул зубы и с криком отчаяния побежал, будто за ним гонится сам дьявол, брат Руфус сотворил в воздухе знак креста и пробормотал что-то на латыни. Обвиняемый прыгал от одного куска железа к другому, стараясь максимально сократить контакт с горячим металлом, к чему , очевидно готовился в течении нескольких недель. Его дикий вой длился целых девять шагов, и в конце концов, он споткнулся и упал в кучу грязни.

Стиганд быстро прошёл в тот конец, там он заранее оставил кожаное ведро с грязной водой, которую тут же вылил на ноги Мэтью Бэзила – за эту услугу парень заранее заплатил ему два пенса.

Группа наблюдателей направилась к нему, тщательно обходя при этом шипящие орала. Стоя в кругу, они смотрели вниз на лежащего человека, чтобы определить результаты испытания.

Бэзил перевернулся на спину и Габриэль поднял вверх обе его ноги так, чтобы были видны подошвы. Стиганд зажёг пучок пропитанного маслом камыша и держал его, чтобы было лучше видно.

В тишине эксперты критически рассматривали мозолистые ступни Мэтью.

– По моему, они выглядят вполне нормально, – пробормотал брат Руфус.

– Судя по всему, этот бездельник несколько недель готовил их к испытанию, – возразил шериф.

– Закон никак не запрещает этого, – ответил де Вулф, всегда готовый возразить своему шурину.

На самом деле, пожелав пройти суровое испытание, а не суд присяжных, Бэзил целый месяц ходил босиком по улицам, в результате чего кожа на его подошвах была вдвое толще, чем обычно.

– Это не законно, с такими ногами, – взвыл Николас Троу. – Он должен пройти другие ордалии – испытание водой или расплавленным свинцом.

– Суд присудил его к испытанию девятью оралами, он его прошёл, – проворчал де Вулф. – После испытания никто не может изменить их.

Было очевидно, что даже скептически настроенный шериф и обиженный заявитель не могли разглядеть на ногах Мэтью следы ожогов – хотя, возможно, ведро вылитой Стигандом задержало появление покраснения, которое обычно было неизбежно, даже в случае отсутствия пузырей.

Де Вулф позвал своего писаря, который, сидя на корточках, разложил на пустой бочке письменные принадлежности. На лице Томаса застыла свирепая гримаса, его сомкнутые губы, беззвучно двигались, произнося что-то, не имеющее отношения к происходящему вокруг него.

– Запиши, что Мэтью Бэзил подвергся испытанию девятью оралами и его ноги засвидетельствовали о его невиновности, так как не появилось никаких следов ожога, – сказал он, стараясь скрыть своё циничное отношение к происходящему.

Томас взялся за перо, всё ещё бормоча себе что-то под нос.

На мгновение ум Джона отвлёкся от ордалий и задался вопросом, почему его секретарь ведёт себя как-то странно, но потом он опомнился и продолжил.

– Запиши также, что на Николаса Троу, ложно обвинившего Мэтью Бэзила в краже меча, налагается штраф в сумме двух марок.

Оружейник взвыл в знак протеста, оказалось, что он не только лишился своего меч, но теперь ещё должен заплатить его стоимость в качестве штрафа. Хотя коронер чувствовал некоторую симпатию к нему, он использовал случившееся, чтобы показать выгоду рассмотрения дел в королевском суде и - ещё больше раздражать своего шурина.

– Если бы этот вопрос заслушали перед судьями на следующей неделе, вы, возможно, получили бы другой результат, – отчеканил он.

Тем не менее, Николас продолжал возмущаться, так что Габриэлю пришлось его выпроваживать. На выходе он погрозил кулаком Мэтью, который в ответ показал ему непристойный жест. Он надел ботинки, скрывая, что нарастающая боль всё сильнее печёт его ноги – если бы свидетели увидели на его ногах ожоги, то на этой неделе он был бы повешен, за кражу имущества стоимостью более двенадцати пенсов. К тому времени, когда он приковылял в ближайшую пивную, чтобы отпраздновать спасение, боль стала и вовсе нестерпимой, но он всё равно держался.

Через час Джон был в конюшне напротив своего дома и взобрался на спину Одина – своего боевого коня. Он зашёл домой, чтобы предупредить Матильду, что будет в отъезде и не вернётся до завтра, и с облегчением обнаружил, что жена ушла в церковь Святого Олафа на полуденную службу. Мэри накормила его мясным пирогом, сыром и хлебом, а владелец конюшни – кузнец Эндрю – подготовил Одина к поездке.

Де Вулф направил жеребца через заполненную людьми улицу к центральному перекрёстку, где договорился встретиться с остальными, и они вчетвером, включая деревенского старосту из Сидбери, поехали вниз по улице Южных ворот, мимо залитой кровью бойни и суконного рынка к воротам. За городскими стенами людей не было, и они рысью поехали по улице Магдалены, мимо виселиц, которые сегодня пустовали, хотя рядом оставался гниющий труп. Они продолжили ехать по главной магистрали в восточном направлении, в сторону Лайма и, в конечном счете, Саутгемптона и Винчестера.

Как обычно, Томас отставал, неловко сидя на своём пони, черты его лица выглядели так, будто он в любой момент ожидал услышать призыв последней трубы. Староста по имени Томас Тирел ехал рядом с коронером, который хотел услышать от него более подробную информацию о том, что случилось в его деревне.

– Это был мальчишка лет тринадцати, коронер, пятый сын одного из наших вилланов. Его отец привёл его работать на мельнице, он был там почти год, наполнял мешки и подметал пол.

– Я полагаю, мельница принадлежит церкви?

– Это так. Все должны там молоть свою муку, а плата идёт к епископу.

Де Вулф знал, что небольшая деревня Сидбери была одной из многих усадеб, принадлежавших Генриху Маршалу, епископу Эксетера.

– Так что же случилось с пацаном?

– Он провалился под пол, который весь прогнил, и угодил в шестерню мельничного колеса. Ему раздавило голову, бедный парень.

Джон не смог представить себе, что именно имел в виду староста.

– Я должен увидеть это место, – проворчал он. – что это за гнилой пол?

– Мельник много раз жаловался приставу епископа, что это небезопасно, но тот не желал останавливать мельницу, чтобы заменить балки и доски – он говорил, что в этих расходах нет необходимости.

Тон, каким староста говорил об этом, позволил де Вулфу предположить, что именно это было источником недовольства в деревне.

До Сидбери было около пятнадцати миль от Эксетера, и они не спеша добрались до него менее, чем за три часа. Томас Тирел проводил их прямо к мельнице – деревянному строению, расположенному над протекающей рекой. Вверху по течению был глубокий водоём, образованный земляной плотиной, а примитивные ворота шлюза контролировали поток воды к колесу.

От мельницы исходил грохочущий шум, и Джон увидел облако поднимающейся от двери пыли.

– Они не прекратили молоть зерно? – Спросил он.

– Приказчик настоял. Передача не была сломана, поэтому, когда смыли кровь, он приказал мельнику продолжать.

– Так где же тело?

– Бедного мальчика отнесли в церковь. Мы не могли показать его матери в том состоянии.

С идущим рядом Гвином и отстающим Томасом де Пейном, де Вулф последовал за старостой на мельницу, кашляя в облаке мучной пыли, которая заполнила атмосферу. В центральном помещении большой круглый камень, четыре фута в диаметре и толщиной в руку, медленно вращался по аналогичному, но неподвижному каменному колесу. Сверху из большого деревянного бункера в отверстие в центре верхнего круга подавалось зерно, а перемолотая между камнями мука скапливалась в ящике под камнями, откуда его насыпали в мешки.

Мельник, большой, потный мужчина, одетый в тонкую сорочку и фартук из мешковины, регулировал поток зерна из бункера. Из-за шума он заметил их присутствие только тогда, когда староста похлопал его по плечу. Почти виновато, мужчина обернулся и, увидев коронера, стряхнул муку со своих рыжих волос.

– Останови его! – Крикнул Гвин, указывая на камни.

Мельник кивнул и махнул маленькому мальчишке, который стоял на платформе выше и подсыпал зерно в бункер. Не говоря ни слова, он выбежал, как испуганный кролик, и Гвин, выглянув из двери, увидел, как он мчится вверх по берегу ручья.

– Он должен закрыть водовод, чтобы остановить колесо. Вот почему нам потребовалось так много времени, чтобы освободить отрока вчера, – объяснил мельник, беспокойно глядя то на старосту, то на коронера.

Несколько мгновений спустя вращение камня замедлилось, а затем остановилось. Внезапно наступившая тишина была почти столь же гнетущей, как и скрипящий и грохочущий звук до этого.

– Вон там, где на пол положены новые доски, коронер, – объяснил Тирел, указывая на несколько новых досок, положенных с другой стороны жернова. Де Вулф для проверки топнул ногой по доске, на которой стоял. Его каблук буквально влип в мягкую древесину.

– Да тут всё прогнило, ради Христа! – Воскликнул он. – Сколько этому лет?

– Мой отец был мельником здесь – и его отец перед ним. И за всё это время здесь ничего не менялось, это всё, что я знаю, – сказал рыжий мельник, оправдываясь.

По предложению старосты, мельник вывел их наружу и по покрытому травой откосу они спустились к потоку. Здесь мельник открыл низкую, шаткую дверь и провёл их в расположенное под жерновами тесное помещение. Подняв вверх глаза, де Вулф увидел отверстие, в которое поднимался деревянный вал, приводящий в движение жернов. Внизу на валу был закреплён круг с деревянными колышками. Слева находилось водяное колесо, восемь футов высотой, от которого, посредством выступающих колышков, движение круга передавалось на вал жернова.

– Бедный дьяволенок угодил в эту передачу, коронер, – объяснил Тирел. – Ему разорвало горло. К тому времени, как мы добрались сюда, здесь повсюду была кровь.

– Он на мгновение остановил колесо, шестерни заклинило, – добавил мельник, вспоминая подробности. – Но давление воды было сильное, два колышка сломались, а пацану смяло голову, – но к тому времени он, должно быть, был уже мёртв. Утром пришлось сделать два новых колышка, чтобы мельница могла работать.

Джон более внимательно всмотрелся в места сцепления шестерней. Несмотря на энергичное мытьё, часть плоского зубчатого колеса и некоторые из колышков были зловещего румяно-коричневого цвета. Выпрямившись, он направился к двери, оставив Гвина рассматривать механизм.

– Сколько епископ получает за помол? – Спросил де Вулф.

– Пенни за пять бушелей, сэр. Все в усадьбе должны молоть муку здесь, у них нет выбора. Если кого уличат в помоле муки с помощью ручного жернова, его подвергают штрафу на господском дворе.

Это было обычным: феодал имел монополию на помол зерна и ревностно оберегал этот источник дохода. Де Вулф сердито подумал о горе матери, потерявшей младшего сына, и решил жёстко поговорить с судебным приставом - или даже с самим Генри Маршалом.

– Тогда епископ должен выделять часть прибыли на ремонт – хотя ему давно надо было построить совершенно новую мельницу, не дожидаясь, пока эта развалится. – Сказал он едко.

Через несколько часов после того, как Гвин собрал достаточное количество мужчин и мальчиков из Сидбери и соседнего села Харкомба, чтобы сформировать жюри, де Вулф провёл дознание. Слушание провели на кладбище у старой саксонской церкви. Началось с того, что Джон и присяжные торжественно осмотрели доставленные останки мальчика мельника. Несмотря на то, что коронер видел бесчисленное количество трупов на полях сражений и много раз был свидетелем казней самым различным способом, его тронул вид плачущей матери и обезумевшего отца, стоящих с краю небольшой толпы на погосте. Он мало что мог сделать для них, кроме как высказать положенные слова сочувствия после того, как был утверждён вердикт присяжных, признавший смерть ребёнка несчастным случаем.

Он мог бы объявить шестерни мельницы «деодандом», как поступали многие коронеры в подобных обстоятельствах. Это означало конфискацию предмета, который вызвал смерть, либо в пользу королевской казны, либо, иногда, в качестве воздаяния вдове за потерю её кормильца. В этом случае, физически невозможно было снять шестерни, чтобы продать их, так как для этого их надо было разрушить. Так как мальчик был пятым сыном и в юном возрасте, то его материальный вклад в семью был очень мал – де Вулф считал, что если предложить за жизнь ребёнка марку или две, то это скорее будет воспринято как оскорбление, чем помощь семье.

Вместо этого он воспользовался возможностью, чтобы публично отругать пристава за то, что мельница из-за своей ветхости пребывала в столь опасном состоянии. Пышущий самомнением пристав заявил, что не может безответственно тратить деньги епископа, но вскоре сник, когда коронер пригрозил привлечь его к суду предстоящей выездной сессии по обвинению в непредумышленном убийстве по неосторожности.

Дознание завершилось к вечеру и Гвин заговорил о ночлеге.

– После того, как вы отчитали судебного пристава, он не станет проявлять усердия, чтобы предложить нам место для отдыха. – Сказал он. – Если мы сейчас в хорошем темпе направимся в город, то можем успеть вернуться в Эксетер до комендантского часа.

Но у де Вулфа были другие планы.

– Мы не будем связываться с этим надутым хвастуном и уедем из этой проклятой деревни. Отсюда до Сидмута только пару миль. Мы найдём трактир там и вернёмся обратно в Эксетер утром. – Он был счастлив заплатить пару пенни за еду и ночлег своих людей в небольшом рыбацком порту вниз по дороге, но если повезет, надеялся найти более мягкую, тёплую постель для себя.

Когда они добрались до Сидмута, солнце уже клонилось к закату. Улица вела вниз к побережью, где линией расположились рыбацкие суда. У берега стояли большие деревянные дома и несколько каменных – вокруг церкви. Здесь располагались два лучших трактира, на чердаках которых можно было заночевать.

Пристров своих лошадей во дворе большей таверны, над дверью которой висел старый якорь, трио обосновались в дымном зале, чтобы поесть. Еда здесь не отличалась качеством, но её было много, что очень понравилось Гвину, но даже Томас, после поездки на пони, сумел отдать должное жареной рыбе с луком и капустой.

Де Вулф поел достаточно плотно, хотя его мысли крутились вокруг других вещей. Наевшись, он вышел из-за стола и объявил, что прогуляется по берегу, чтобы полюбоваться закатом – желание, заставшее поднять брови обоих его подручных, так как они никогда не замечали за ним склонности к таким вещам.

Не обращая внимания на их насмешливые взгляды и отказавшись от язвительного предложения Гвина составить ему кампанию, Джон взял плащ и вышел. Солнце уже представляло собой тёмно-красный шар, опускающийся за далекими горами, а море точно свинцовый лист тянулось к тёмному горизонту, но де Вулфу не было дела до подлобных красот природы. Он целенаправленно прошёл вверх по главной улице сто шагов, а затем, за другой таверной, свернул в сторону. Пройдя дальше несколько ярдов, он остановился перед домом, нижний этаж которого был выложен из камня, а верхняя часть – из древесины. Он резко постучал в тяжёлую дверь и, досадуя на собственное желание выглядеть лучше, заметил, что расчёсывает пальцами свои густые чёрные волосы.

Дверь приоткрылась, из темноты выглянуло лицо старика испуганно смотрящего на позднего гостя. Джон скорчил гримасу, почувствовав угрозу своим планам.

– Добрая дама Гудфин дома? – Резко спросил он.

– Кто её спрашивает в такое время? – Ворчливо откликнулся старик.

– Друг – Сэр Джон де Вулф из Эксетера.

– Она съехала отсюда четыре месяца назад, сэр. Этот дом она сдаёт. – Де Вулф выругался себе под нос. Его коварные планы, очевидно, наткнулись на препятствие.

– Где же она сейчас? Здесь, в деревне?

– Она вышла замуж за мясника из Бридпорта и переехала к нему.

Больше говорить было не о чем. Пробормотав благодарность, де Вулф зашагал прочь, скрывая своё разочарования. Проклятье! Женщина была не только за двадцать пять миль отсюда, но теперь у неё новый муж, так что эта глава в его жизни закрылась навсегда. Джон случайно встретил Бригид Гудфин два года назад на ярмарке, когда был здесь вместе со своим партнером Хью де Релагой, который скупал шерсть. Это была тёмноволосая, привлекательная женщина тридцати двух лет, муж которой, торговавший одеждой в Сидмуте, недавно умер. Вскоре он делил с ней постель и, хотя его визиты из Эксетера были очень редкими, но, пока он не стал коронером, Джон не упускал случая заехать к любезной Бригит. Затем отсутствие времени, которое было занято королевскими делами, и связь с Нестой заставляли его откладывать визиты к Гудфин – он не видел её в течение больше полугода. Теперь у неё другая жизнь и он мог бы подвести черту под тем, что было приятно, но не серьёзно.

Он зашёл обратно в «Якорь», опустился на лавку и уставился на Гвина, чтобы тот не посмел спросить его, где он был.

– Ещё по кварте, а затем пойдём спать, – пробормотал он. – С рассветом нам надо быть на дороге в Эксетер.